— А что такое?
— Да кто ж о таких вещах орёт на весь дом?
— Простите, — говорит Лиза, — если мы нарушаем какие-то неписаные законы. Просто услышали случайно это название…
— Это от кого же, позволь спросить?
Вижу — она замялась, потому что врать не привыкла. Говорю деду:
— Да так, от местных ребят. А почему про омут орать нельзя?
Он усмехается:
— Бойкий ты паренёк. Купеческий сын, небось? Только я тебе так скажу — бойкость, она не всегда до добра доводит. Иногда её и придержать не мешает — целее будешь. Бесплатный тебе совет.
Вот не люблю я, когда мне начинают на мозги капать, да ещё с таким видом, будто делают одолжение. Хорошо, Лизавета опять вмешалась:
— Пожалуйста, очень просим — объясните хотя бы в общих чертах. Если прямо нельзя сказать — намекните. Поверьте, это не прихоть, нам действительно нужно.
Я ждал, что она ещё и ресничками похлопает умилительно, как раньше со мной проделывала, но ошибся на этот раз. Лиза смотрела на дедулю серьёзно, даже не улыбалась. И он проникся-таки:
— Чего уж там, объясню. А то ведь, если смолчу сейчас, вы к каждому встречному-поперечному будете приставать, выпытывать.
— Ну, — смутилась Лиза, — мы как бы…
— Вот то-то и оно. Так что лучше меня послушайте — авось впрок пойдёт. Вы хоть и рядом с рекой живёте, но кормитесь не с неё. Угадал?
— Да, — соглашается она удивлённо, — мой опекун… э-э-э… чиновник, а у Митиной родни — пасека…
Забыла, похоже, что собиралась нас братом и сестрой представлять. Ну и ладно, без разницы — дедок-то ушлый, пронырливый, уже и сам догадался, что Лизавета не в обычной семье росла.
— Были бы вы, — продолжает он, — из речного люда (из рыбаков, к примеру, из лодочников, из сплавщиков), то знали бы — река человека не только кормит и поит, но и наказать может так, что мало никому не покажется. Я сейчас не о том, что лодка перевернётся или там сеть порвётся, — это дело обычное и понятное. Нет, ребятишки, я о другом толкую…
Он снова понизил голос, и мы невольно наклонились поближе.
— Бывает, на берегу такой урод заведётся, что и реку чтить не желает, и чёрной волшбой не брезгует. Так обнаглеет, что нет от него житья, а прижать его остальным не под силу — только сама река и может помочь. И вот тогда открывается Серый Омут…
Дед замолчал и зыркнул по сторонам, будто опасался, что омут откроется прямо здесь и сию минуту. После чего закончил:
— Но лишний раз болтать про это не след, даже промеж своих — от праздных слов колдовство тускнеет, силу теряет. Река такого не любит.
Лиза кивает:
— Болтать не будем. Но где же этот омут искать?
— Верстах в десяти выше по течению, возле утёса. Да только, барынька, простым взглядом его не видно. Открыться может, если свидетельство ему принести, что чёрную волшбу творят по соседству.
— Свидетельство? Ладно, это уже наша забота… — Лиза встала из-за стола. — Спасибо. А можно ещё один вопрос напоследок?
— Задавай, раз неймётся.
— Что вы делали у дороги посреди ночи? Только, пожалуйста, не говорите, что на прогулку вышли.
— А и не буду, — дед подмигнул. — Есть у меня один грешок — любопытство. Собаки вчера загавкали, потом волшбой потянуло — ну я и попёрся, не утерпел. И ведь оказалось, что не напрасно. А, ребятишки?
Тут мы спорить не стали. Распрощались с хозяином и вышли опять на солнечный свет. Сегодня, как будто жары нам мало, ещё и ветер поднялся — в ветках шумит, швыряется пылью и высохшими травинками. Я уже собирался свернуть к дороге, но Лизавета меня придержала за руку:
— Митя…
— Чего?
— Нам надо сначала в другую сторону. Туда, где русалку вчера…
— Лиза, — говорю ласково, — ты с дуба рухнула, что ли? Я туда ни за какие коврижки больше не сунусь. Сама подумай — вдруг там мертвяк до сих пор лежит?
Она носом шмыгнула, но смотрит упрямо:
— Думаешь, мне туда хочется возвращаться? Сейчас как представила — и уже коленки дрожат! Но иначе нельзя, неужели не понимаешь? Ты же слышал — чтобы омут открылся, мы должны доказать, что Кречет применяет чары во зло! Надо найти и принести к омуту какую-нибудь улику, материальное подтверждение! А где её искать, если не на вчерашнем месте? Ну, скажи, что я неправа!
— С этой, как ты говоришь, уликой вообще какая-то ерунда. Зачем её приносить? Кречет русалку прикончил прямо на берегу! Что тут ещё доказывать, подтверждать? Или река, по-твоему, ничего не заметила?
Лиза вздыхает:
— Не так всё просто. Колдовство — это сложная система условностей и всяких ограничений, установленных ещё в древности. Я вполне допускаю, что река просто не может вмешаться, пока мы не обратимся с формальной просьбой. Возможно, её чары работают только через людей или в их присутствии…
Она рассуждала, а я не перебивал, потому что сейчас она стала опять похожа на себя прежнюю. Лиза даже возмутилась немного:
— Ты меня вообще слушаешь? Я, между прочим, о серьёзных вещах рассказываю!
— Понял, понял. Идём на вчерашний берег.
И мы пошли.
Шагали, как на заклание, заранее обливаясь холодным потом. Подозреваю, что если бы какая-нибудь паршивая собачонка тявкнула на нас из кустов, то мы бы подпрыгнули и кинулись наутёк.
Но собаки нас пожалели, и мы всё-таки добрались. Огляделись с опаской. От русалки не осталось даже следов, а там, где раньше лежал патлатый, теперь было выжженное пятно, как от большого костра. Лиза сказала шёпотом:
— Это Кречет его, наверное. Уничтожил чарами тело, чтобы полиция не приехала…
Стыдно сказать, но мне от этого стало легче — теперь хотя бы понятно, что труп не валяется где-то рядом. Говорю:
— И какую мы тут, по-твоему, улику найдём? Кречет — он же не дятел, все следы замёл, сама видишь…
Только я эту умную фразу выдал, как в траве что-то заблестело. Мы присмотрелись — льдинка. Не стынь-капля, как у меня, а просто вода замёрзшая — будто там, в траве, есть крошечный закуток, где стоит мороз. Закуток этот до нашего прихода был спрятан, а теперь открылся, и льдинка сразу начала таять.
Лужица растеклась — и на земле остался лежать тот маленький дротик, который вчера воткнулся в русалку.
— Ну и ну, — говорю. — Это что ж, она его перед смертью успела спрятать? Чтобы Кречет не утащил?
— Ага, похоже на то. Сохранила для нас улику.
Лиза подняла дротик, завернула в платок и сунула в свой мешочек. Глянула на меня и говорит:
— Вроде всё. Теперь, пожалуй, можно и к омуту. Как считаешь?
Я задумался не на шутку. Главная беда в том, что у выбора у нас вообще нет. Мы видели настоящее лицо Кречета — теперь он нас в живых не оставит. В полицию обращаться нет смысла. Что мы им скажем? Что человек-осколок убил русалку? Ржать будут две недели.
Рассказать всё Лизиному дяде, наместнику? Племяннице он, пожалуй, поверит (знает же, что она не из тех дурёх, которые будут шутить такими вещами), но пока дело сдвинется, Кречет или его оставшиеся подельники придут к моим родичам, а дальше даже представить страшно.
Вот и получается, что единственный выход — топать к этому треклятому омуту, где убийца нас поджидает, и надеяться на помощь реки. Ну и, конечно, на то, что Кречет не заметит нас до последнего…
— Лиза, — говорю, — давай насчёт кокона проясним. Он включится ещё раз?
— По идее, да. Помнишь, я подсчитала, что его хватит до сегодняшнего рассвета, если использовать непрерывно? Но мы-то делали паузы, причём довольно большие. То есть запас ещё должен быть.
— Тогда предлагаю так. Идём пока что без кокона, чтобы не тратить зря. Включаем его… ну, где-то за версту до утёса. Подбираемся к омуту. Кречет нас ждёт, но пока не видит. Снимаем чары и, пока он не прочухался, орём: «Река, помоги!»… Придумка, конечно, так себе, я не спорю, но мне больше в голову ничего не лезет…
— Да, Митя, — говорит Лизавета грустно. — План, мягко говоря, ненадёжный, но по-другому, боюсь, не выйдет. Ну, то есть я-то могу, к примеру, вернуться в замок и сидеть там до посинения, но ты же не думаешь, что я вот так тебя брошу? Так что пойдём с тобой до конца, хоть и очень страшно…
Тут меня злость взяла — не на неё, конечно, а на себя. Девчонка, вон, от страха дрожит, но всё равно назад поворачивать не желает, а я никак не решусь. Куда это годится вообще? Говорю ей:
— Пошли, всезнайка. Будешь мне про чары рассказывать по дороге.
— В смысле? — удивляется Лиза. — Я ж рассказывала уже.
— Ну да, только потом на нас навалили ещё кучу всего — башка пухнет. Этот омут хотя бы взять…
— Что тебя так смущает? Всё это вписывается в картину. Теперь мы выяснили, как называется волшебное место, которое мы искали. Река с его помощью наказывает злодеев, а это ведь именно то, что нам нужно, разве не так? Более того! Река нас уже услышала — просто пока не смогла по-настоящему защитить, потому что мы не успели оформить просьбу…
Всё-таки хорошо, что Лиза — «увлекающаяся натура», как она сама себя называет. Эта её дорожная болтовня (то есть, простите, лекция) здорово отвлекает от мрачных мыслей — и меня, и саму девчонку. Подливаю масла в огонь:
— А вот ещё объясни. Выходит, что водяными чарами владеют и русалки из реки, и их враг, человек-осколок. Правда, у него не просто вода, а лёд…
— Да! Ещё одно подтверждение, что всё это — звенья одной цепи! Вода — текучая, лёд — застывший, это две противоположности, но природа у них одна!
— Хотя лёд при этом какой-то странный. Помнишь морду у Кречета? Больше похоже на мрамор. Нет?
— Мне тоже так показалось. Тем сильнее контраст! С одной стороны — вода, причём в буквальном смысле живая. С другой — лёд, настолько мёртвый, что превратился в камень. Они враждуют между собой (судя по всему, с давних пор), а люди об этом даже не знают…
Я подумал — верно, не знают. А почему? Да потому что к тем, которые что-то вынюхали, сразу приходит Кречет и достаёт секиру — ну или не он лично, а кто-нибудь из той же породы. И всё, кранты любопытному. Нам с Лизой повезло, что у нас оказался защитный кокон. Хоть бы его хватило на последний рывок…
— Митя! — тормошит меня Лизавета. — Опять ты меня не слушаешь! Сам же просил рассказать про чары!
— Как же не слушаю? Весь внимание! Просто немного охренел от того, какая ты вообще умная.
— Льстец из тебя — копеечный.
— Нет, ну правда. Зачем тебя в замке всему этому учат? Ты ведь про волшбу рассуждаешь как профессорша малолетняя, хотя сама — не колдунья, чары не создаёшь, только чужими пользуешься.
— А вдруг и сама ещё научусь? Вдруг у меня откроется дар? Я же из старинного рода, у нас предрасположенность выше, чем у простолюдинов… Ой, Митя, прости, пожалуйста, я не хотела тебя обидеть!
— Да ладно тебе, какие обиды? Я бы, наоборот, порадовался, если бы этот дар у тебя имелся. Пригодилось бы против Кречета.
— Это да, — вздыхает она. — Нам, кстати, далеко ещё?
Я по сторонам глянул — дорога идёт наизволок, берег выше стал. На другом берегу — деревенька крохотная, крыши между деревьев едва видны. Пароходик шлёпает вдалеке, дымный столб из трубы скособочился весь от ветра. А слева от пароходика…
— Вон, видишь? — показываю пальцем. — Это утёс, про который дед говорил.
Она присмотрелась, кивнула молча. И правда — что тут сказать? Рядом с утёсом должен быть омут.
ГЛАВА 10
С этим своим вопросом про способности к колдовству я, видать, затронул больную тему — Лиза, помолчав немного, призналась:
— Я с детства мечтала, что дар всё-таки откроется. Перелопатила гору книжек — думала, может, найду подсказку, как его подстегнуть. Но везде пишут одно и то же — нет, искусственно подстегнуть не получится. И магистр Деев, наставник мой, подтвердил. Дар либо проявится до малого совершеннолетия, либо уже не проявится никогда. Я себя успокаивала — времени ещё много, четырнадцать лет мне ещё не скоро исполнится. А теперь вот иду и понимаю яснее ясного — до дня рождения осталась пара недель, а потом всё, сроки истекут, и никакая предрасположенность уже не поможет…
— Да ладно тебе, — успокаиваю, — не парься. Мне вот, например, четырнадцать стукнуло ещё в начале зимы. Сразу, понятное дело, отправили к колдуну, который к околотку приписан. На проверку, ага. Колдун на меня посмотрел, скривился и ручкой машет — вали, мол, нету способностей ни на грош. Он, правда, тогда с бодунища был, дело-то с утра… Я поначалу тоже расстроился, а потом плюнул, да и забыл. У нас в школе — вообще ни одного одарённого…
— Да, — соглашается Лиза со вздохом, — волшебной силы в мире остаётся всё меньше, чародеи рождаются очень редко, их квалификация понижается…
— Переживём. Главное — река-то за нас! С ней никаких колдунов не надо!
Чтобы подбодрить Лизавету, достал стынь-каплю. Та уже не светилась как ночью, но стала вроде бы тяжелее, увесистее. А ещё она была теперь не такая мутная, прозрачности в ней добавилось.
— Вот, — говорю, — не с голыми руками идём. Скоро прижмём гадёныша.
Утёс всё ближе. Я его раньше уже видел однажды, когда мы с семьёй катались на пароходе. Берег здесь глинистый и покатый, а скала из него торчит как толстый свечной огарок. Довольно странное зрелище, между прочим: такое чувство, что берег был сначала сам по себе, а потом кто-то притащил эту каменюку и втиснул, вдавил в откос — уж больно она чужеродно смотрится.
Версты за полторы мы остановились. Переть дальше дуриком без защиты — опасно, Кречет ведь где-то там сидит. Лиза спички взяла, посмотрела на меня неуверенно. Я её понимаю — а вдруг окажется, что кокон сдох уже окончательно? Что тогда будем делать? Ладно, гадать нет смысла…
— Давай, — говорю.
— Вернуть кокон!
Сначала ничего не произошло, и я уже подумал — кранты. Но потом вихрь всё-таки налетел, хоть и совсем уже вялый, хиленький. Лиза говорит озабоченно:
— Максимум на полчаса хватит.
— Должны успеть.
С дороги сошли заранее, не доходя до скалы. Спускаемся по откосу — сухая глина крошится под ногами, осыпается вниз. Лиза споткнулась, чуть не загремела, но вовремя за меня ухватилась. Идём теперь вдоль самой воды, но омут пока не виден. Река течёт себе, никуда не спешит — можно подумать, ей вообще никакого дела нет до того, что творится на берегу. Вот только нас таким спокойствием не обманешь…
Утёс уже совсем рядом. Кречета нет.
И как это понимать?
Смотрю на Лизу — она руками разводит.
Пора уже чары снимать, к реке обращаться, звать её и просить, но всё равно сомнения гложут. Никак не могу от мысли отделаться, что я упустил что-то очень важное. Вот поспешу сейчас, ошибусь — и начнётся всякая жуть и мерзость.
Да и берег тут тоску навевает — ни кустов поблизости, ни деревьев. Трава кое-как растёт, но паршивенькая, белёсая, на неё и смотреть противно. И даже вода в реке кажется сероватой, будто не летнее небо в ней отражается, а осенние тучи.
— То самое место… — шепчет мне Лиза. — Теперь понятно, почему омут называется серым. Где-то здесь он должен открыться…
Стынь-капля в руке всё тяжелеет и тяжелеет — такое чувство, что я кирпич держу или здоровенный булыжник. В другую руку беру «улику» — тот самый дротик, найденный возле пристани. Для верности ещё раз оглядываюсь, но рядом никого, кроме нас.
— Снимай кокон, — говорю Лизе.
Вихрь трепыхнулся кое-как и пропал. Защиты больше не будет.
Я рот открыл, чтобы реку звать, но чувствую вдруг — ни слова произнести не могу, язык не ворочается. Ох, ёлки-палки, знакомое ощущение…
— Ну что, пацан? — раздаётся голос. — Закончим дело?
Я бы, наверно, взвыл, если б смог.
Попались-таки…
Но где ж он, паскуда, прятался?!
Слышу команду:
— Лицом ко мне.
Чувствую — меня будто за верёвочки дёргают, разворачивают. Кречет, похоже, в спину бить не желает. Вот развернёт — и тогда уже отоварит своей секирой, разделит меня на две аккуратные половинки…
Он, однако же, не спешил.
Зато я наконец понял, почему мы его так долго не замечали.
Самое интересное — он вроде бы и не прятался. Просто стоял у подножья утёса в десятке шагов от нас и даже морду имел не мраморно-ледяную, а вполне человеческую, которую я запомнил с нашей первой встречи в саду. Одежда тоже была обычная, штаны и рубаха.