— Ладно, — киваю, — я тоже пораскину мозгами. Если чего надумаю — сообщу.
— Весьма на это надеюсь! — он уже смеётся вовсю. — Хорошо, что сын у меня уже такой взрослый. Сколько тебе, напомни? Двенадцать?
Это он так подначивает — я привык и не обижаюсь.
— Четырнадцать, — говорю, — ты запиши себе где-нибудь на бумажке. Чтобы впросак не попасть в случае чего.
На этом наше совещание и закончилось. Отец пошёл в дом, а я ещё побродил по саду, сорвал пару слив на пробу. Ранние сорта уже отошли, а поздние как раз дозревают, но пока ещё кисловатые.
Мысли всё так же крутятся вокруг сволочных гостей. То и дело вспоминается взгляд, которым меня гадёныш пугал, и сердце поневоле сжимается, холодеет как камень. Стыдно, а ничего не могу поделать.
Сам не заметил, как за ворота вышел и до поля добрёл. Оно вообще-то не наше, а деревенское, но отец договорился со старостой и ульи выставил на краю, в тени. Пчелиный сезон, правда, уже кончается. Подсолнухи отяжелели, склонили головы, подсыхают. Над ними носятся приручённые коршуны — отгоняют мелких птиц-ворюг, которые клюют семечки.
Постоял я, посмотрел. Странно, пчеловод из меня — вообще никакой, а всё равно будет жалко, если пасеку отберут. И ещё очень хочется прищучить уродов, которые сегодня к нам приходили. Вопрос только — как? Отец хоть и хорохорится, но я очень сомневаюсь, что против усача и телохранителя сработают «рациональные» способы.
Одна мыслишка у меня есть, вот только отцу она не понравится.
ГЛАВА 2
Дом наш стоит слегка на отшибе, почти за городской чертой, но числится по Бобровой улице. Только не спрашивайте меня, при чём тут бобры, — я их поблизости вообще ни разу не видел. Подозреваю, что тот чиновник, который утверждает названия, просто открыл книжку про зверушек и списал оттуда, чтобы не мучиться. Или, может, охоту очень любил. Потому как у нас тут по соседству есть и Кунья, и Беличья, и Лосиная, и даже, представьте себе, Кабанья.
Хотя я его, чиновника, понимаю — город большой, красивых названий не напасёшься. Имена всяких знаменитых правителей и героев вроде Лавра Объединителя или Ореста Хмурого — это для улиц, где живут богачи и аристократы, а мы тут, на окраине, перетопчемся, обойдёмся и кабанами.
Короче, ушёл я с поля, обогнул наш дом и поплёлся по улице вдоль заборов. Утро уже не то чтобы раннее, народ шастает по своим делам. Тётка бидон с керосином тащит, малышня щенка дразнит, таратайка проехала с какой-то парочкой незнакомой — господинчик и барышня в соломенной шляпке. На пикник, похоже, намылились, чтобы пыль в городе не глотать.
Ну а я добрался до хаты, где живёт мой одногодок Тимоха, приятель с самого детства. Калитку толкнул — открыто. Пёс из конуры выглянул, гавкнул для приличия и обратно заполз. Тут же во дворе Тимохина сестра крутится — пигалица конопатая, Устя. Увидела меня и говорит с важным видом:
— Здравствуй, Митяй. Чего бродишь? Заняться нечем?
— Тебя забыл спросить, — говорю. — Брательник где, мелюзга?
Она хихикает:
— Его мать припахала на огороде. Тяпает, злой как бобик.
Отец у Тимохи с Устей — подёнщик-чернорабочий, пьянь. Что заработал, то и пропил. Мать — прачка, стирает с утра до вечера. Ну и с огорода кормятся кое-как, он у них здоровенный, позади дома. Хотя «дом» — это громко сказано, если честно. Халупа саманная с маленькими окошками, штукатурка со стен осыпается потихоньку. Бедно люди живут, чего уж там, мы по сравнению с ними — баре.
Конопатая спрашивает:
— А зачем тебе Тимоха, Митяй? Куда это вы собрались?
— Много будешь знать, — отвечаю, — мозги из ушей полезут.
— Мозги? Они у меня хотя бы имеются, не то что у некоторых.
И смотрит нахально, лыбится. Я только рукой махнул — не хватало ещё мне с ней препираться. Протопал на огород. Там приятель мой тяпкой машет и всякие слова нехорошие бормочет себе под нос. Я ему:
— Здорово, труженик. Тебе ещё долго?
— Только начал, ёшки-говёшки. Матери обещал, что все грядки с бураками пройду. А чего ты хотел?
— Да так. Ледышку не потерял ещё?
— Нет, конечно. Но проку с неё — как с мухи мёду, сам знаешь.
— Знаю, но всё равно ещё раз попробую. Одолжишь?
— Чего тебя так припёрло?
Я уже рот открыл, чтобы рассказать про сегодняшних незваных гостей, но почему-то вдруг передумал. Будто в голову тюкнуло — помолчи, придержи язык. Чем меньше народу знает, тем лучше…
Отбрехался:
— Хочу кое-что проверить. Если получится, расскажу.
— Ладно, погодь минуту.
Бросил он тяпку и пошёл в хату, а вернулся с маленьким свёртком.
— Держи, — говорит, — развлекайся. Как надоест — отдашь.
Разворачиваю тряпицу, достаю прозрачный камень вроде слюды. Занятная штука — пластина с ладонь размером, чуть голубоватая, гладкая, только по краям сколы. Мы её с Тимохой с месяц назад нашли, когда с рыбалки возвращались мимо буковой рощи. Он первый заметил, поэтому хранит у себя.
Такие камешки попадаются редко. Есть легенда, что они — кусочки реки, только застывшие, как будто замёрзшие. Поэтому и название такое — ледышки. И если, сидя на берегу, посмотреть сквозь эту пластину, то река может открыть свою подлинную, колдовскую натуру.
Мы тогда, помню, полдня возле воды проторчали — таращились, пока не зарябило в глазах. Так и не увидели ничего. Решили — легенда врёт, и больше не заморачивались. А сегодня я вот подумал — может, попытаться ещё раз? Вдруг на этот раз повезёт?
Тут, понимаете, дело вот в чём. Река, по преданию, открывает свои секреты только тому, кто в них позарез нуждается. Тому, для кого волшба — последнее средство, и надеяться больше не на что. А мы в тот раз просто от любопытства маялись, развлекались. То есть Тимоха мечтал, конечно, что ему денег привалит на новый дом и вообще на жизнь, чтобы мать больше не надрывалась. Но, видно, сам до конца не верил. Или, может, река решила, что не всё у него так плохо, сам как-нибудь разберётся. Про меня и говорить нечего — я тогда, по большому счёту, забот не знал.
Сегодня — дело другое.
Нет, я понимаю, конечно, что не настолько у меня всё хреново. Пусть даже отец перестанет быть хозяином пасеки, без хлеба мы не останемся, просто будем работать не на себя, а на чужого дядю. Что здесь такого страшного? Большинство всю жизнь так живёт и ни о чём больше не помышляет.
Но очень уж скверно у меня на душе после сегодняшнего знакомства с гадом-телохранителем. Бьюсь об заклад, ему только повод дай, и он нас всех прирежет с улыбочкой, не поморщившись. Да и отец, похоже, всерьёз напуган — не зря же обмолвился, хоть и в шутку, что нам поможет только сильное колдовство.
В общем, надо попробовать. Что я теряю, в конце концов? Не получится — буду дальше соображать.
Вот с такими мыслями я вышел к Медвянке. Есть у меня любимое место на берегу — бугорок, поросший травой, и старая ива рядом, которая ветки почти окунает в воду. Чужих тут не встретишь — городские пижоны, которые на пикник приезжают, останавливаются дальше, напротив замка. А с моего бугорка замок толком не разглядишь, потому что ива мешает, загораживает обзор.
Сел на траву, посидел минут пять, расслабился. Река катится мягко, степенно, а на воде золотые блики играют. Ветерок появился слабенький, еле-еле ветки колышет. В зарослях птицы цвиркают иногда, но негромко — имеют совесть. Да, хорошее место, тихое.
Ладно, думаю, хватит сидеть как пень.
И достаю ледышку.
Припомнил ещё раз, что в легендах на этот счёт говорится. Надо, мол, все мысли к реке направить, вроде как раствориться в ней, а о прочих вещах забыть, отгородиться напрочь. Чтобы река почувствовала, что ты тут не просто так, а пришёл по делу.
Ледышку к глазам поднёс — она мутноватая, но всё-таки видно сквозь неё и волны, и берег. Вытаращился, стараюсь не шевелиться, дышу через раз. Шепчу про себя: «Откройся, река, откройся…»
Хрен там.
Никак не идёт из головы разговор, который я сегодня подслушал. Отвлекает, а в результате получается пшик.
Отложил пластину, потёр глаза. Говорю себе — хватит дёргаться, успокойся. Как отец в таких случаях выражается: «Сосредоточься на текущей задаче». Он со мной давно уже не сюсюкает, общается как со взрослым.
Ладно, сосредоточился. Льдинку — в руки.
И тут, как назло, пароход припёрся, от порта вверх по течению. Шлёпает колёсами, воду пенит, небо коптит из обеих труб — они у него тонкие, длинные, стоят рядышком ближе к носу. На прогулочной палубе зеваки толпятся, какая-то дама с зонтиком даже мне помахала. Издеваются, одним словом.
Угрёб наконец, вода опять успокоилась, дым немного рассеялся.
Не успел я порадоваться — сзади ветка хрустнула. Идёт кто-то.
Блин горелый! Да сколько ж можно?
Оборачиваюсь — из-за кустов выходит девчонка. На вид — примерно моего возраста или, может, чуть-чуть постарше. Тонкая, светловолосая, косу не заплела. Платье короткое, белое, взгляд прямой — барынька, а то и аристократка.
— Ой, — говорит, — моё место занято?
Думаю про себя: «С каких это пор оно твоим стало?», а вслух говорю:
— Угу.
— Очень жаль, — вздыхает, — а я надеялась тут посидеть немного. Или, может, ты мне позволишь составить тебе компанию?
В общем, даёт понять, что хочет общаться запросто, без всяких там: «Не соблаговолите ли сдрыснуть отсюда нахрен?» Я решил пока что не удивляться, а посмотреть, что дальше будет. Отвечаю:
— Садись, чего уж. Место не куплено.
— Благодарю.
У неё на плече висел холщовый мешочек с лямкой — так вот она его сняла и достала оттуда тонкое покрывальце. Расстелила и поясняет:
— Это чтобы платье не запачкать.
— Я понял.
— А ты тут часто бываешь? Я тебя ни разу не видела.
— Прихожу иногда. Живу недалеко.
— Правда? Ну и я тоже.
Я на неё с сомнением посмотрел. Говорить ничего не стал, но она заметила.
— Что тебя, — спрашивает, — смутило?
— Я всех соседей, которые поблизости, знаю. Да и не похожа ты на здешнюю — у нас тут народ попроще. Разве что в деревню приехала, к помещику Загуляеву в гости.
— Быстро соображаешь. Но я вообще-то с другого берега.
— Да? А что ты здесь…
— Хотел спросить, что я здесь забыла? Да так. Хочется иногда сменить обстановку.
— И не лень было перевозчика нанимать, через реку плыть? Просто ради того, чтобы посидеть с другой стороны?
Она плечиком дёрнула — долго, мол, объяснять. Я, само собой, допытываться не стал. Оно мне надо, в её проблемах копаться? Своих хватает. Вспомнил, кстати, что до сих пор сижу с ледышкой в ладони. Повернулся, чтобы её обратно в карман засунуть, а девчонка мне:
— Ух ты, надо же! У тебя стынь-капля?
— Вроде того.
— Завидую! Всегда о такой мечтала. Жаль, купить нельзя.
Это да. Ледышку, если верить легендам, за деньги покупать бесполезно — сразу теряет всю колдовскую силу. Действует, если только сам случайно найдёшь или кто-нибудь вдруг подарит в припадке щедрости, без всякого принуждения. Хотя, опять же, мы с Тимохой нашли по-честному, а толку всё равно нет.
Барышня тем временем жадно на меня смотрит:
— Тебе открылась истинная река?
— Нет, — отвечаю с досадой, — не открылось мне ничего. Отвлекают всё время.
— Прости, — говорит она, но, по-моему, не особо раскаивается. — Слушай, а можно мне посмотреть хоть одним глазком? А? Ну пожалуйста, пожалуйста! Буквально на полминутки!
Смешная. Ей-то чего не хватает в жизни, интересно узнать? Серёжек каких-нибудь с бриллиантами или жениха-принца, который специально за ней приедет с материка? Что она хочет за «полминутки» наколдовать?
— Держи, — и ледышку ей протянул.
Она на меня недоверчиво поглядела — думала, наверно, что я зажилю или буду кочевряжиться до обеда. Ледышку приняла осторожненько, а сама всё косится, подвоха ждёт. Потом поняла, что я ничего такого не замышляю, и выдала эдак с чувством:
— Спасибо тебе огромное! Я этого не забуду!
Тут я уже заржал в голос:
— Пользуйся на здоровье! Но не забывай, что река капризы не исполняет. Только настоящие желания, от которых вся жизнь зависит.
Она нахмурилась:
— То есть ты полагаешь, что я — взбалмошная дурочка, у которой не может быть серьёзных желаний? Что я использую колдовскую стынь-каплю ради исполнения неких, как ты говоришь, капризов?
Вижу — проняло красотулю, причём не в шутку. Сейчас ещё, чего доброго, развопится. А если рядом, к примеру, бродят её подружки, а то и слуги-охранники? Сбегутся — и кто окажется виноват, угадайте с одного раза? В общем, ничего я ей не стал отвечать, только пожал плечами. Мне, дескать, побоку, дура ты или умная, а с рекой сама разбирайся.
К счастью, до крика у неё не дошло. Посопела обиженно, помолчала, а потом, вы не поверите, выдаёт:
— Извини. Ты проявил доверие, дал мне каплю, а я на тебя набросилась. Понимаю — ты не хотел меня оскорбить. Ты совершенно меня не знаешь, поэтому и судишь предвзято, по первому впечатлению. Это вполне понятно и объяснимо.
«Ого», — думаю, а она продолжает:
— Предлагаю забыть этот эпизод, как будто его и не было. И давай уже, кстати, познакомимся толком. Тебя как зовут?
— Митяй.
— Очень приятно, я — Елизавета. Для тебя — Лиза.
— Ага, — говорю. Поддерживаю, значит, беседу.
— И поверь, пожалуйста, Митяй. Дело, ради которого я взяла у тебя стынь-каплю, — очень-очень серьёзное! Мне прекрасно известно, что пустое желание река не исполнит. И я точно знаю, о чём её попросить.
— Да мне-то что? Просто заранее губу не… э-э-э… в смысле, не надейся на многое. У меня, как видишь, не получилось.
— Помню, помню, я тебе помешала, — говорит Лиза и улыбается. — Можешь теперь меня поругать, если тебе от этого легче.
— Тут дело не в тебе. Меня, пока на реку смотрю, мысли всякие отвлекают, не могу их из башки выбросить. Ну и вот.
— На этот счёт не волнуйся. Я владею приёмами концентрации, меня обучали.
Я про себя прикидываю — забавно, это что ж у неё за уроки были? Таких девиц, насколько я представляю, должны учить манерам и танцам. Ну, ещё, может, игре на пианино и рисованию, чтобы женихов очаровывать. А «концентрация» — как-то вроде не с того бока…
Лиза уже ледышку держит перед собой и смотрит через неё. И лицо при этом такое… Даже слов не подберу с ходу… Как будто она повзрослела разом на десять лет, и у неё за все эти годы никаких радостей в жизни не было. Даже морщины, кажется, легли вокруг глаз.
Минута проходит, другая, третья. Она сидит, не шевелится.
А потом я замечаю — ледышка уже не такая мутная. Как будто слегка очистилась, чтобы через неё можно было увидеть больше.
ГЛАВА 3
Я от азарта чуть не подпрыгнул, но удержался. Сижу тихо, как мышь под веником, и с ледышки глаз не свожу. Пробую угадать, как это будет выглядеть, когда река нам откроется. Расступятся волны? Или, может, со дна всплывёт какой-нибудь клад? Легенды говорят разное, и каждый рассказчик от себя привирает по мере сил. Но ничего, сейчас сам увижу…
Тут Лиза дёрнулась, застонала и начала заваливаться набок, как кукла. Я еле успел поймать. Глаза у неё, смотрю, закатились, а кожа посерела — ни кровинки в лице. Ледышка выпала из руки на траву.
Так, думаю, доигрались.
— Лиза! Лизавета!
Встряхнул её легонько. Хотел ещё и водой из реки плеснуть, но, к счастью, не понадобилось — барышня заворочалась, взгляд малость прояснился. Выпрямилась, ледышку подобрала и мне возвратила. Потом говорит расстроенным голосом:
— Не сработало, Митя. На секунду, правда, почудилось, что я уловила какой-то отклик, хоть и слабый…
— Ага, ледышка чуть-чуть очистилась.
— Я сконцентрировалась сильнее, в глазах начало темнеть, но я не обратила внимания, поднажала ещё, ну и…
— А тормозить тебя не учили? Чтоб не помереть от усердия?
— Я не люблю сворачивать на полдороге.
Сказала — и смотрит на меня с вызовом, будто ждёт, что я начну ей читать морали. Потом, правда, сообразила — я ей не папа и не домашний учитель, которому деньги платят, чтобы он нудил с утра и до вечера. Улыбнулась и признаётся: