Любовь дочери опального генерала — Камилы — к блестящему красавцу и близкому помощнику Сеньора Президента — Кара де Анхелю — еще одна сюжетная линия романа, сплетающаяся с первой и завершающаяся таким же мрачным финалом. Навлекший на себя гнев диктатора, измученный голодом и пытками, умирает в тюрьме Кара де Анхель; раздавленная, мгновенно состарившаяся, влачит свое существование Камила, уже не способная ощутить ни малейшей радости жизни: даже рождение ребенка не может вывести ее из оцепенения.
Почти во всех эпизодах романа, как главных, так и второстепенных, неизменно царит стихия вероломства и садизма. Брошена в тюрьму Федйна, жена полицейского, молодая мать, которая, узнав о готовящемся аресте Каналеса, пытается предупредить его о грозящей беде. Нечеловеческим истязаниям подвергают эту женщину, заставляя слушать плач отнятого от ее груди младенца, погибающего голодной смертью. Ей возвращают труп ребенка в момент, когда она сходит с ума. В отчаянном одиночестве мечется жена арестованного Карвахаля, от которой в страхе отвернулись родственники и друзья. Верноподданные граждане строчат по ночам бредовые доносы друг на друга. Мучительно переживают свою судьбу и судьбу родины запрятанные в тюремные катакомбы арестанты. Горькое раскаяние переживает старый генерал Каналес, который, только сам очутившись в беде, впервые сталкивается с жизнью обездоленного крестьянина — одного из своих соотечественников, о чьих несчастьях он ранее никогда и не задумывался. Нескончаемой, не размыкаемой цепью бедствий и преступлений опутаны люди. И освободить от них могут только смерть или безумие.
Мотивы смерти и безумия постоянно звучат в романе, от самого начала и до конца. Сумасшедший нищий Пелеле в припадке безумия убивает полковника Сонриенте — этот эпизод первой главы становится завязкой романа. Спасаясь, Пелеле бежит по сонному темному городу, «не во сне, не наяву», пока не падает в кучу мусора, где его настигают коршуны и впиваются в его тело. Ночная мгла, помойка, стервятники, сонное забытье безумца — таковы реалии и символы жизни, которую уготовил Сеньор Президент своим подданным. Смертью начинается и смертью кончается роман — на последних страницах автор описывает мучительную агонию бывшего фаворита Сеньора Президента. И как финальный аккорд в этой душераздирающей симфонии — снова лепет сумасшедшего. В эпилоге появляется некое подобие Пелеле — кукольник Бенхамин. Мрачным пророчеством звучат его слова: «Кто не посадит язык на цепь, пусть наденет цепи на ноги».
Повествование в романе «Сеньор Президент» в высшей степени метафорично. Писатель все время стремится постичь внутренний смысл происходящего через ассоциации, столкновение образов. В конце романа развертывается аллегорическая картина — изображая бешеный индейский танец в честь кровожадного языческого бога Тоиля, автор как бы предупреждает об угрозе, нависшей над Кара де Анхелем. Эта ассоциация интересна тем, что она дает прямой выход индейской мифологической стихии и одновременно воспринимается как зловещее предзнаменование того, что и герою уготована роль жертвы диктатора, не менее кровожадного, чем индейское божество.
Главный персонаж романа — Сеньор Президент — нарисован весьма своеобразно. В нем почти нет каких-либо живых, конкретно личных черт; всего несколькими штрихами рисует Астуриас коварство, трусливую мстительность, паясничание тирана. Сеньор Президент — это безликая зловещая сила; личность диктатора как бы растворяется во множестве трагических судеб его подданных, во множестве преступлений, совершенных во имя его. Бесплотная мумия, одетая во все черное,— таким всего несколько раз появляется он в романе.
Немалую роль в раскрытии образа Сеньора Президента играет и тщательное воспроизведение писателем словесных оборотов и штампов официальной демагогии. Звучащее слово, как уже говорилось, несет в романе особую художественную нагрузку. В данном же случае оно приобретает еще один аспект. Насквозь фальшивое словоблудие прислужников Сеньора Президента, как бы отделяясь от конкретного говорящего человека, начинает жить собственной жизнью.
«Демократия скончалась вместе с императорами и королями в старой и немощной Европе, но надо признать, и мы это признаем, что, перенесенная в Америку, она испытала чудесное воздействие сверхчеловека и послужила базой для новой формы правления: супердемократии»... Эти и подобные трескуче-балаганные речения сами становились частью всеобщего сумасшествия, охватившего страну. В сущности, почти уже не было разницы между тем, что кричали идеологи режима Сеньора Президента и что болтал попугай несчастного лиценциата Карвахаля.
Критики не раз сравнивали нарисованные Астуриасом образы романа «Сеньор Президент» с образами великого Гойи. Галерея прислужников, палачей, сыщиков, жандармов — весь этот мир человеческих рептилий своим обнаженным уродством действительно напоминает знаменитые «Капричос». Уместно вспомнить также и Босха, другого великого мастера гротеска. Если же искать литературных предшественников, то нельзя пройти мимо романа прославленного испанского писателя Валье-Инклана «Тиран Бандерас», увидевшего свет за двадцать лет до появления книги Астуриаса. В «Тиране Бандерасе» действие тоже происходит в Америке. И хотя сатирический образ диктатора, созданный Валье-Инкланом, во многом отличен от образа Сеньора Президента, есть немало общего в беспощадно-гротескной манере обоих писателей.
В романе «Сеньор Президент» — три части, и каждая имеет свой собственный хронологический ритм. Первая часть романа развертывается в точно обозначенном отрезке времени. Аналогично строится и вторая часть. Стремясь к достоверности описываемых событий, автор сообщает даже их даты. А вот третья часть утрачивает хронологическую определенность: «Недели, месяцы, годы...» — так помечает ее автор, возводя во вневременной общезначимый символ конкретную реальность, которая легла в основу романа. Произведение Астуриаса относится не только к Гватемале и не только к эпохе Эстрады Кабреры, которого, наверное, уже забыли бы, не будь романа его прославленного соотечественника. Два слова — «Сеньор Президент» — стали теперь нарицательными во всей Латинской Америке. И они будут злободневны до тех пор, пока не исчезнут с ее политической арены последние диктаторы — реальные прототипы образа, созданного Астуриасом.
Несколько десятилетий прошло с момента написания первого романа гватемальского писателя. Самым значительным явлением его последующего творчества стала так называемая «Банановая трилогия», увидевшая свет в 50-е годы: «Сильный ветер», «Зеленый папа», «Глаза погребенных». Но «Сеньор Президент» по-прежнему принадлежит к классическим произведениям латиноамериканской литературы.
Последние годы принесли Астуриасу две международные награды — в 1966 году Международную премию Мира, носящую имя Ленина, а в 1967 году — литературную Нобелевскую премию. Его книги переведены на десятки языков народов всех стран. Но, конечно, особенно важна роль Астуриаса для Латинской Америки.
В истории латиноамериканской литературы XX века «Сеньор Президент» занимает особое место. Создававшееся в годы, когда современный роман еще только формировался, творение Астуриаса предвосхитило новую эпоху латиноамериканской прозы. А многие поздние художественные открытия автора «Сеньора Президента» относятся уже к сегодняшнему дню литературы. Последние полтора десятилетия ознаменовались необыкновенным подъемом жанра прозы на всем этом континенте. Появилась целая плеяда талантливейших романистов, открывших новые пути и для литературы своих стран. Молодые писатели Латинской Америки по-новому смотрят на окружающую их жизнь, по-новому ее изображают. Но при этом все они, так или иначе, понимают, что только благодаря наследию, оставленному их предшественниками, они смогли осуществить те художественные свершения, которые принесли им мировую славу. Среди этих предшественников — и более далекие от них по времени Асуэла и Гальегос, и более близкий — их современник Астуриас.
В. КУТЕЙЩИКОВА
Мариано Асуэла
Те, кто внизу
Первым произведением, открывшим новую эпоху в истории, латиноамериканского романа, стала книга Мариано Асуэлы «Те, кто внизу», увидевшая свет в 1910 году, в разгар гражданской войны, охватившей Мексику. Асуэла не был сторонним наблюдателем событий, развертывавшихся у него на глазах. Он вступил полевым врачом в один из отрядов, входивших в армию Вильи, и вместе с ним проделал весь путь этой армии вплоть до ее трагического разгрома в 1915 году. Художественным воплощением всего увиденного и пережитого писателем стал роман «Те, кто внизу». Это история стихийно возникшего крестьянского отряда, одного из тех, что во множестве создавались по всей бурлящей Мексике. Проникнутый эпическим духом, роман Асуэлы остался непревзойденным в мексиканской литературе памятником общенародной героической драмы.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
– А я тебе говорю, это не скотина. Слышишь, как Голубь заливается? Наверно, кто-нибудь едет.
Женщина пристально всматривалась во мрак, окутавший горы.
– А вдруг федералисты? – отозвался мужчина, который сидел на корточках в углу комнаты и ел прямо из кастрюли, держа ее в правой руке, а в левой – три свернутые в трубку лепешки.
Женщина промолчала: она напряженно старалась понять, что происходит за стенами хижины.
На каменистой дороге послышался цокот копыт, и Голубь залаял пуще прежнего.
– Кого бы там ни принесло, а ты спрячься, Деметрио.
Мужчина спокойно доел, придвинул к себе кувшин с водой, поднял его и сделал несколько жадных глотков. Потом встал.
– Ружье под циновкой, – чуть слышно сказала женщина.
Хижину освещала масляная коптилка. В углу лежали ярмо, плуг, тростниковая корзина и прочее крестьянское имущество. К потолку на веревках была подвешена старая деревянная форма для выделки кирпичей, теперь служившая люлькой, где спал ребенок, укутанный в кусок грубой ткани и вылинявшее тряпье. Деметрио надел на пояс подсумок и взял ружье. Это был высокий крепкий безбородый и краснолицый мужчина в грубых домотканых штанах и рубахе, в гуараче и широкополом сомбреро из листьев сойяте .
Он неторопливо вышел из дома и исчез в непроглядной ночной мгле.
Разъяренный Голубь перемахнул через ограду корраля. Раздался выстрел, пес негромко взвизгнул и затих.
К дому с руганью и проклятьями подъехали всадники. Двое спешились, один остался сторожить лошадей.
– Эй, хозяйки, живо чего-нибудь поужинать… Яйца, молоко, фасоль – все, что есть. Мы подыхаем с голоду.
– Проклятая сьерра! Тут сам черт заблудится!
– Особенно если напьется так, как ты, сержант.
Один был в погонах, у другого на рукавах алели нашивки.
– Куда это нас занесло, старина, черт бы все побрал? Неужто в доме ни души?
– А почему свет горит? А мальчонка откуда взялся? Эй, хозяйка, давай ужинать, да побыстрее! Сама выйдешь или тебя силком тащить?
– Зачем вы, злодеи, собаку убили? Что вам худого мой бедный Голубь сделал?
Женщина вошла в хижину, волоча за собой обмякшее тело здоровенного белого пса. Глаза у него уже остекленели.
– Да ты погляди, сержант, какие у ней щечки!… Не кипятись, душа моя. Клянусь, у тебя не один голубь, а целая голубятня будет, только ради бога
пьяным голосом пропел офицер.
– Сеньора, что это за уютное ранчо?
– Лимон, – сердито ответила женщина, раздувая в очаге угли и подкладывая дрова.
– Так это Лимон? Владение знаменитого Деметрио Масиаса? Слышите, лейтенант? Мы в Лимоне.
– В Лимоне? Недурно, сержант. А впрочем, все едино. Коли суждено угодить в ад, так лучше сейчас… благо лошадка у меня добрая. Нет, ты погляди, что за щечки у этой смуглянки. Прямо яблочки – так бы и укусил!
– Да вы, сеньора, наверняка этого бандита знаете. Я сидел вместе с ним в Эскобедской тюрьме.
– Сержант, принеси-ка бутылку текилы : я решил провести ночь в обществе прелестной смуглянки. Полковник?… Охота тебе о нем в такую минуту вспоминать? Да пошел он…! Будет злиться – мне все едино. Ступай, сержант, скажи капралу, пусть расседлает коней и идет ужинать. Я остаюсь здесь… Эй, курносенькая, брось ты яичницу жарить да лепешки греть – с этим и мой сержант справится. Иди-ка лучше сюда. Видишь этот бумажник с деньгами? Весь твой будет. Мое слово – закон. Соображаешь? Я, конечно, поднабрался и охрип малость… В Гвадалахаре я просадил половину, остальные промотаю по дороге. Ну, и что из этого? Мне так хочется! Сержант, бутылку текилы! Ты что дичишься, курносая? Подсаживайся, хлебни глоток… Как так нет? Испугалась муженька… или еще кого? Если он забился куда-нибудь в щель, скажи, пусть выходит… Мне все едино! Я крыс не боюсь, можешь поверить.
Неожиданно в черном проеме двери выросла белая фигура.
– Деметрио Масиас! – с ужасом вскрикнул сержант и попятился.
Лейтенант вскочил и онемел, застыв, как статуя.
– Убей их! – вырвалось из пересохшего горла женщины.
– Извините, приятель, я не знал… Я уважаю храбрецов.
Деметрио, не отрываясь, глядел на пришельцев, и губы его кривились в дерзкой презрительной усмешке.
– Не только уважаю, но и люблю… Вот вам моя рука – рука друга… Как! Деметрио Масиас отвергает ее? Это все потому, что он не знает меня, видит во мне только мою проклятую собачью должность, а не человека. Что поделаешь, приятель? Я – бедняк, а семья большая, ее надо содержать. Пошли, сержант. Я всегда уважал домашний очаг храбреца, настоящего мужчины.
Едва они исчезли, женщина крепко обняла Деметрио.
– Пресвятая дева Халпская, ну и натерпелась я страху! Решила, что тебя пристрелили.
– Сейчас же переберешься к моему отцу, – приказал Деметрио.
Она пыталась задержать его, умоляла, плакала, по он осторожно отстранил ее и мрачно бросил:
– Чует мое сердце – они опять вернутся, но уже всей сворой.
– Почему ты их не убил?
– Не пришел еще их черед.
Она взяла ребенка на руки. Сразу же за порогом они двинулись в разные стороны.
Светила луна, населяя горы смутными тенями. Под каждой скалой, у каждого дерева Деметрио мерещилась скорбная фигура женщины с младенцем на руках. Несколько. часов кряду он поднимался в гору, а когда оглянулся: со дна ущелья, там, у речки, тянулись к небу длинные языки пламени.
Горел его дом.
II
Когда Деметрио Масиас начал спускаться в глубокий овраг, все вокруг еще было окутано мраком. Тропинкой ему служила узкая расщелина между изрезанных огромными трещинами скал и крутым, почти отвесным склоном высотою в несколько сот метров, словно обрубленным ударом гигантского топора.
Ловко и быстро спускаясь, он размышлял: «Теперь федералисты наверняка нападут на наш след и бросятся за нами, как свора собак. Счастье еще, что они не знают здешних троп, спусков и подъемов. Народ в Лимоне, Санта-Росе и других ранчо надежный – никогда не продаст. Разве что в Мойяуа найдется проводник – тамошнему касику не терпится увидеть, как я, с высунутым языком, болтаюсь на телеграфном столбе; из-за этого богатея я по горам и мытарюсь».
Уже занималась заря, когда Деметрио спустился на самое дно пропасти, растянулся на камнях и заснул.
Дробясь на множество крошечных каскадов, журчала река, в зарослях кактусов питайо щебетали птицы и, придавая нечто таинственное безлюдью гор, монотонно звенели цикады.