— Меня часто упрекают, что я слишком увлекающаяся натура.
— Буду знать, — говорю.
— А это значит, что мы не опустим руки и всё равно раскроем секрет стынь-капли. Ты ведь сюда ещё придёшь, правда?
Смотрит хитро и ресничками хлопает. Думаю: «Ишь, лиса». Хотя девчонка явно не без способностей, эти её фокусы с «концентрацией» могут и пригодиться. Ну и сама ничего так тоже…
— По-моему, ты согласен, — заявляет она. — Давай тогда встретимся завтра в это же время. А сегодня я поищу подсказки насчёт ледышки, как ты её называешь. У меня дома большая библиотека, там что-нибудь должно быть на эту тему. Не только сами легенды, я имею в виду, но и комментарии, толкования.
— Думаешь, поможет?
— Уверена! Просто надо хорошо покопаться. Знаешь, было бы странно, если бы у нас всё получилось с первого раза. Запретное колдовство не может срабатывать по щелчку, даже если наши желания — очень важные, и река не прочь их исполнить.
Глаза у неё снова горят, про обморок уже и думать забыла. Продолжает:
— То есть, Митя, будем действовать по науке, и всё получится.
Я не выдержал:
— Откуда ты такая учёная? Не похожа на аристократку.
— А ты много общался с аристократками?
— Сам не общался, это ежу понятно, но в городе доводилось видеть.
— И ты, конечно, составил полное впечатление? Ну, поделись, не бойся.
Мне эта её снисходительность не понравилась.
— А я и не боюсь, — отвечаю. — Впечатление? Да легко. Они на всех смотрят, как на клопов, а глаза пустые. И наука им всем до одного места.
— Что ж их тогда волнует, по-твоему? Давай-давай, выкладывай, раз уж начал.
— Балы их волнуют, приёмы всякие, свадьбы.
Думал — окрысится, а она почему-то развеселилась:
— Насчёт свадьбы — мне ещё рановато, и без балов вполне обхожусь. Так что да, похоже, ты прав — аристократка из меня никудышная. Надеюсь, ты не слишком разочарован?
— Переживу как-нибудь.
— Вот и прекрасно. Тогда до завтра?
— Ага.
Она поднялась, рукой помахала и ушла с берега, а я ещё минут пятнадцать сидел, раздумывал. Странная она всё-таки. Трепалась как ни в чём не бывало, хотя видела, что я по рождению ей не ровня. То хихикает как ребёнок, то иногда вдруг задвинет мысль не хуже профессора. Кто её умудрился так воспитать? Загадка.
Хотя, если на то пошло, мой отец по части воспитания тоже не без причуд. Сами посудите — человек он небедный и уважаемый, пусть и не дворянин. Торговля пьяным мёдом — это ведь не пустяк, без неё про наш остров никто бы даже не вспомнил. Другие владельцы пасек от важности чуть не лопаются — строят себе хоромы в несколько этажей, едят на серебре, а детишкам выписывают гувернёров с материка. Отец же вместо этого поселился тут, на Бобровой улице (меньше суеты, говорит), дом построил без финтифлюшек, а меня отдал в обычную школу, которая для мещан. И с беднотой соседской не запрещал водиться. Ну, я и пользовался, гонял собак в своё удовольствие.
Какие-нибудь крестьяне на меня, может, так же смотрят, как я на Лизу. Чудят, мол, барчуки, что с них взять…
Перед тем как уходить с берега, я ещё разок глянул через пластину — так, для очистки совести. Ничего, понятное дело, не разглядел. Остаётся надеяться, что барышня Лизавета что-нибудь раскопает в своей чудесной библиотеке. У нас дома, кстати, тоже несколько шкафов с книгами, но там про волшбу ни слова. Вы же помните, отец у меня — человек рациональный, и всё такое.
Иду обратно в город через поля. Сначала — через гречишное, оно почти отцвело. Выглядит так, будто огромный розовато-белый ковёр протёрся и обтрепался. Тут наши пчёлы летом тоже «пасутся», но мёд получается на любителя, горьковатый.
Кончилось поле с гречкой — начались подсолнухи, про которые я вам уже рассказывал. Дорога раздваивается. Если пойти направо, то дальше за перелеском — деревня Плюевка и усадьба помещика Загуляева. Но мне не туда, а налево, к нашему дому. У развилки стоит толстенный кряжистый дуб — мы с пацанами, когда были помладше, любили устраивать на нём посиделки. Рядом кусты растут с волчьей ягодой.
Обогнул я дуб и тут же слышу:
— Эй, парень!
Из-за куста выходит верзила — патлатый, с рыжеватой бородкой, в мятой рубахе. И вот странно: ни повадками, ни одеждой он не похож на моего утреннего знакомца-гадёныша, то есть вообще никакого сходства, но я почему-то сразу же понимаю — из той же шайки.
Оглядываюсь — вокруг больше никого, дорога пустая. До моего дома — всего-то саженей сто, но верзила мне путь перегородил. Можно, конечно, развернуться и рвануть со всех ног обратно к реке, но как-то стыдно получится. Вопить во всё горло и звать на помощь — тем более.
Он мне:
— Ты не боись, малой, бить не буду.
— Чего надо? — спрашиваю.
— Да так, присмотреться к тебе хочу, ну и передать кое-что.
— Ну, так передавай, чего тянешь? Некогда мне.
— Не тявкай. Подойди ближе.
Я заикнулся было, что мне и так всё хорошо видно, но чувствую — ветер в спину подталкивает. То есть даже не просто ветер, а прямо ураган настоящий, только дует он почему-то для меня одного, а ветки на дубе даже не шелохнутся. Пробую упереться — куда там! Подтащило прямо к бородатому козлодою.
— Ну-ка, — говорит он, — смотри в глаза и не отворачивайся.
Ну, думаю, хана мне. Утром меня ещё пожалели, в камень превращать передумали, зато теперь наверстают.
Но нет, ничего подобного. Тело не каменеет, никто не колотит кувалдой в грудь — просто стою, играю с козлодоем в гляделки. И взгляд у него вполне человеческий — неприятный, конечно, даже колючий, но не мертвящий. А ветер направление изменил, дует теперь мне прямо в лицо.
Патлатый всматривался примерно с минуту, потом цыкнул разочарованно:
— Похоже, ошибся Кречет на этот раз. Не знаю даже, что он там в тебе разглядел. По мне — так обычный щенок визгливый.
— Какой уж есть, — говорю. — Наигрался? Можно, идти?
— Шуруй. Только письмецо прихвати для батьки.
— Какое письмецо? Где?
— Да вот оно.
За руку меня сцапал и что-то шлёпнул в ладонь — склизкое, тепловатое, мерзкое. Я аж передёрнулся весь, руку к глазам поднёс, но ничего не вижу. То есть, вернее, наоборот: вижу всё замечательно — и пальцы, и кожу, и жилки все, какие положено. А больше ничего на ладони нет, ровным счётом. Но я-то чувствую — лежит что-то, обтекает и даже вроде шевелится!
Этот за мной наблюдает и ухмыляется:
— Как донесёшь — положишь прямо ему на стол. И мой тебе совет — поспеши. Почтальону мешкать не след.
Я на дюжину шагов отошёл, обернулся и проорал ему на прощание:
— …й бородатый!
Он только заржал в ответ. А вот мне совсем не до смеха — эта дрянь невидимая продолжает липнуть к руке. Причём, что самое тошное, можно только гадать, что же я там такое несу. Воображение, как назло, разыгралось — такие картинки рисуются, что хоть стой, хоть падай.
На полдороге стало совсем уж невмоготу — я к обочине кинулся и начал руку обтирать о бурьян. Чуть дыру не протёр — всё без толку.
Бегу дальше, дышу как лошадь, пот глаза заливает. Вот уже калитка рядом — как раз кухарка наша выходит, Дуня. Вытаращилась на меня, рот раскрыла. Я — мимо неё. Несусь через двор, об кошку чуть не споткнулся — та в кусты с диким мявом. Взлетаю обгаженным соколом на крыльцо, потом через сени — к лестнице и на второй этаж. По коридору — к отцовскому кабинету. Скорей, скорей! Чувствую — ещё несколько секунд, и сблюю прямо на палас.
Дверь распахиваю, врываюсь через порог. Картина маслом: отец и два моих старших брата сидят, нахмурившись, за столом, обсуждают, как дальше жить, и тут я с богатырским размахом — шмяк рукой по столешнице!
Увидел наконец свою «почту».
Даже боюсь описывать. Вот представьте — вы зачерпнули горсть конского навоза, а в нём к тому же ещё…
Короче, ну его нахрен. Просто поверьте на слово — родичей я впечатлил по самое «не могу». Особенно после того как это дерьмище не просто по сукну растеклось, которым крышка стола обтянута, а ещё и в слова сложилось: «Думай быстрее».
Они все вскочили, на эту надпись таращатся, а я в кресло упал и пытаюсь кое-как отдышаться. Ладонь вроде уже не липнет, но меня всё равно подташнивает, когда вспоминаю, как я всё это нёс.
Трудная у почтальонов работа. Грязная.
Отец налюбовался и говорит:
— Митяй, мне хочется верить, что сам бы ты до этого не додумался. Но всё-таки уточняю — это от них?
— От кого ж ещё, — говорю. — Встретил тут одного возле дуба…
— Он тебе что-нибудь сделал? Бил, угрожал?
— Пальцем не тронул. Вот только весточку попросил передать.
— Твари, — Андрей, самый старший брат, аж зубами скрипнул. — Я их найду и головы откручу, руки-ноги поотрываю…
Он даже к двери шагнул, но отец ему сказал:
— Стой! Да, нам брошен открытый вызов, и мы на него ответим. Но горячку пороть нельзя ни в коем случае. Значит, так…
Тут и брат Вячеслав вмешался:
— Ты уж прости, но меня это в самом деле пугает. До Митяя, сам видишь, уже добрались. А если завтра мою Лёльку из колыбели…
— Хватит! — гаркнул отец (я, кажется, впервые увидел, чтоб он так злился). — Неужели вам непонятно — именно этого они и хотят добиться? Чтобы мы запаниковали, рассорились, перестали здраво соображать! Чтобы подняли лапки и сдались!
Вячеслав насупился:
— А что нам, собственно, делать? Уговаривать их, упрашивать? Они слушать не будут, это же хищники. Им надо либо кусок мяса швырнуть, чтобы успокоить, либо перестрелять их всех до единого. Вот только я сомневаюсь, что насчёт «перестрелять» у нас что-нибудь выйдет…
Андрей кривится:
— Ты, Славик, как был ссыкливым, так и остался. И коль уж речь зашла…
Но отец его перебил:
— А ну, прекратите оба! Можете что-нибудь сказать по существу? Нет? Значит, закройте рты и слушайте молча. План действий у нас такой. Я сегодня вечером встречусь с одним знакомым — он адвокат, имеет связи в очень разных кругах, а мне задолжал услугу. Расспрошу его подробнее о наших противниках. Информация — это главное, я вам это всегда твердил и буду твердить. Вы пока продолжайте работать, как и обычно. Детей за ворота не выпускаем. Митяй, извини, но тебя это касается тоже. Сидишь дома, на улицу — ни ногой. Понятно?
— Понятно, — говорю с кислой миной, а сам думаю: «Ага, щас».
— Рад это слышать.
Отец достал платок из кармана, промокнул лоб. Снова поглядел на столешницу, куда уже мухи потихоньку слетаются, и ворчит:
— А сукно придётся менять. Очень сомневаюсь, что его удастся отчистить от этого… э-э-э… содержательного послания.
— Я бы на твоём месте, — замечает Андрей, — весь стол выкинул на помойку. Представь — сидишь ты, работаешь и при этом всё время помнишь, что тут лежало.
— И проветривать придётся дня три, не меньше, — морщится Вячеслав.
— Да, — говорит отец, — в творческом мышлении нашим недругам не откажешь. Это ж надо было додуматься…
Андрей с ухмылкой:
— И Митька тоже не подкачал — выбрал время, когда мы тут все втроём. Нет бы прийти, когда батя один сидит…
— Скажи спасибо, — бурчу, — что вы не в столовой были. А то представь, вы такие расселись, ложки с вилками разобрали, слюнки пустили — и тут вдруг я с письмецом. Приятного аппетита!
— Тьфу на тебя с твоими фантазиями.
И тут, слышим, мать зовёт:
— Мальчики, обед на столе!
Видели бы вы их физиономии…
ГЛАВА 4
До вечера я промаялся дома. То и дело бегал к рукомойнику, тёр мылом ладонь — она от этого стала красная как бурак, но мне всё равно казалось, что грязь ещё не совсем отмылась. Да уж, свою «посылку» я теперь забуду не скоро.
Отец, как и обещал, отправился к адвокату, но не застал. Тот, как назло, куда-то свинтил по своим крючкотворным надобностям, а вернуться должен завтра к обеду, никак не раньше. Отец пробурчал, что, мол, ничего страшного, надо потерпеть и не дёргаться, и пошёл к себе в кабинет. Долго там, правда, не задержался — «депешу» хоть и убрали вместе с сукном, но запашок стоит.
Солнце наконец-таки село, темень по улицам расползлась. У мух с комарами — смена караула: первые отлетались, вторые, наоборот, проснулись и зудят что есть мочи. Луна-рыжуха на небо выкатилась, круглая, только чуть-чуть обкусанная. Вторую луну — серебрянку — пока не видно, она к рассвету появится.
Слышу — в дверь стучат. Отец заглянул и спрашивает:
— Митяй, ты ещё не лёг?
— Нет ещё. Собираюсь.
— Хотел тебе кое-что сказать по поводу сегодняшних происшествий.
Присел на стул, потёр щёку. Я молчу, дожидаюсь.
— Я, — говорит он, — крайне расстроен тем, что тебя втянули в эту историю. Ты оказался в неприятной, унизительной ситуации — и теперь, возможно, считаешь, что я делаю слишком мало, чтобы защитить тебя и всю нашу семью. Может, даже думаешь, что я струсил. Но это ложное впечатление — поверь мне, пожалуйста, на слово. Я тебя в обиду не дам, и мы обязательно найдём выход.
— Ладно, как скажешь.
Он вздыхает:
— Не хочешь разговаривать? Я тебя понимаю — сам бы злился на твоём месте. Не буду тебе больше докучать, просто запомни мои слова, хорошо?
Он ушёл, а я лежу, прислушиваюсь, что в доме происходит. Лёлька мелкая сначала раскричалась, расплакалась, но потом затихла. Ещё минут через пять половицы скрипнули в коридоре. Шаги неторопливые, грузные — это Вячеслав, кабанчик наш раскормленный, бродит, не спится ему чего-то. Кружка звякнула, потом за окном собаки наперебой загавкали, но где-то далеко, еле слышно.
Время тянется медленно, луна по небу ползёт улиткой. Мысли перестали скакать, притухли, усталость навалилась — как будто гналась за мной целый день и вот теперь всё же догнала. Даже пальцем пошевелить неохота — да и зачем? Тяжесть в теле спокойная, неподвижная, я — как камень. Не нужно ничего делать, ни о чём думать…
А потом вдруг комар над ухом как зазвенит!
Я подскочил, озираюсь. Что за ерунда? Какой ещё камень? Это мне, похоже, кошмар приснился — по следам той утренней свистопляски. Спасибо комару — разбудил…
Выглянул в окно — луна уже высоко, и цвет чуть-чуть изменился. Теперь она как старая латунная пуговица. Звёзды помаргивают, духота отступила — дело далеко за полночь. В доме тихо.
Пора.
Я так рассудил — утром смыться из дома будет труднее. То есть, конечно, за ворота шмыгнуть несложно (я же не на цепи сижу), но кто-нибудь из родни случайно может заметить. Тогда они всполошатся и ещё, чего доброго, кинутся догонять, а мне это как-то не улыбается.
А ещё я заново припомнил все рассказы и побасёнки про речную волшбу, какие мне доводилось слышать. Там чётко нигде не сказано, когда лучше смотреть на реку сквозь ледышку: кому-то днём повезло, а кому-то ночью. По-разному бывает. А коли так, то и мне надо не только днём попытаться, но и в потёмках. Верно ведь? Если не получится — подожду до прихода Лизы.
Вырвал из тетради листок, положил на подоконник и, лампы не зажигая, накорябал — не волнуйтесь, мол, меня не украли. Отлучился сам по важному делу, вернусь к обеду.
Взял куртку на случай, если к утру ещё посвежеет, запихнул её в котомку. Хотел уже из комнаты выйти, но что-то мне не даёт покоя — не пойму, что. Предчувствие какое-то неприятное. Постоял я, подумал и вытащил из тайничка за комодом свой серебряный рубль, подаренный Андреем на именины. Ну и медную мелочь тоже всю сгрёб, какая была. Печёнкой чувствую — пригодится.
Дверь приоткрыл тихонько, выбрался в коридор. Половицу скрипучую обошёл вдоль стены, спустился по лестнице. Внизу опять замешкался на минуту — может, думаю, в погреб быстро метнуться, еды с собой прихватить? Колбасы копчёной пару колечек? Но решил в итоге — лучше не надо, а то уроню там что-нибудь, перебужу весь дом, и хитрый план пойдёт псу по хвост. Нет уж, потерплю сегодня без завтрака.
Через двор прокрался без приключений, юркнул в калитку, иду по дороге к дубу. Мыслишка свербит — а вдруг тот патлатый хрен, что меня письмом осчастливил, до сих пор в засаде сидит, высматривает? Но, к счастью, обошлось, никого там не оказалось. Оно и понятно — в такое время даже сволочи отдыхают, только я никак не угомонюсь…