Дом, где нас ждут, блистает иллюминацией — светильники по обеим сторонам от крыльца, фонарики на карнизах, яркий свет из широких окон. В огромной гостиной — шумно и многолюдно; расплёскивается смех, позвякивают бокалы, затейливо вьётся сигарный дым. Мне сразу же становится душно, и начинает предостерегающе побаливать голова; не зря я столь старательно избегаю подобных сборищ.
— Полиночка! Как я рада! Просто нет слов! Александр, я очень-очень надеялась, что и вы сегодня отбросите свои отшельнические привычки и почтите присутствием наше гнёздышко…
Хозяйка дома — миниатюрная и востроглазая вдовушка; её муж (старый хрыч вроде меня) почил пару лет назад, оставив приличное состояние. Слова из неё сыплются как горох — даже Полина на этом фоне выглядит угрюмой молчуньей.
— Александр, позвольте от всей души поблагодарить вас за Виктуара! Мальчик после беседы с вами воспрянул духом… А ты, Полиночка, просто чудо! Не представляю, что бы я делала без тебя! Выглядишь, кстати, как настоящая фея, фиалковый очень тебе идёт…
Полина щебечет что-то в ответ, но я, щадя собственную психику, прекращаю слушать; оглядываю гостей и сам ловлю на себе любопытно-удивлённые взгляды — народ гадает о причинах моего появления.
— Кстати, вы помните моего старинного друга, барона?
Услышав эту фразу, я вздрагиваю и сосредоточиваю внимание на господине, который шагает к нам из глубины помещения. Момент истины, встреча с антагонистом лицом к лицу…
Но я, похоже, поторопился.
Это не ледяной колдун.
Теперь, когда он приблизился, я могу рассмотреть — внешность барона лишь с изрядной долей условности соответствует рассказу Лукерьи. Рост — ближе к среднему, глаза — голубовато-серые, но никак не «васильковые», а светлая шевелюра основательно поредела и присыпана сединой. Похоже, с того момента, когда нас впервые представляли друг другу, прошло несколько больше времени, чем я думал…
К сожалению, тот факт, что колдун с бароном — разные люди, следует расценивать как довольно неприятную новость: стан моих врагов расширяется — есть человек-осколок (очевидно, главарь), есть уголовники, а теперь вот ещё и аристократ, который помог подвести ко мне одурманенного студента…
Словно подслушав, о чём я думаю, барон говорит:
— Спасибо, магистр, что приняли Виктуара. Я не ошибся, когда посоветовал ему обратиться к вам.
Он улыбается, и в этой улыбке мне чудится насмешливая издёвка.
— Ну что вы, барон. Мне лестно, что именно меня вы сочли наиболее достойным специалистом для консультации. У вас ведь тоже есть дар?
— Да, но мои умения вряд ли сравнятся с вашими.
Женщины не желают слушать наш разговор о скучных материях и отходят к другой группе гостей; мы остаёмся с недругом один на один.
— Если не ошибаюсь, барон, вы долго были в отъезде? Юноша вскользь об этом упомянул.
— Да, я больше двух лет провёл на материке.
— И какая там ситуация?
— Жизнь бьёт ключом, магистр. Не то что в нашей застоявшейся луже.
— Для некоторых застой — синоним спокойствия.
— Только не для меня. Стагнация отупляет — это моё твёрдое убеждение. К счастью, даже у нас тут постепенно назревают подвижки.
— Вот как? В какой же области?
Он спокойно отвечает:
— К примеру, в сфере торговли.
— Ах, вы об этом. Знаете, буквально сегодня я прочёл передовицу в «Медвяном крае», и теперь пребываю в лёгком недоумении…
— Я тоже её читал.
— Тогда, прошу вас, развейте мои сомнения. Неужели наши местные толстосумы верят, что их выпады (пусть и завуалированные) в адрес императорской власти останутся незамеченными?
— Об этом лучше спросить у них, — барон опять улыбается. — Я же могу только констатировать, что переход от многолетнего застоя к развитию — это комплексный и не одномоментный процесс. Но результат того стоит — надеюсь, вы в этом ещё убедитесь.
— А я надеюсь, что нет, — говорю с усмешкой. — Жизнь моя подходит к концу, и попрощаться с нею я предпочту в условиях столь нелюбимой вами стагнации. Как-то это привычнее.
Он пристально смотрит на меня, потом произносит:
— Что ж, возможно, ваше желание сбудется.
Гости, смеясь и переговариваясь, продолжают двигаться вокруг нас, но у меня возникает странное ощущение, что движение это — не более чем иллюзия, в действительности же все застыли как статуи. Или, может, как насекомые в циклопическом бруске янтаря, подсвеченном лампами.
ГЛАВА 9
— С вами всё хорошо, магистр?
Наваждение развеивается, и мир вокруг обретает привычный вид; на лице собеседника — выражение притворно-вежливого участия. Я пытаюсь понять, преднамеренно ли он создал янтарный морок, или его угроза насчёт «сбывшегося желания» случайно растормошила в моём мозгу цепочку ассоциаций, которая трансформировалась в видения. Не зря же видения эти напоминают образ, сохранившийся в моей памяти со вчерашней дуэли, когда колдун вломился в мой разум. То же самое ощущение неподвижной прозрачности…
И мне отчего-то кажется, что всё это — не просто моё субъективное восприятие нестандартных ледяных чар, но нечто гораздо большее, имеющее глубинную и масштабную подоплёку, которая, к сожалению, пока что от меня скрыта…
Вслух же произношу:
— Я в полном порядке, барон, спасибо. Просто задумался над вашей многообещающей фразой.
— Ну что вы, не стоит воспринимать всё слишком буквально. Я всего лишь хотел сказать, что будущее способно преподносить сюрпризы. Впрочем, ответы на некоторые вопросы, мучающие вас, можно получить уже в настоящем. Вот, к примеру, взгляните.
Он кивает на двух мужчин, которые с серьёзным видом беседуют в дальнем углу гостиной.
— Вы хотели узнать, магистр, чем руководствуются дельцы, когда критикуют власти? Можете спросить напрямую. Седоусый господин справа — сопредседатель того самого треста. Его собеседник — новый издатель «Медвяного края».
— Новый? А что стало с прежним? Запамятовал фамилию…
— Отошёл от дел по причине возраста и пошатнувшегося здоровья. Не пожелал, так сказать, препятствовать смене поколений. Достойное решение, я считаю.
— Вы очень хорошо информированы, барон. Это тем более удивительно, если учесть, что вы лишь недавно вернулись из своих странствий.
— Любознательность — моя доминирующая черта. Итак, пойдёмте, я вас представлю.
Пожилой усатый сопредседатель при ближайшем рассмотрении вызывает у меня антипатию — глаза у него грязновато-блёклые, как засаленные купюры, а на лице застыла гримаса неудовольствия. Газетчик же производит вполне благоприятное впечатление — серьёзный, примерно сорока лет, с внимательным взглядом за стёклами аккуратных очков.
С этими господами барон явно на короткой ноге — разговор заводит непринуждённо и, не размениваясь на дежурные фразы, сразу же переходит к сути:
— Почтенный магистр заинтересовался передовицей в свежем номере «Края». У него возникло недоумение по поводу редакционной политики.
— Вот как? — издатель спокойно ждёт продолжения.
— Да, — подтверждаю я. — Не сочтите мой вопрос некорректным…
— Ну что вы, магистр, ни в коем случае. Обратная связь с читателями чрезвычайно для нас важна. Прошу вас, изложите ваши замечания прямым текстом, без дипломатической мишуры.
— Извольте. Вы не опасаетесь, что после сегодняшней эскапады вашу газету просто прикроют? Зная наместника, могу с уверенностью сказать, что он, по меньшей мере, рассержен.
— Не сомневаюсь, — собеседник чуть усмехается. — Но вы, похоже, не в курсе актуальных веяний с континента. На высочайшем уровне решено, что пора немного раздвинуть рамки текущего публичного дискурса. Проще говоря, прессе теперь позволено больше. Неофициально цитируют даже фразу его величества: «Пусть писаки не поджимают хвосты». Данную позицию довели до всех крупных чиновников на местах. Согласитесь, на этом фоне закрытие критически настроенного издания будет выглядеть неуместно.
— Что ж, спасибо за разъяснение. Мой опыт, правда, подсказывает, что пресловутые рамки дискурса можно не только раздвинуть, но и, при необходимости, сузить, причём в кратчайшие сроки. После чего припомнить имена тех, кто слишком вольно интерпретировал фразу насчёт хвостов. У нас, в конце концов, нет недостатка в службах, чьи сотрудники отличаются исключительно крепкой памятью…
— Вы имеете в виду Тайную Стражу? — неожиданно вмешивается усач; его шелестящий голос раздражает меня не меньше, чем снулый взгляд. — Полагаете, нам следует опасаться?
— Не берусь об этом судить, — отвечаю сухо, удивляясь столь провокационным вопросам. — Я всего лишь прочёл некий текст в газете, которую вы финансируете. Всё зависит от того, в какой степени статья соответствует вашей личной позиции.
— А что насчёт вас, магистр? Вы считаете нынешнюю государственную политику абсолютно справедливой и взвешенной?
— Я недостаточно компетентен для таких обобщений.
— Весьма похвальная скромность. Но вы ведь можете оценить ситуацию хотя бы на местном уровне? Разделяете ли вы мнение, что автономия острова, закреплённая на бумаге, давно превратилась в фикцию?
Этот допрос начинает меня всерьёз беспокоить. Чего они от меня добиваются? Почему ведут себя так свободно, словно уже сбросили меня со счетов?
Или у меня паранойя? Может, коммерсант общается так со всеми, кроме вышестоящих? И его нахрапистая бестактность — не более чем стандартная черта нувориша? С чего я вообще решил, что он заодно с бароном, и воспринял его слова как грозный намёк? Нельзя увлекаться, надо мыслить чётко и без эмоций…
В глазах у меня темнеет, но в этот раз виноваты не чьи-то чары — просто я переутомился от шума, духоты и необходимости постоянно быть начеку; природа напоминает, что игры в агентов сыска мало подходят для стариков.
— Прошу простить, господа. Я ненадолго выйду на воздух.
— Вас проводить, магистр?
— Спасибо, барон, не нужно. Скоро вернусь.
Покинув гостиную, выбираюсь в маленький ухоженный сад. Дождь, к счастью, как раз утих, а пронизывающая сырость, которая осталась после него, неплохо прочищает мозги; каменная дорожка блестит, и я бреду по ней, пока мне не попадается беседка с сухой скамейкой. Сажусь и, сгорбившись от усталости, пытаюсь прийти в себя.
Моё уединение прерывается неожиданным и даже несколько комическим образом — по дорожке со стороны дома идёт Полина в сопровождении некоего субъекта с внешностью стареющего художника-неудачника. Он, поминутно встряхивая нечёсаными кудрями, что-то говорит об искусстве и о прекрасных музах, а она благосклонно слушает. В руках у неё миниатюрная хрустальная плошка и столь же миниатюрная ложечка — моя благоверная на ходу угощается пьяным мёдом, причём, судя по всему, это уже не первая порция.
Жена не то чтобы выглядит совсем опьяневшей, но её кошачья грация стала несколько нарочитой, а улыбка — плотоядно-лукавой; кудрявый поклонник, словно в гипнозе, не отводит восхищённого взгляда. Я ему даже слегка сочувствую; бедняга просто не понимает, что для Полины он — минутное развлечение, а единственным художественным объектом, способным её заинтриговать, являются аккуратно выведенные цифры в чековой книжке.
Дальше ситуация развивается строго по канонам водевильного жанра — парочка сворачивает к беседке и замечает меня; я учтиво киваю. Любитель искусства бормочет: «Прошу прощения, я вас оставлю», после чего сконфуженно ретируется, Полина же вонзает в меня возмущённый взгляд:
— Ты специально за мной следишь?
— Разумеется. Видишь — сижу в засаде и дожидаюсь твоего появления.
— Это не смешно, Александр!
Она хочет всплеснуть руками, но вовремя вспоминает, что всё ещё держит плошку; аккуратно ставит её на лавку:
— Я долго молчала, но теперь изволь меня выслушать.
— Знаешь, Полина…
Сбившись, я замолкаю на полуслове.
Из-за деревьев появляется высокая фигура в плаще и широкополой шляпе; я не могу толком рассмотреть лицо незнакомца, но каким-то десятым чувством сразу определяю, кто он.
Враг, встречи с которым я добивался. Человек-осколок.
Полина, проследив мой взгляд, оборачивается, и колдун приподнимает шляпу:
— Сударыня, вы просто очаровательны.
— Благодарю, — растерянно произносит она, — а вы, простите…
— Я, в некотором роде, коллега вашего мужа. Добрый вечер, магистр.
Ответить ему у меня, однако, не получается — язык словно окостенел, а тело в одно мгновение наполнилось многопудовой каменной тяжестью; нет сил даже поднять руку, чтобы достать из бокового кармана приготовленный амулет.
— Так, — говорит колдун, — а где же… Ага, идёт.
К нам подходит барон, окидывает диспозицию взглядом и, обаятельно улыбаясь, обращается к моей супруге:
— Хорошо, что я вас нашёл. Там Татьяна всех созывает — собирается сделать какое-то объявление. Советую поспешить, если не хотите прослушать.
— А вы?
— Мы тоже сейчас придём, только обсудим с магистром один вопрос — сугубо технический и чрезвычайно скучный. Вам будет неинтересно, поверьте, а в гостиной вас очень ждут. Позвольте я провожу…
Он галантно предлагает ей руку, но голос его звучит слишком настойчиво, с нотками нетерпения. Это явный просчёт — Полина не переносит, когда ей что-то навязывают, даже в безобиднейших мелочах, а сейчас она к тому же слегка пьяна.
— Простите, барон, но я сама решу, где мне интереснее находиться. И вообще, я собиралась побеседовать с мужем.
Барон смотрит на неё с сожалением, затем обращается к колдуну:
— Сможете счистить?
— Верхний слой — да, но это займёт минут десять минимум. Сначала — главное.
— Да, вы правы.
— Поставьте полог.
Сконцентрировавшись, барон делает плавный жест, словно сдвигает незримый занавес, и воздух вокруг беседки коротко вздрагивает; звуки, доносившиеся из дома, смолкают разом, в один момент. Колдун между тем склоняется надо мной; я всё так же полулежу на скамейке в унизительно-мерзком окаменении.
— Что происходит? — восклицает Полина. — Александр?
— Помолчите, сударыня, — бросает, не оборачиваясь, колдун. — Мне нужно покопаться в мозгах у вашего старичка. Потом займусь вами, и вы забудете последние полчаса. Скушаете для полного счастья ещё пару ложек мёда, он поспособствует…
— Я сейчас закричу!
— Вас не услышат, но отвлекать меня воплями не советую. Если не хотите, конечно, чтобы ваше красивое личико пострадало.
Она испуганно замолкает; обхватив себя руками и съёжившись, таращится на меня. Барон стоит на входе в беседку, чтобы Полина не вздумала убежать.
— Ну, магистр, приступим, — говорит человек-осколок. — Вчера вы резво взбрыкнули, я прямо не ожидал. Пришлось вот, как видите, прийти лично. Я дочитаю в вашей памяти то, что в прошлый раз не успел, а потом подумаем, как быть дальше.
Он ловит мой взгляд. Я ощущаю, как в мозг вторгается обжигающе-холодный поток, предзимняя стремительная река — и тотчас же начинается ледостав. Сознание застывает; мне не удаётся отразить натиск, потому что сейчас колдун гораздо сильнее, чем вчера, когда он действовал опосредованно, через студента-куклу…
Потом наступает оттепель.
Я снова обретаю способность думать, хотя двигаться по-прежнему не могу.
Оглядываю беседку. Колдун, выпрямившись, стоит надо мной и о чём-то сосредоточенно размышляет; лицо его пугающе изменилось, почти перестало быть человеческим — теперь оно, скорее, похоже на мраморную маску со сколами. Полина от ужаса едва стоит на ногах; барон, небрежно придерживая её за плечо, с жадным любопытством следит за своим напарником.
— Так, — говорит колдун, — занятная получается штука, достопочтенный магистр. Значит, эта паршивка, ваша драгоценная ученица, всё же инициировалась. Я такого, честно говоря, не предвидел… Ладно, учту… Теперь запоминайте инструкции — завтра, когда увидитесь с ней, нужно будет кое-что сделать…
Он снова наклоняется, готовясь перехватить контроль над моим сознанием.
— Сейчас, магистр, будет по-настоящему больно. Только, я вас прошу, не сдохните раньше времени…
И тут жена меня удивляет.
Она отталкивает барона и, завизжав, прыгает сзади на колдуна, как взбесившаяся рысь на медведя. Тот, пошатнувшись от неожиданности и споткнувшись о мою ногу, едва не валится на скамейку. Чудом удержав равновесие, он отшвыривает Полину. Барон опять хватает её; она вопит и лягается.