Два дня мы с президентом обсуждали наши предложения. Ночью работали эксперты во главе с начальником Генерального штаба маршалом С.Ф. Ахромеевым и советником президента США послом Полем Нитце. О многом удалось договориться – согласовали основную схему 50-процентного сокращения стратегических наступательных вооружений, нулевой вариант по ракетам средней дальности в Европе. Обсуждали всерьез, а не в пропагандистском ключе перспективу мира без ядерного оружия.
Но большую часть времени заняло обсуждение ПРО – противоракетной обороны. Общая договоренность сорвалась потому, что президент Рейган хотел добиться от меня согласия – здесь я цитирую мои слова по записи беседы – «на то, чтобы предоставить США в период глубоких сокращений и ликвидации ядерных вооружений право в течение 10 лет отрабатывать систему противоракетной обороны в космосе, в полном объеме реализовывать программу «стратегической оборонной инициативы» (СОИ), в то время как мы уничтожали бы наступательный ядерный потенциал». Конечно, согласиться на это я не мог.
В СОИ – или, как ее окрестили журналисты, программе «звездных войн» – было много мифического, недостижимого, нереального. Но наши разработки, касающиеся космоса, показывали, что там могли быть и конкретные, представляющие для нас опасность результаты. Поэтому мы так и реагировали. Если бы гонка вооружений была перенесена в космос – а именно такую картину рисовали Рейгану те, кто увлек его идеей глобальной ПРО – это бы опрокинуло все: с таким трудом найденные критерии сопоставления различных систем оружия, компонентов триады на земле, на море и в воздухе, то, что с таким трудом нам удалось сдвинуться с мертвой точки и находить решения.
Я и тогда, и потом часто думал о приверженности Рональда Рейгана этой утопической идее создания глобального противоракетного щита для Америки. Думаю, он был искренен. Вряд ли сам он мыслил ПРО как средство защиты США от ответного удара. В Рейкьявике и потом он говорил мне, что видит в ПРО путь к избавлению мира от ядерного оружия. Я пришел к выводу, что и в своем неприятии этого оружия он тоже был искренен. Это было его личное убеждение. Но полагаться на его слово, на его обещания «поделиться с СССР технологиями ПРО» мы, конечно, не могли. Все это я должен был ему сказать.
До последнего момента мы старались убедить друг друга в правоте своих позиций. Я был с президентом США откровенен:
– Если я вернусь в Москву и скажу, что, несмотря на договоренность о глубоких сокращениях ядерных вооружений, несмотря на наше согласие на 10-летний срок невыхода из договора по ПРО, мы дали Соединенным Штатам право испытывать СОИ в космосе с тем, чтобы к концу этого срока США были бы готовы к развертыванию, то меня назовут дураком, безответственным руководителем.
Рейган стоял на своем:
– Я хочу еще раз попросить вас изменить вашу точку зрения, сделать это как одолжение для меня с тем, чтобы мы могли выйти к людям миротворцами.
Да, Рональд Рейган хотел войти в историю миротворцем. «Очень жаль, что мы расстаемся, не договорившись», – сказал он мне, прощаясь. Но я мог с чистой совестью ответить ему:
– Мне тоже очень жаль, что так произошло. Я хотел договоренности и сделал для нее все, что мог, если не больше.
Через сорок минут – пресс-конференция. Рейган уехал на военную базу в Кефлавик, чтобы лететь домой. Мне сообщили, что Шульц, выступая перед журналистами на военной базе, объявил Рейкьявик провалом.
Конечно, и я мог назвать саммит провалом и, как принято было в таких случаях, возложить всю вину на другую сторону, на США. Но, когда я шел от «Хёфди-хауса» к залу, где была назначена моя пресс-конференция – метров четыреста, я обдумывал произошедшее и меня не покидала мысль: ведь мы же договорились и по стратегическим, и по средним ракетам, это уже новая ситуация, неужто принести все в жертву ради сиюминутного пропагандистского выигрыша? Внутреннее чувство подсказывало – не следует горячиться, надо все осмыслить. Я еще не определился до конца, как оказался в огромном зале пресс-центра, где делегацию ждали около тысячи журналистов. При моем появлении журналисты встали с мест и молча стоят. Этот беспощадный, нередко циничный, даже нахальный мир прессы смотрел на меня молча, из зала исходила тревога. Меня охватило глубокое волнение, может быть, больше… я был потрясен. В лицах этих людей передо мной как бы предстал весь человеческий род, который ждал решения своей судьбы.
В это мгновение ко мне пришло истинное понимание того, что произошло в Рейкьявике и как нам надлежит действовать дальше.
Ключевое значение в моем заявлении на пресс-конференции имела фраза: «При всем драматизме Рейкьявик – это не поражение, это прорыв, мы впервые заглянули за горизонт».
Это убеждение у меня укрепилось в последующие дни и недели. На заседании политбюро 14 октября 1986 года я подробно рассказал коллегам, что произошло. Вот запись, сделанная моим помощником:
«По первому и второму пункту нашей платформы – по стратегическому оружию и РСД – удалось достигнуть понимания. Уже одним этим был приобретен огромный опыт. Мы понимали трудности президента, понимали, что он не свободен в своих решениях. И не делали трагедии из того, что проблема ПРО не позволила Рейкьявику стать полным успехом. Мы считали: пусть президент обдумает все, что произошло, пусть посоветуется с конгрессом. И, может быть, понадобится еще одна попытка, чтобы перешагнуть то, что нас еще разделяет. Мы можем подождать. И не снимаем наших предложений, привезенных в Рейкьявик.
Не надо впадать в отчаяние. Рейкьявик вывел нас на важнейший этап понимания того, где мы находимся. Все увидели, что договоренность возможна. Из Рейкьявика мы сделали вывод, что еще больше возросла необходимость диалога».
На Рейгана действительно давили. Его заявления о стремлении к миру без ядерного оружия, готовность в качестве первого шага пойти на радикальное сокращение стратегического оружия, вывести и ликвидировать «евроракеты» – все это многих и в США, и в Европе испугало. Забила тревогу Маргарет Тэтчер, для которой ядерное оружие было чуть ли не «символом веры». В своей собственной Республиканской партии и среди окружения президента Рейган далеко не у всех встречал понимание. Пошли разговоры о том, что «ничего такого президент не говорил». Нам пришлось опубликовать в печати фрагмент записи беседы:
«Рейган: Я хочу спросить: имеем ли мы в виду – а я думаю, что это было бы очень хорошо, – что к исходу двух пятилетних периодов будут ликвидированы все ядерные взрывные устройства, включая бомбы, средства поля боя, крылатые ракеты, вооружения подводных лодок, средства промежуточной дальности и т. д.?
Горбачев: Да, мы можем так и сказать, перечислить все эти вооружения».
О том, какой «вой» поднялся в США по этому поводу, рассказал Эдуарду Шеварднадзе на встрече в Вене государственный секретарь Шульц.
И переговоры вновь застопорились. Нужен был шаг, который позволил бы их разблокировать, вернуться на путь Женевы и Рейкьявика. После тщательной проработки пришли к выводу, что этому послужит «развязывание» пакета, заявленного в Рейкьявике.
Развязываем «пакет»
Вопрос о пакете – т. е. можно ли пойти на отдельное решение по ракетам средней и меньшей дальности или следует настаивать на необходимости комплексного решения по стратегическим наступательным вооружениям, противоракетной обороне и ракетам средней дальности – обсуждался еще при подготовке позиции для Рейкьявика. Политбюро оставило за мной право принять решение по этому вопросу в зависимости от хода переговоров. Тогда я решил, что надо идти по более жесткому варианту – всё в пакете. Теперь, обсудив вопрос на Политбюро, мы решили этот пакет развязать. Я объявил об этом 1 марта 1987 года в выступлении по телевидению. Подтверждая приверженность СССР делу разоружения, мы выделили проблему средних ракет в Европе из общего контекста ядерных вооружений.
В этом была и военно-политическая, и переговорная логика. Во-первых, непосредственная взаимосвязь существует прежде всего между стратегическими наступательными вооружениями и противоракетной обороной, средние ракеты имеют скорее «вспомогательное» значение. Во-вторых, открывая путь к отдельной договоренности на основе предложенного Рейганом нулевого варианта, мы делали шаг навстречу американскому президенту, облегчали его внутриполитическую позицию.
Договорились, что в Москву приедет Джордж Шульц. Цель – придать динамику переговорам, выработать «формулу» моего визита в Вашингтон. Мы развязали пакет, но это не значило, что вопросы СНВ и ПРО можно отложить в долгий ящик. Хотелось поговорить с госсекретарем и о более широкой повестке дня – как нам с Америкой жить дальше в мире. Шульц казался мне человеком, который готов обсуждать вопросы такого масштаба.
Накануне приезда госсекретаря разразился новый скандал. В американскую печать были вброшены утечки о подслушивающих устройствах в строящемся здании посольства США в Москве. Шум подняли невероятный. Можно было подумать, что американцы – «красные девицы», которые разведку не ведут, агентов не вербуют, никого не подслушивают. Зачем это было раздуто, нам было ясно: отравить атмосферу перед важными переговорами, изменить их содержание, заодно поставить в неловкое положение самого Шульца – дескать, куда он едет, с кем разговаривает.
Два дня Шульц и его делегация вели переговоры с Шеварднадзе, Добрыниным, Ахромеевым. Дело шло туго, кое-какие сдвиги наметились только по средним ракетам, остальные темы «зависли».
Это, конечно, бросило тень и на нашу встречу в Кремле. Я вынужден был сказать госсекретарю, что в наших отношениях по-прежнему наблюдается явный дефицит доверия, который мешает находить решения крупных проблем. Тему «шпиономании» я решил не поднимать. Шульц же, очевидно, имел инструкции обязательно это сделать, хотя бы для проформы. Он стал говорить о «чрезмерном уровне деятельности» нашей разведки, о «несметном количестве» подслушивающих устройств. И тут же – то ли в шутку, то ли всерьез – сказал:
– Я сказал вашему министру, что наши разведслужбы восхищены умением, проявленным вашей разведкой.
– Если это так, – ответил я, – то, может быть, в этой области мы могли бы посотрудничать.
Посмеялись. Но, конечно, нельзя было обойтись шуткой. Поэтому я сказал госсекретарю:
– Я думаю, когда встречаются и беседуют политические деятели, не нужно делать вид, что мы – красные девицы. Мы знаем, зачем было создано ЦРУ и чем оно занимается. Вы ведете разведку против нас, этим занимаемся и мы. Скажу больше: то, что вы много знаете о нас, это даже вносит элемент стабильности. Лучше больше знать друг о друге, чем знать мало. Если мало знать, то не будет необходимой стабильности, необходимого доверия, возникнет элемент риска.
– А теперь, – продолжал я, – скажите мне, что нам делать дальше? Ни у одной из прежних администраций в последние десятилетия не было таких возможностей сотрудничества с СССР в целях улучшения положения, как у вашей. А вы их не используете, и время уходит. Мы предпочли бы договориться уже с нынешней администрацией. Ведь у нас с вами есть определенный диалог, личные отношения, определенная мера понимания друг друга. Мы считаем очень важным создать нормальную атмосферу, в которой стало бы возможным сделать наконец шаг к договоренности. Но каждый раз, когда мы делаем какой-то шаг навстречу вам, вы думаете только о том, как бы осложнить дело, как сорвать намечающуюся договоренность.
Времени остается мало. Либо мы придем к договоренностям по каким-то вопросам в оставшиеся месяцы, либо ничего не будет.
Вот так непросто началась беседа. Несколько часов мы и наши делегации разгребали завалы накопившихся проблем. И далеко не все удалось разгрести. По СНВ положение даже осложнилось – американцы снова уводили разговор в хитросплетения «подуровней» по разным категориям ракет. По этому поводу остро поспорили руководители рейкьявикских рабочих групп – Пол Нитце и маршал Ахромеев. По ПРО – никакого прогресса, несмотря на то, что с самого начала переговоров обе стороны признали, что СНВ и ПРО взаимосвязаны. Был момент, когда мне пришлось сказать:
– Если вы пойдете на развертывание ПРО в космосе, то мы не согласимся даже на 50-процентное сокращение СНВ.
Госсекретарь в конце концов подтвердил, что администрация Рональда Рейгана «привержена цели достижения договоренности по всем трем областям», т. е. ракеты средней дальности, СНВ и ПРО. Думаю, это отражало и его личное стремление. Не знаю, удалось ли бы нам пройти весь путь к Вашингтонскому саммиту, если бы не Джордж Шульц. Хочу отметить и роль Колина Пауэлла, занимавшего тогда пост руководителя аппарата президента США, который подключился к переговорам на заключительном этапе.
Вопросами ядерного разоружения беседа не ограничилась. Содержательным и имевшим позитивные последствия было обсуждение региональных проблем. Я призвал американцев не строить политику на старых стереотипах, на подходах, основанных на фултонской речи Черчилля и доктрине Трумэна. И почувствовал, что этот призыв находит у Шульца отклик.
– Затронутые вами вопросы очень важны, – сказал он, – и я хотел бы их с кем-то у вас обсудить. Действительно, мы видим в мире мощные силы, которые растут, развиваются и не имеют отношения к капитализму или социализму, к СССР и США. Мы ощущаем воздействие этих сил, их влияние на изменение положения в мире. Думаю, из обсуждения этого вопроса мы могли бы извлечь большую пользу… Здесь кроется много потенциальных конфликтов, которые мы должны, по крайней мере, уметь сдерживать, сводить к минимуму ущерб от них. Надо исходить из того, что лучше малая толика профилактики болезни, чем куча лекарств.
– Я всегда подчеркиваю, – ответил я, – что все мы, участники международных отношений, должны искать решение проблем. Но эти решения не будут нашими или вашими. Они могут быть только общими.
Госсекретарь с этим согласился.
В общем, наш диалог вышел далеко за пределы предварительных заготовок с обеих сторон. Впоследствии, встречаясь с Джорджем в Москве, в Калифорнии, в Европе, мы не раз вспоминали об этой беседе. Я почувствовал тогда, что передо мной человек реалистических взглядов, настроенный на серьезную политику.
Тогда мы еще не знали, сколько ухабов придется преодолеть за месяцы, оставшиеся до моего визита в Вашингтон. Вот лишь один пример. Летом мы узнали, что США предлагают «оставить в стороне» вопрос о ракетах средней дальности «Першинг-1А», которые формально принадлежали ФРГ, но имели «приданные» им американские ядерные боеголовки. Дескать, и ракеты старые, и «не наши» они. А ведь ФРГ начиная с середины 50-х годов не раз официально заявляла о своем отказе от ядерного оружия.
Получалась абсурдная ситуация – СССР и США договариваются о ликвидации ракет, но такие же ракеты остаются в Европе, якобы у ФРГ. Пришлось опять обострять разговор: нужен вам договор или нет? В августе канцлер Коль сделал заявление о том, что эти ракеты будут ликвидированы. Это обещание было оформлено отдельно, и оно было выполнено.
Формула моего визита в США и встречи с президентом Рейганом, начинавшим последний год своего второго президентского срока, была согласована: на встрече будет подписан договор по РСД и согласованы ключевые позиции по СНВ и космосу, а также дан импульс переговорам по ограничению ядерных испытаний.
Визит в Вашингтон. Договор РСМД
7 декабря 1987 года наш ИЛ-62 приземлился на авиабазе «Эндрюс». Начался визит, в ходе которого был подписан первый в истории договор о реальном ядерном разоружении, об уничтожении двух классов ядерных ракет. Визит, к которому мы шли трудно, но неуклонно. Я оценил тот факт, что президент Рейган не отступил от своего «нулевого варианта». А ведь многие рассматривали его как пропагандистский маневр – дескать, Советский Союз никогда его не примет, так почему бы и не предложить.