Как вести себя в ситуации, кажущейся тупиковой? Я обратил внимание на то, что Рейган не обостряет атмосферу, стремится вести себя корректно и дружелюбно даже в ситуации, когда разговор «ходит по кругу».
Разговор иссяк, молчание – напряженное, тягостное… И тут президент говорит:
– Почему бы нам с вами не пройтись?
– По-моему, хорошая идея, – поддержал я.
Мы встали из-за стола и в сопровождении переводчиков вышли во внутренний дворик. Направились к какому-то зданию. Это был бассейн. В гостиной при нем, если можно так назвать небольшую комнату, куда мы вошли, пылал камин. Прогулка, новая обстановка, треск горящих бревен сняли напряжение. Как только мы опустились в кресла, Рейган достал из кармана и передал предложения о контроле над вооружениями. Причем, как я понял, не для обсуждения, а для принятия и направления нашим переговорщикам в качестве инструкции.
Это был пакет из девяти пунктов на английском и русском языках. Там было много того, что так или иначе обсуждалось сторонами, но согласованных решений не удалось достигнуть. Рейган подчеркнул, что американская сторона рассматривает эти предложения именно как единый пакет.
Я прочитал не спеша и сказал, что даже при первом чтении бросаются в глаза неприемлемые для нас вещи; прежде всего принятие пакета позволило бы США продолжать осуществление программы СОИ. Рейган кивнул. «Именно поэтому мы не согласны» – был мой ответ.
Огонь пылал, в комнате было тепло и уютно, но, откровенно говоря, настроения эта беседа не улучшила. Мы вышли, и мне показалось, что на улице очень холодно: то ли после камина, то ли после горячих споров. Тут вдруг Рейган приглашает меня посетить Соединенные Штаты, на что я ответил приглашением посетить Советский Союз.
– Я принимаю приглашение, – заявил президент.
– Я принимаю ваше.
Может быть, в этот момент заработал «человеческий фактор». Чутье подсказало нам обоим: нельзя идти на разрыв, надо продолжить контакт. Где-то в глубине сознания зародилась надежда на возможность договориться.
На следующий день принимающей стороной была советская делегация. Как хозяин, я встретил Рейгана у порога советского представительства. Поднялись по лестнице, останавливаясь для фотографирования, и было видно, что настроение у всех несколько изменилось, дала о себе знать «адаптация» друг к другу, да и вчерашняя договоренность о взаимных визитах рождала определенные ожидания.
Мы снова уединились с президентом, и на этот раз речь пошла о правах человека. У Рейгана был свой расчет: обсуждение этой темы наедине даст возможность провести беседу в неконфронтационной манере. Думаю, он догадывался, какой будет моя реакция, и не хотел, чтобы это произошло в присутствии коллег. Я изложил нашу позицию: Соединенные Штаты не должны навязывать свои стандарты и образ жизни другим.
Тема прав человека и потом выдвигалась американцами как едва ли не главная. Не всегда это делалось своевременно и тактично. Главное – мне казалось, не было понимания того, что мы сами идем по пути реформирования нашего общества, что перестройка и гласность означают плюрализм, свободу мнений и свободу слова. Я был убежден, что в стране не должно быть «политических преступников», и вскоре это понимание утвердилось и в обществе, и в руководстве страны. Поэтому педалирование темы прав человека Рейганом, хотя он делал это обычно в разговорах наедине, было излишним и не могло не вызвать ответную реакцию.
Был момент, когда я почувствовал, что президент Рейган стал говорить нечто напоминающее поучение. Я остановил его буквально на второй минуте. Сказал:
– Господин президент, я хочу вас прервать. Прошу извинить меня. Но хочу сказать несколько слов, чтобы внести полную ясность в нашу дальнейшую работу. Я надеюсь, вы понимаете, что вы – не учитель, я – не ученик. И вы – не прокурор, а я – не обвиняемый. Вы – не судья, а я – не подсудимый. Поэтому: если вы собираетесь меня поучать, то это неприемлемо. Мы можем вести дела только на равных. Вы – президент крупной страны, я – глава государства – вашего партнера. Если вы готовы вести дело на равных, я уверен, мы пойдем с вами далеко. Если нет, то можно считать, что наша встреча закончилась, ибо мы можем вести диалог и сотрудничество только с позиций равенства.
И надо сказать, президент реагировал без раздражения.
– Я тоже к этому готов, – сказал он. – Я только хотел разъяснить нашу позицию.
И разговор продолжился.
Правильной тональности в нашем взаимодействии во многом способствовал государственный секретарь Джордж Шульц. Несколько лет спустя он сказал одному из моих помощников:
– Мы очень хотели, чтобы несмотря на наши разногласия и трудности в наших отношениях вы чувствовали, что мы относимся к вам, к Советскому Союзу с уважением.
Это чувствовалось и на обеде в узком составе, который состоялся в советской резиденции. Присутствовали Рональд и Нэнси Рейган, мы с Раисой Максимовной и наши министры.
Я предложил тост:
– Господин президент, наши страны несут огромную ответственность перед миром. Мы не можем позволить себе отчуждения, конфронтации. Хочу вспомнить слова из Библии: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать, время разбрасывать камни и время собирать камни». Я думаю, сейчас пришло время собирать камни. Предлагаю поднять бокалы за это.
По-моему, и чета Рейганов, и Джордж Шульц были удивлены тем, что генеральный секретарь ЦК КПСС процитировал Священное Писание. Я человек не религиозный, но мне показалось, что эти слова наилучшим образом выражают «веление времени». Тост был поддержан всеми участниками этого запомнившегося мне ужина.
Рейган и Шульц
Надо сказать, что вклад Джорджа Шульца в отношения между нашими странами был очень существенным. Он относился к президенту в высшей степени лояльно, имел «доступ» к нему в прямом и переносном смысле.
Уже на первой встрече я почувствовал, что Рейган не любит заниматься конкретикой. Мне говорили, что ему клали на стол информации объемом полторы-две, от силы три страницы. Если там оказывалось больше, бумага возвращалась исполнителю. К переговорам ему готовили тезисы, напечатанные крупным шрифтом на карточках. Он их, как правило, использовал, и в дальнейшей беседе в своей аргументации редко выходил за пределы этих тезисов.
Рейган предпочитал беседы общеполитические, помогавшие лучше узнать друг друга. А в рамках делегаций, когда подключались Шульц, Шеварднадзе и другие, переговоры носили сугубо конкретный характер. Наши министры были в этих обсуждениях отнюдь не статистами. Мы знали, что в ходе подготовки к переговорам Шульцу пришлось выдерживать нелегкие бои со сторонниками максимально жесткой линии в отношениях с СССР. Не все эти бои он выигрывал. Но всегда стремился быть конструктивным.
Рейган и Шульц восприняли наш аргумент о том, что нельзя заканчивать встречу на высшем уровне без совместного заявления, ограничиться «параллельными» заявлениями сторон, каждая из которых просто изложила бы свое понимание проблем и путей их решения. Что это означало бы? Представители каждой из сторон, как говорится, «тянули бы одеяло на себя». Поэтому мы настаивали на общем документе, считая, что иначе будет проигрыш: люди просто не поймут, если руководители двух сверхдержав, встретившись после столь длительного перерыва, разъедутся, ограничившись обменом мнениями и односторонними заявлениями.
И хотя согласование формулировок шло очень трудно, в конце концов, после многочасовой работы дипломатов и экспертов удалось написать сильный совместный документ. В нем было много важного – взаимные намерения, касающиеся двусторонних отношений, в частности, обменов в гуманитарной сфере, контактов между молодежью двух стран, возобновления воздушного сообщения.
Но самое главное содержалось в двух констатациях: «Ядерная война недопустима, в ней не может быть победителей. Советский Союз и США не будут стремиться к военному превосходству».
Перед подписанием совместного заявления мы с Рональдом Рейганом пожали друг другу руки, и эта фотография обошла всю мировую печать, которая заговорила о возникновении «духа Женевы».
Потом каждый выступил с короткой речью.
Доверие, сказал я, устанавливается не сразу, это нелегкий процесс. Мы высоко оценили заверения американского президента, что США не стремятся к военному превосходству, и рассчитываем, что эти заверения будут подтверждены делом.
Рейган в свою очередь говорил о том, что политический диалог будет расширяться и вестись на различных уровнях. Сообщил о договоренности обменяться визитами на высшем уровне. Две страны будут развивать двустороннее сотрудничество, продолжат и расширят консультации по региональным проблемам.
Совместное заявление и сам такой контакт на высшем уровне имели колоссальное значение. Рейган – человек с воображением, интуицией – понял: произошло что-то важное, это можно развивать и наращивать.
Такое ощущение было и у нас: появился шанс. Его надо было не упустить. Все наши дискуссии, поездки, размышления подталкивали к действиям. И прежде всего в вопросах сокращения ядерного оружия. Ведь если признается, что ядерная война немыслима и это будет трансформировано в практическую политику, бессмысленными становятся гонка, накопление и совершенствование ядерных вооружений.
Заявление 15 января 1986 года
15 января 1986 года я выступил с заявлением, в котором изложил программу движения к миру без ядерного оружия. Она была конкретной, поэтапной, реалистичной. Все содержавшиеся в ней предложения прошли через «горнило» ответственных ведомств, прежде всего Генерального штаба вооруженных сил. Мы считали, что это открывает путь к прогрессу по всем направлениям переговоров.
На Западе Заявление не отвергли с порога, но мы видели, что в реакции западных лидеров преобладал скептицизм, наши предложения или замалчивались, или объявлялись пропагандой. Президент Рейган как будто забыл о «духе Женевы», возобновил инвективы по адресу «империи зла». Американские корабли появились в Черном море, заходили в наши территориальные воды. Это и потом повторялось, когда возникали перспективы прогресса в наших отношениях – испытывали наше терпение, пока не получили отпор. И главное – на возобновившихся в Женеве переговорах делегаций по ядерным и космическим вооружениям дело стояло на месте, и одновременно в США обсуждались и принимались новые программы наращивания вооружений.
Я много размышлял тогда над этой «странностью»: только что мы вернулись из Женевы, чернила, можно сказать, не просохли в наших подписях под столь многообещающим совместным документом, и вдруг такой откровенный откат от обязательств. Не навалился ли на Рейгана весь американский военно-промышленный комплекс? Не надавили ли на него советчики, решившие, что в Женеве президент «попал под обаяние Горбачева»? Не напугался ли сам Рейган, что слишком далеко пошел в «уступках Советам»?
Идея Рейкьявика. Подготовка к встрече
Летом 1986 года на отдыхе в Крыму, где-то в середине отпуска, ко мне поступило письмо от Рейгана. Как мне показалось, это была попытка создать видимость того, что диалог продолжается, и утопить дело в рутине. Но и ответ, подготовленный нашим Министерством иностранных дел, показался малосодержательным и рутинным.
Я обсудил ситуацию с моим помощником Анатолием Черняевым, который тогда был со мной в Крыму. Мне все больше казалось, что нам пытаются навязать чужую логику действий. Это противоречит всему тому, чему было положено начало в Женеве. А главное – противоречит ожиданиям людей. Рассуждая, я пришел к выводу: надо написать президенту совершенно другое письмо, чтобы он почувствовал мое беспокойство. Женевские переговоры по ядерным вооружениям практически в тупике, они превращаются в ширму, за которой ничего не происходит. Надо как можно скорее встретиться, чтобы обсудить ситуацию и дать новые импульсы. Это можно сделать, скажем, в Англии или Исландии.
Не откладывая, я позвонил Шеварднадзе, потом Громыко, Рыжкову, Лигачеву, высказал свои предложения. Все согласились с моим подходом. Было подготовлено и срочно отправлено письмо президенту США. Прошло какое-то время, и поступил ответ: Рейган согласился на встречу и выбрал Рейкьявик («на равном удалении от обеих наших стран»). Вошли в контакт с правительством Исландии, от которого получили положительный ответ. Последовало сообщение о новом советско-американском саммите, на сей раз в Рейкьявике.
Все произошло неожиданно быстро. Но договориться о встрече – это даже не полдела. Главное – приехать на встречу с предложениями, способными открыть путь к прорыву. И в то же время – буду откровенен – мне не хотелось создавать у Рональда Рейгана иллюзии, что ему остается только класть в карман наши уступки.
Началась работа по подготовке к Рейкьявику. Обсуждали нашу позицию на политбюро, давали задания «пятерке», создали специальную группу по подготовке к Рейкьявику – Шеварднадзе, Чебриков (тогда – председатель Комитета государственной безопасности), Зайков, маршал Ахромеев, Черняев. 8 октября после подробного обсуждения политбюро утвердило директивы советской делегации на переговорах с президентом США.
Главная идея была такая: упростить схему договоренности, предложить сократить на 50 процентов все компоненты триады стратегических вооружений. В том числе мы готовы были пойти на 50-процентное сокращение тяжелых ракет наземного базирования, которые США с самого начала рассматривали как «наиболее дестабилизирующие». Мы были готовы пойти и на нулевой вариант по ракетам средней и меньшей дальности – т. е. на ликвидацию всех ракет этих двух классов в Европе.
Но, само собой разумеется, прекращая гонку наступательных вооружений, мы исходили из того, что не должна начаться гонка вооружений в космосе, в области противоракетной обороны.
Сейчас не все помнят, что встреча в Рейкьявике чуть не сорвалась из-за очередного «шпионского скандала», который спровоцировала американская сторона. А поворот был драматичный.
Кому-то очень не хотелось, чтобы руководители СССР и США встретились и нашли выход из переговорного тупика. Несколько дней в Нью-Йорке, где на сессии Генеральной Ассамблеи ООН находился Шеварднадзе, между ним и Шульцем шли переговоры. Иногда даже казалось, что всё, уперлись в стенку. Но в конце концов развязали этот узел, вышли из положения так, чтобы никто не «потерял лицо».
Саммит в Рейкьявике. Провал или прорыв?
Мы прибыли в Исландию во второй половине дня 10 октября 1986 года. Что видели из окна автомобиля? Никакой растительности, сплошные валуны, камни. Через каждые 30 минут – дождь. Все время ходят тучи: солнце открылось, закрылось, дождь прошел, и его уже нет. Рейкьявик в русском переводе означает что-то вроде «дымного места». Он действительно будто в дыму, в тумане. Однако то, что видится как дым, на самом деле – пары гейзеров.
На другой день состоялась первая встреча. Наверное, наши протокольные службы в чем-то недоработали – исландские хозяева думали, что переговоры будут проходить в предельно узком составе, и выделили для них небольшое здание – Хёфди-хаус – на берегу океана. Я через двадцать лет ездил в Рейкьявик и снова увидел его. Дом симпатичный, но маловат, и нашим делегациям было тесно. Мы с президентом начали разговор в небольшой комнате, другие члены делегации ждали рядом – кто в соседних комнатах, кто в холле, а кто-то даже на лестнице.
В беседе один на один я сказал Рональду Рейгану, что мы оценили его согласие на предложение о встрече. Президент в ответ подчеркнул, что рассматривает нашу встречу не как конечный путь, а как промежуточную станцию на пути в Вашингтон (и я, конечно, помнил, что год назад в Женеве принял его приглашение о визите в США).
Довольно быстро, как только пришло время излагать наши конкретные предложения, мне стало ясно, что Рейгану, хотя он и был вооружен набором карточек с тезисами для беседы, потребуется помощь госсекретаря Шульца. Предложил пригласить наших министров, Рейган охотно согласился, и к нам присоединились Шеварднадзе и Шульц.