После пробежки и непродолжительного заплыва Райнгольд размявшийся и посвежевший вернулся в гостиницу, где ещё раз принял уже горячий душ, побрился, уложил назад мокрые жёсткие волосы, одел белоснежную рубашку и светлые брюки, с лёгкими кожаными мокасинами, освежил себя привычным «Armani Code» и спустился в кафе гостиницы. Настроение детектива с утра было рабочее, на столе ждали пшённая каша с черносливом, гренки и кофе с молоком. Интерьеры и сервировка стола соответствовали уровню гостиницы, и Рома остался доволен выбором айтишников.
Закончив завтрак, Рома оставил в меню чаевые и прошёл на стоянку. Машина была помыта прислугой и стояла в тени навеса. Райнгольд, подключил iPhpne к сети машины и включил сервис Яндекс карты, забив в поисковике адрес Олбериха Морица он выехал в город. Яндекс голосом Табакова вёл его по узким улицам Феодосии, через не плотный утром поток машин, в старый город, где в тени акаций и древесных можжевельников у ограды армянской церкви Сурб-Саркис он оставил машину у обочины, втиснув её среди вереницы других машин, видимо оставленных здесь на ночь. Забрав с собой сумку с документами, блокнотом и контрактом на работу, Рома свернул в узкую зелёную улочку с высоким забором из отшлифованного ракушечника, и пройдя немного в верх по улочке очутился у кованой ограды небольшого двухэтажного особняка, находившегося в глубине зелёной тенистой территории образованной большими ухоженными деревьями и аккуратно подстриженными кустарниками и травяными газонами.
Калитка дома была на кодовом замке с домофоном, от неё к зданию вела выложенная плоским небольшим булыжником дорожка, которую окаймляли с изяществом подстриженные умелой рукой садовника декоративные кустарники, сам особняк был скрыт частично в тени больших ореховых деревьев, веймутовых пушистых сосен, древесных можжевельников и цветущих серебристых акаций. Здание особняка Морицев было с крышей из натуральной черепицей из обожженной глины, с большими светлыми окнами в строгом стиле коструктивизма, фасады дома были оформлены по штукатурке светло-бежевой пастельной краской.
На шум шагов Романа у калитки, от дома к воротам выбежал огромный мраморный дог с умными, но недобрыми глазами, но немного не добежав до ворот собака развернулась, на раздавшийся от дома ультразвуковой свисток и по его команде вышколенная псина вернулась в глубь двора к дому. Входная калитка у ворот под мелодичную мелодию открылась, скрытым от глаз механизмом и мужской немолодой, но хорошо поставленный голос в домофоне пригласил Райнгольда войти, видимо его ждали. Пройдя по дорожке вглубь территории, Рома увидел перед собой довольно просторный двухэтажный особняк, украшенный лишь небольшим портиком, навесом с небольшим балконом над парадным входом, опирающимся на четыре небольших колонны, и большим витражным окном из цветного стекла над ним, на втором этаже. Над витражом на фасаде находились круглые настенные часы с римскими цифрами. Изюминкой дома, безусловно, была натуральная черепичная кровля, цвета обожжённой глины. Кондиционеров на стенах не было, скорее всего, в доме была центральная система кондиционирования воздуха устроенная в подвальном помещении, чтобы не портить внешний вид особняка. Недалеко от основного дома располагались гостевой дом и дом для обслуживающего персонала, а также просторный гараж на четверо роллетных ворот. Дог, который выбегал к калитке, встретил его притворно равнодушно лежащим у ног человека, стоявшего на ступенях у парадных дверей дома, с осанкой и лицом привратника в дорогих отелях. Привратник, так же как и сторожевая собака был притворно равнодушен в своих интонациях:
– Добрый день, господин Райнгольд, господин Олберих Мориц, из-за недомогания примет вас в своей спальне. Будьте любезны проследовать за мной, – произнёс заученную фразу встречающий.
– Добрый день, – ответил в знак приличия Рома и прошёл за дворецким в дом, если так можно было назвать этого человека.
Рома успел обратить внимание, что сбоку ступенек крыльца к двери вёл пандус, скорее всего устроенный для инвалидной коляски старика хозяина. Одет встречающий был в безупречную тёмно синего оттенка ливрею и чёрные лакированные туфли, белоснежная манишка была лаконично закончена строгой тёмной бабочкой в цвет костюма. Волосы дворецкого были зачёсаны назад и уложены гелем. От него исходил запах дорогого терпкого парфюма. На вид ему было около шестидесяти лет, но не больше, это был сухой худощавый мужчина, с лакейской прямой осанкой спины, с слегка опущенными плечами, у него был плавный, но твёрдый шаг, руки одетые в белые дорогие перчатки особенно впечатлили Рому.
Пройдя за дворецким в дом, Райнгольд очутился в просторном холле, из которого в две стороны уходили коридоры с высокими массивными дверями, покрытыми белой дорогой эмалью с золотой фурнитурой.
По центру холла были устроены двойные распашные двери со стеклянными фасадами, видимо в большой праздничный зал, влево шла белого мрамора лестница на второй этаж. Стены особняка были оклеены шёлковыми тканными темно-шоколадного цвета обоями, с теснённым растительным рисунком. Очень высокие белые потолки с лепниной и огромной люстрой богемского хрусталя были изюминкой интерьеров, довершали всё живописные огромные картины в дорогих багетных рамах с бытовым сценами жизни древних немецких городов. Картины, по мнению Ромы, были если не кисти самого Лукаса Кранаха, то уже точно кого то из живописцев его школы. Эти полотна завораживали и поглощали всё внимание Ромы, сочные краски и средневековые сюжеты приковывали к себе взгляд, неподдающаяся пониманию игра света и тени оживляла немного гротесковые лица изображённых на картинах горожан средневековых городов. На калькуляторе в iPhone наверно не хватит нулей, если всё это оценить в рублях промелькнуло в голове у Райнгольда.
На втором этаже особняка Морица было около восьми больших комнат. Подойдя к дверям одной из них дворецкий постучал и выждав минуту приоткрыл дверь, сделав ещё одну паузу он, обращаясь к кому-то находящемуся в комнате, спросил разрешения впустить Романа. Из глубины помещения ему кто-то утвердительно ответил, и дворецкий, распахнув перед Райнгольдом дверь и пропуская его, отступил на шаг в сторону. Войдя в большую комнату, Роман попал в полумрак. Высокие потолки с лепниной и широким багетом давали просторному помещению ещё больший объём. Тяжёлые шторы на трёх больших окнах были задёрнуты и спальню освещала лишь симпатичная лампа из пятидесятых, с колпаком из зелёного стекла, стоящая на массивном рабочем столе. А так же мягкий свет исходил из двух бронзовых бра, находящихся сзади Ромы, на стене у входной двери.
Массивная деревянная кровать шоколадного оттенка из африканского бакаута, дерева жизни, с резной спинкой с видом сцены охоты туземцев на льва и изящными резными стойками матерчатого полога из натурального льна и москитной сеткой, была в полумраке.
На кровати на высоких подушках, укрытый мягким шотландским клетчатым пледом, лежал статный старик в архаичном спальном колпаке и больших очках с толстыми стёклами в роговой оправе, с покладистой тёмной с проседью бородой. На лице старика выделялись тёмные густые брови и большой греческого типа нос. Может быть, из-за полумрака комнаты Рома дал бы ему на первый взгляд лет семьдесят, семьдесят пять. Но по всей вероятности это и был старик Олберих Мориц, а ему то, было уже под девяносто.
Одет Мориц был в мягкий велюровый халат синего цвета, из-под которого была видна белоснежная тонкого шёлка рубашка с повязанным под ней, на его шее тонким бордовым шарфом. Большие ухоженные руки Мориц держал, на какой-то толстой немецкой книге в кожаном переплёте.
На стенах спальни владельца дома также висели картины, но это были картины уже другого времени и других мастеров, чем те, что находились в холле. Изображены на этих полотнах были портреты, скорее всего многочисленных предков Морица, тут было пару немецких баронов 19 века, один из родственников был в костюме германского офицера первой мировой, остальные были в штатских цивильных костюмах, женщины в дорогих платьях и в драгоценностях.
В изголовье большой кровати висел портрет красивой женщины, которой на вид было бы около сорока лет, сидящей в высоком резном кресле с гербом на спинке в виде головы льва, на фоне тёмной драпировки. Она была одета в тёмное бархатное платье, с накинутым на плечи норковом манто и в колье с изумрудами. Как понял Роман, портрет, скорее всего, был изображением покойной жены Олбериха Морица, Эльзы Карловны фон Ригер.
Лицо старика казалось болезненно бледным, у кровати на приставном столике на колёсиках находились какие-то лекарства, тонометр в темной бархатной коробке, градусник, большой стакан и графин с водой. Олберих Мориц пригласил Райнгольда присесть в стоящее у стола кресло для посетителей. Дворецкий увидев, что его услуги больше не требуются, аккуратно прикрыл за собой дверь и молча удалился.
– Как вы уже знаете Роман Генрихович, у нас произошло великое несчастье, – начал срывающимся, но твёрдым голосом старик Мориц свой разговор с Райнгольдом, – уже как две недели тому назад, пятого числа в Коктебеле, на нашей яхте трагически погиб мой сын. Мой единственный сын Карл, – старик сделал паузу, видимо разговор давался ему с большим трудом, – обстоятельства его безвременной смерти, а точнее гибели, вызывают у меня ряд вопросов, хотя следствие уже пришло видимо к своим выводам. Карл был найден на нашей яхте, сгоревшей у причала в нашем яхт-клубе, с огнестрельным ранением в голову… Мне говорят, что это он сам застрелился, в его руке якобы был найден пистолет. Но я не верю. Как мог застрелиться человек… Мой сын… Имея чувство долга перед семьёй, перед детьми, перед свои отцом наконец…. Как он мог уйти не поговорив со мной… Он бы ни когда так не поступил, не уронил бы честь семьи, что бы не случилось.
Видимо силы на какое то время оставили Морица, его глаза закрылись. Через некоторое время, собравшись с силами, Мориц продолжил:
– Я получил значимые для меня рекомендации в Вашей компетенции и порядочности, есть ещё ряд имеющих для меня значение обстоятельств, по которым я вынужден был обратиться за содействием именно к вам. Я уверен, что вы приложите все усилия, что бы выяснить всё, что случилось с Карлом и если в этом есть виновные, я хочу, что бы они были наказаны, не богом, не судом, а вами… Вашей рукой, но моей волей… Вы понимаете это, я хочу, что бы они сгорели в аду… Роман был поражён речью старика, конечно, он списывал это всё на волнение и боль его утраты, но покарать кого то даже за деньги он был не готов, это же не личная вендетта…
Увидев его сомнения Олберих Мориц сказал:
– Пока вам надо выяснить все обстоятельства гибели сына. Вот вам номер моего телефона, звоните в любое время. А теперь прошу меня извинить… Силы оставили меня… Деньги на расходы вам переведут по номеру телефона. Обо всём остальном побеседуйте с женой Карла Соней, она ждёт вас внизу, Юстас вас проводит….
Мориц нажал кнопку на брелоке, который находился у него рядом с подушкой. Услышав вызов хозяина, дворецкий открыл дверь в комнату и пригласил Романа проследовать за ним.
Райнгольд встал, попрощался с Морицем и спустился за Юстасом на первый этаж. Здесь его уже встречала стройная молодая женщина. Ей было на вид около тридцати с небольшим хвостиком, и она была одета в длинное траурное платье. Тёмно-каштановые волосы молодой женщины были красиво уложены в высокую строгую причёску, а лицо было сглажено лёгким макияжем пастельных тонов. Она представилась Роме как Соня Мориц и пригласила его последовать за ней, попросив дворецкого, что бы им в зал подали кофе.
Зал особняка был поистине залом, в полном смысле этого слова, как и положено в таких богатых домах. Дорогая мебель из карельской берёзы была расставлена вдоль стен. У глухой стены напротив огромных римских окон в пол, стоял громадный овальный стол, на резных массивных ножках, из того же гарнитура, что и вся мебель в зале, его массивная столешница играла на солнце замысловатыми янтарными переливами среза натурального дерева и была предметом настоящей роскоши. Вокруг красивого стола стояло двенадцать массивных стульев с резными высокими тронными спинками, в средине которых было изображение резной головы льва. На столе были сервированы два прибора для завтрака, одно место напротив другого. Соня показала рукой на место для Романа, сама села напротив него. Здесь, как и во всём остальном доме висели картины, в дорогих багетных рамах и на больших трофейных розетках были вывешены головы кабана, буйвола и оленя с прекрасными ветвистыми рогами на восемь отростков, видимо кто-то из хозяев дома увлекался спортивной охотой или им близка была эта тематика.
– Роман Генрихович, вы можете называть меня просто Соней, – обратилась к нему жена Карла, – так нам будет удобнее общаться. Давайте, чтобы не тратить время друг друга, построим наш разговор таким образом, что вы будете задавать мне вопросы, а я на них по возможности полно постараюсь ответить. Вас это устроит?
– Да, – ответил ей Райнгольд, эта женщина своим обликом и манерой разговора, сразу вызвала в нём симпатию, – мне так будет удобно. В первую очередь я сочувствую вашему горю, я хотел бы от вас услышать более подробную версию гибели вашего мужа, а потом задам свои вопросы, если у меня таковые появятся.
Соня утвердительно кивнула в ответ, несколько секунд помолчала, опустив взгляд в пол, видимо решая с чего начать, и стала говорить негромко, хорошо поставленным приятным голосом:
– У меня также как и у Олбериха Леопольдовича, есть сомнения в том, что мой муж покончил с собой. Но давайте я начну по порядку. В тот день, 5 августа в воскресенье, он был на банкете в Коктебеле по случаю закладки на территории нашего яхт-клуба новой гостиницы. Это событие отмечали в клубе-ресторане «Санта Фе», который находится в курортной зоне городка, рядом с набережной. В ресторанчике есть открытая площадка под навесом, где и был заказан стол на восемь часов вечера. На банкет собирались его компаньон по яхт-клубу Борис Спасский, инженеры ведущие проект гостиницы, кто-то из администрации Коктебеля, кто-то из налоговой и полиции. Словом нужные люди. Я не хожу на такие мероприятия с Карлом. Извиняюсь не ходила…. Хотя Карл и просил меня пойти с ним, так как все приглашённые были с жёнами, но я не люблю такие деловые нужные застолья, меня они тяготят, и Карл не стал настаивать. Что касается Бориса Спасского, то это весельчак и балагур, бывший яхтсмен, такой большой и добрый мужчина и мне кажется хороший друг. Карл слабо разбирался в яхтах и всем, что с этим связано, но очень любил море, паруса, свободу. И вот Спасский как раз и был рекомендован ему друзьями как порядочный человек и знаток этого всего связанного с яхтами и морем. Борис сам мечтал об организации яхт-клуба, и всего с ним связанного, но своих средств у него не было. Муж предложил ему стать управляющим яхт-клуба и тот с радостью согласился. Борис проявил себя способным организатором и с вложенными деньгами мужа дело пошло.
Потом вы знаете у нас наступило это время голосований… Мы конечно не против России и кто же теперь будет против. Но прожив почти всю жизнь в Украине, как можно так сразу рвать по живому… Словом, когда это произошло, у мужа возникли трудности с деньгами, я имею в виду большие, свободные деньги на строительство гостиницы, а это большой и затратный проект, с долгой окупаемостью как вы понимаете. Вино, которое он поставлял в Европу через своих родственников в Германию попало под санкции, и теперь там происходят особые лавирования, что бы изменить место происхождение вина, его ввозят сначала в Черногорию, а уже от туда под маркой местного вина ввезут Германию, где разливают на фирме нашего дядюшки. Но это вызвало дополнительные расходы на логистику маршрута, на транспортировку, новую фурнитуру, бутылки, рекламу… Начались проблемы с бизнесом в Киеве, на Карла стали давить новые власти и требовать откатов или уйти с Украины. Словом проблемы появились… Так вот, отец Карла также был на банкете, после мероприятия, когда все разошлись он уехал домой около одиннадцати вечера. Карл же после банкета, проводив всех гостей, ушёл в яхт-клуб, где хотел переночевать на нашей яхте. Муж назвал её «Райнгольд», – Рома при этих её словах невольно вздрогнул.