Трагическое происшествие в Париже в январе 2015 г., столкновения между светским и религиозным на поле искусства, деятельность ИГ и многие другие прецеденты стали катализатором напряженного обсуждения пределов демократических ценностных рамок политического развития и переосмысления ценностных контекстов индивидуального и коллективного бытия в политических параметрах. Эти сюжеты стимулируют дискуссии вокруг политико-правовых принципов светскости и свободы совести как в отечественной политической науке, так и в среде российских религиозных деятелей.
Следует также отметить направление политических изысканий, посвященных проблеме модернизации и секуляризации в исламском мире, особенно соотношения ислама и демократии. В российском политическом знании эта тематика приобретает не только теоретическое, но и практическое значение, связанное с многоконфессиональным устроением российской цивилизации [см.: Кудряшова, 2012; 2003; Наумкин, Моххамад, 2013; Наумкин, 2010; Почта, 2012 и др.].
В настоящее время не сформировалось единого подхода к определению основных понятий новых концептуальных объяснительных схем: «десекуляризация», «ресекуляризация», «контрсекуляризация», «постсекулярное»13 и т.д., однако данная тенденция так или иначе находит свое отражение во всех современных концептуальных подходах о роли религии в трансформации общества как за рубежом, так и в России. Значимое направление в отечественных исследованиях – одновременная возможность существования множественных секуляризаций и десекуляризаций [Агаджанян, 2012; cм. также: Узланер, 2012; Каргина, 2014], зависящих от таких переменных, как масштаб трансформации (от нескольких институтов до всего общества); институциональный механизм распределения власти между религиозным и светским акторами; способ приведения этих механизмов в действие; идеологии, легитимирующие эти механизмы.
Отмеченная ключевая проблема и точка пересечения основных теоретических и мировоззренческих дискуссий, а именно принцип светскости, заложенный в политический метанарратив современности, структурирующий государственно-конфессиональные отношения и выстраивающий во многом саму сущность взаимоотношений между церковью, обществом и государством14, актуализирует в отечественном политическом знании вопрос о пересмотре границ принципа светскости. Является ли данный политико-правовой принцип предельным или сегодня возникают какие-то точки пересечения религиозного и светского, что предполагает поиск новых политических и юридических форм их взаимоотношений, а также проблематизирует императивность института свободы совести [Тощенко, 2007; Религия и светское государство… 2008; Солобожникова, 2010]? Среди всего конгломерата интерпретаций наиболее пессимистичные оценки сводятся к утверждению, что светский проект потерпел поражение, утратив монополию на описание реальности.
Государственно-конфессиональные отношения определяют формы присутствия религии и религиозных организаций в политической структуре общества вплоть до конституционно оформленных, отражая логику и философию государственной политики по отношению к религиозным организациям, а также место и роль религиозных институтов в структуре гражданской организации жизни. Это едва ли не самое популярное направление в российской политологии, особенно в инструментально-управленческих контекстах.
На стыке политической, социально-экономической и социокультурной ипостасей изучения общественных трансформаций находятся преимущественно западные [Stark, Mencken, Johnson, 2011; Weber, 2004] концепции «рынка религий» и религиозной экономики, которые сегодня притягивают к себе все больший научный интерес отечественных исследователей [Белькова, 2013; Руткевич, 2013 и др.]. В рамках данного подхода религия рассматривается как продукт, удовлетворяющий духовные потребности, и большое внимание уделяется конкуренции между религиями в условиях глобализации и доступа к информации, опосредующего политическую мозаичность.
Еще один поворот в исследованиях, связанных с осмыслением взаимоотношений религии и политики, связан с симультанностью традиции и современности, глобального и локального. С одной стороны, это познавательное продолжение переосмысления традиционных модернистских концепций, с другой – напряженный поиск объяснения качественно новых реалий: совмещения архаизации политики и современных черт, проявления религиозных интенций на различных уровнях свершения политического процесса – локальном, национальном, глобальном. Примечательно, что первые теоретические контуры в осмыслении глобализации были сделаны именно в исследованиях, связанных с религиозной проблематикой. Р. Робертсон и Дж. Чирико были, возможно, первыми, кто в 1985 г. включил понятие глобализации в академический оборот, и это произошло в статье о религии [Robertson, Chirico, 1985]. Можно согласиться с их мнением, что религии принадлежала сама идея глобального и поэтому именно внутри религий проблематика соотношения универсализма и партикуляризма отражается наиболее ярко: в некотором смысле само понятие глобализации имеет некоторый религиозный или, точнее, – квазирелигиозный подтекст, затем были другие работы, ставшие заметными в российском гуманитарном знании15. Возможности религии как эффективного инструмента регуляции глобальных тенденций и политических трансформаций также находятся в фокусе познавательного интереса зарубежных и отечественных исследователей [Casanova, 2014; Vlas, Gherghina, 2012].
Новым полем исследовательского пространства, модифицирующим теоретические подходы, стало понимание религии как цивилизационной характеристики и основания культурной самобытности, что по-новому проблематизирует политические коллизии современности – конфессиональная идентичность может выступать необходимым условием и гармонизации социальной системы, и фактором ее дестабилизации16: «религия включается в “глобальный порядок” не столько как некий институт, анклав, община, сколько как некий “жанр коллективной или индивидуальной идентичности”» [Robertson, Chirico, 1985]. Новое прочтение религиозного фактора как идентификационного параметра, его новые смыслы фиксируются в российской науке прежде всего социологическими исследованиями17, отражающими политические контексты и формирующими предметное поле для политических исследований и, шире, для концептуального осмысления новых референциальных значений религиозного фактора. В данном русле находятся и многие отечественные современные страноведческие исследования взаимоотношения религии и политики.
Ключевым в данном аспекте для отечественной научной традиции представляется вопрос о политических стратегиях и технологиях, основанных на религиозных ценностях. Эти сюжеты все чаще становятся предметом не только идеологических баталий в публичном пространстве, но и теоретического осмысления и инструментальной политики. Религиозный экстремизм [Авдеев, 2013; Дмитриев, Залысин, 2008; Журавский, 2008; Кудрявцев, 2005] представляется трендом современности, возникшим на стыке видоизмененных политических параметров современности и цивилизационных оснований, и представляет собой крайнюю форму политических стратегий, привлекающих в свой арсенал религиозные основания. Среди значимых моментов отечественных теоретических исследований в политологической проекции стоит отметить два: религиозный экстремизм в межконфессиональных отношениях и как стратегия субъектов политического целеполагания. Особое место занимают исследования, связанные с исламской проблематикой и миграционными трендами.
Содержательная эволюция понятия «толерантность» и принципа толерантности, приведшая к «смысловой многослойности», предполагает четкий вектор развития: от религиозной проекции веротерпимости до выдвижения на первый план ценности культурного многообразия, уважения к людям иной веры или иного образа мыслей и отношения к ним как к равноправным согражданам [Хабермас, 2006, c. 47]. Религиозное измерение толерантности обусловливается необходимостью использования политического механизма сопряжения различных религиозных традиций, сосуществования светского и религиозного в современном мире [Толерантность… 2004; Толерантность как фактор… 2011]. Следует подчеркнуть, что данный теоретический подход в последнее время подвергается справедливой критике в зарубежном и отечественном дискурсах, поскольку обнаруживает все больше теоретических и практических издержек18.
Межрелигиозный диалог как проекция межцивилизационного диалога и как политическая технология взаимодействия приверженцев различных религий и конфессий, а также политико-институциональный ракурс общения религиозных организаций и институций [Диалог в полицентричном мире… 2010; Россия в современном диалоге цивилизаций… 2008; Шмидт, Мельник, 2014] все чаще становятся призмой исследования взаимоотношений религии и политики именно в российском политическом знании. В многоконфессиональных государствах, каковым является и Россия, политическая проблема равенства возможностей, равноправного диалога между конфессиями стоит наиболее остро. Из зарубежных работ особого внимания заслуживает издание Совета Европы «Боги в городе» [Des dieux dans… 2008], посвященное инструментальным политическим стратегиям и принципам реализации межкультурного и межрелигиозного диалога на локальном уровне. В данных координатах следует отметить масштабность исследовательского проекта REDCo19, изучающего влияние религиозного фактора на социальные трансформации и направленного на решение вопроса о том, как религии и ценности могут содействовать диалогу или создавать напряженность в Европе. Усилия ученых направлены на решение практической проблемы сосуществования и вступления в диалог европейских граждан разных религиозных, культурных и политических взглядов. К сожалению, в отечественной науке пока такие работы и такие исследовательские организации не представлены.
Религия и политика в России: Востребованные акценты изучения
Особо следует остановиться на специфике отечественных исследований воздействия религиозного фактора на политические процессы и институты в России, имеющих определенную окрашенность, опосредованную конвергентным эффектом общемировых тенденций и российских особенностей. Нельзя также забывать об эмоциональном, идеологическом и мировоззренческом резонансах событий, связанных с рассматриваемой областью. В теоретическом пространстве также не наблюдается единства интерпретаций, что связано с отмеченными магистральными проблемами изучения религии и политики. Ключевой особенностью отечественных исследований является междисциплинарный характер, что связано с отсутствием институционализации данной области политического знания и, как следствие, распыленностью исследователей. Накладывает отпечаток и многообразие проникновения религиозных референтов в политику, несводимое к единой схеме. Среди основной специфически российской концептуальной проблематики следует вычленить следующие направления исследования: государственно-церковные отношения, проблема светскости и свободы совести, религиозность и политические предпочтения, религия в качестве критерия социокультурной идентичности и возможности политической мобилизации и политического участия, основанных на религиозных ценностях; статус и деятельность религиозных организаций, прежде всего РПЦ, как социально-политических институтов и субъектов политического целеполагания [например: РПЦ… 2012], технологии и формы межрелигиозного взаимодействия. Политико-институциональная сторона религиозного возрождения в России рассматривается сквозь призму деятельности религиозных институтов в поле публичной политики как использование религиозной идеологии и риторики в качестве легитимации деятельности различных политических субъектов, как соотношение светских и религиозных институтов, как расширение ресурсной, в том числе ценностно-идеологической, базы Церкви и иных религиозных организаций в качестве политических институтов.
Необходимо отметить познавательные акценты, имеющие вариативную шкалу интерпретаций: на роли религии в обеспечении единства российской нации и межнационального согласия20, особой политической и духовной роли РПЦ в становлении государственности и культуры России [Васильева, 2004; Русская православная церковь… 2008; Васильева, 2014и др.], российской многоконфессиональности, исламском векторе российской политики и православно-мусульманском диалоге в поле российской цивилизации [Логинов, 2013; Российская цивилизация… 2001; Гаврилов, Шевченко, 2010; Игнатенко, 2004; Малашенко, 2007].
Проблема исследования религиозных факторов в современном политическом знании отражает многомерность их присутствия в политической реальности. Несмотря на болезненность и актуальность проблематики, концептуальный интерес и познавательные потребности, исследование религии и политики пока не выделилось в отдельную дисциплину, крайне мало институционализированных исследовательских центров и скорее приходится говорить об экспертном знании. Налицо необходимость новых эпистемологических подходов к интерпретации политических изменений с учетом конфессиональной составляющей, что во многом обусловлено повышением значимости религиозного фактора в современной политике.
Список литературы
Авдеев Ю.И. Религиозный экстремизм: Сущность, типология, характерные черты // Вестник Московского государственного областного гуманитарного института. Серия: История, философия, политология, право. – М., 2013. – № 2. – С. 78–85.
Агаджанян А. «Множественные современности», российские «проклятые вопросы» и незыблемость секулярного Модерна // Государство, религия и церковь в России и за рубежом. – М., 2012. – № 1. – С. 83–110.
Белькова А. Отношения государства и церкви в теории религиозной экономики // Государство. Религия. Церковь. – М., 2013 – № 3 (31). – Режим доступа: http://religion.rane.ru/?q=ru/node/475 (Дата посещения: 12.02.2015.)
Бергер П. Фальсифицированная секуляризация // Государство, религия, церковь. – М., 2012. – № 2. – C. 8–20.
Васильева О.Ю. Внешнеполитическая деятельность Русской православной церкви в первые послевоенные годы // Историко-религиоведческие исследования: научный журнал. – Воронеж, 2014. – № 1. – C. 124-146.
Васильева О.Ю. Русская православная церковь и Второй Ватиканский собор. – М.: Лепта-Пресс, 2004. – 382 с.
Вклад Представительства Русской православной церкви в Страсбурге в общественное обсуждение доклада группы видных деятелей «Жить вместе – разнообразие и свобода в Европе XXI века» // Представительство Русской православной церкви в Страсбурге. – Страсбург, 2011 – 11 июля. – Режим доступа: http://www.strasbourg-reor.org/?topicid=777 (Дата посещения: 14.02.2016.)
Гаврилов Ю.А., Шевченко А.Г. Ислам и православно-мусульманские отношения в зеркале истории и социологии. – М.: Культурная революция, 2010. – 312 с.
Государство и церковь в СССР и странах Восточной Европы в период политических кризисов второй половины ХХ века / Отв. ред. Г.П. Мурашко, А.И. Филимонова. – СПб.: Нестор-История, 2014. – 540 с.
Диалог в полицентричном мире: Философско-культурные, исторические, политические и коммуникативные проблемы / РАН. Институт Африки. – М., 2010. – 251 с.
Дмитриев А.В., Залысин И.Ю. Религиозный терроризм: Сущность, истоки, разновидности // Религия в самосознании народа (религиозный фактор в идентификационных процессах) / РАН. Институт социологии; Отв. ред. М.П. Мчедлов. – М., 2008. – С. 86–108.
Журавский А.В. Религиозный экстремизм: Реальность или фикция? // Religate. – 2003. – 27 февраля. – Режим доступа: http://www.religare.ru/article2080.htm (Дата посещения: 15.02.2016.)
Игнатенко А.А. Ислам и политика. – М.: Новиздат, 2004. – 256 с.
Инглхардт Р. Модернизация и демократия // Демократия и модернизация. К дискуссии о вызовах ХХI века / Ред. В.Л. Иноземцев. – М.: Европа, 2010. – 172 с.
Кальвез Ж.-И. Глобализация и церковь // Полис. Политические исследования. – М., 2008. – № 2. – С. 61–67.
Каргина И.Г. Качественные изменения дискурса секуляризации в конце XX – начале XXI в. // Теория и практика общественного развития. – М., 2014. – № 1. – С. 109–115.
Каргина И.Г. Социологические рефлексии современного религиозного плюрализма. – М.: МГИМО (У), 2014. – 278 с.