Лампочка на столе горела, глаза Кристофа Карловича тоже горели, и со своим искренним любопытством он выглядел не слишком дефективным. Виктор Дарьевич даже подумал, что если бы это любопытство в свое время направили в верное русло, мог бы выйти неплохой медицинский работник – а теперь уже поздно, человек потерян. Но, подогреваемый чужим доброжелательным интересом, Виктор Дарьевич и сам увлекся объяснениями, нарисовал одну простенькую схемку, которую Кристоф умудрился озвучить в нескольких фразах в эфир, пару раз порывался встать, но был пойман за полы пиджака и водворен на место.
Прошло минут двадцать, когда Кристоф беззвучно обменялся знаками с Сашей за пультом и произнес:
– Спасибо, Виктор Дарьевич! Дорогие радиослушатели, надеюсь, что вы узнали немного больше о достижениях отечественной медицины. Лично я услышал сегодня много нового для себя и еще раз убедился, что психическое здоровье нации находится в надежных руках. Напоминаю, что гостем в нашей студии сегодня был Виктор Дарьевич Подпокровов, заведующий Когнитивной Частью Медкорпуса, о которой мы столько услышали. На этом я прощаюсь с вами, уважаемые радиослушатели – вас ждет запись живого концерта ансамбля «Афстралийские грифоны». Концерт состоялся месяц назад, музыканты исполнили как старые и полюбившиеся ценителям современной музыки вещи, так и новые композиции. Например, они представили на суд слушателей песню Фрау Гагген «Не зови меня, Александр» в своей оригинальной обработке. Я слышал запись и смею заверить – это нечто потрясающее! С вами был Кристоф и его «Диалоги обо всем», до новых встреч в эфире!
Оттарабанив эту бессмыслицу на одном дыхании, Кристоф уставился на лампочку – та замигала, а потом погасла совсем, как будто под влиянием гипнотического взора из-под очков. Тогда Кристоф шумно выдохнул и растекся по креслу.
– Фух-х, ебическая сила. Спасибо, Виктор Дарьевич, без дураков.
– Музыкальная пауза? – Виктор Дарьевич достал пачку сигарет, которую таскал во внутреннем кармане, скрывая от бдительных взоров гэбни. Курить вдруг захотелось так, что даже отсутствие пепельниц не смущало. Из-за пульта раздался вялый протест, но Кристоф Карлович махнул рукой и стащил у Виктора Дарьевича сигарету из пачки. Без спроса, между прочим. На свет из выдвижного ящика под столешницей явились толстостенная пепельница и зажигалка. Кристоф Карлович с наслаждением затянулся, выпустил губами кольцо дыма и вдруг засмеялся – Виктор Дарьевич уже заметил, что смеялся он иногда некстати.
– Уже не пауза, уже все, Виктор Дарьевич! Кончилось время наше эфирное, а минут через пятнадцать нас и из студии попрут, хоть покурить успеем!
Виктор Дарьевич собирался было ткнуть под нос дефективному наручные часы, чтобы тот не нес ерунды, но часы самым предательским образом сообщали, что час и в самом деле прошел.
– Потерялись во времени? – спросил Кристоф Карлович и снова с удовольствием затянулся. – Какую прелесть вы курите, зашибись… Так вот, это бывает в эфире. Великая сила искусства, знаете ли. Кстати, работать с вами – одно удовольствие. Нет, серьезно, я наслаждался, хотя сейчас меня, кажется, можно выжимать и выносить…
– Это после наслаждений случается, – пробормотал за пультом бледный Саша, но Виктор Дарьевич уже не слушал.
Он поспешно поднялся на ноги, еще раз глубоко затянулся и с сожалением затушил недокуренную сигарету в пепельнице. Такси уже наверняка ждало у входа, а еще предстоял осмотр пациентов, и посещение архива, и просмотр результатов последней ревизии – что-то там не сходилось так, что расхождение не влезало в привычную погрешность. Поэтому Виктор Дарьевич попрощался, торопливо вышел в коридор, и тяжелая дверь за его спиной заглушила Сашино «Я вас провожу!» и «Виктор Дарьевич, подождите, вы…» Кристофа.
***
– Как ваше самочувствие сегодня?
Пациент не ответил. На этот раз он не жался на койке, а стоял у окна, глядя на внутренний двор Медкорпуса, где все начинало зеленеть и расцветать. Спина его выражала всеобъемлющее презрение к Виктору Дарьевичу и его вопросам.
– Ну что, не дождались шпионов из Европ ночью? Не пришли?
Это зацепило – Лавр Сандриевич обернулся через плечо, посверлил Виктора Дарьевича взглядом, шевельнул каменной челюстью.
– Может, и не пришли. А может, поняли, что меня врасплох не застанешь. Я, доктор, сплю вполглаза, с тех пор как понял, что вокруг творится.
«Это мы поправим», – мысленно сделал пометку Виктор Дарьевич.
– А раньше, Лавр Сандриевич, вы сталкивались с этими шпионами? Узнавали их?
– Проверяете? – глаза у пациента были черные, птичьи, хитрые – такие хитрые взгляды не редкость у больных. Больные – народ в принципе изобретательный и труднопредсказуемый. – Хотите понять, кого я раскрыл, а кого нет? Нет уж, доктор, это я при себе оставлю. Но у меня глаз наметанный, я таких с первого взгляда вычисляю. Как вас вычислил, хоть вы и белый халат носите, как настоящий врач, а те были не в халатах.
– В сером? – рискнул Виктор Дарьевич – и промахнулся.
– Почему в сером? – удивился пациент и тут же подозрительно сощурился. – А хоть бы и в сером, все равно понять нетрудно, кто есть кто.
Нет, не складывалась теория у Виктора Дарьевича, не складывалась, хоть ты тресни. Первой его мыслью было, что Бюро Патентов так старалось охранить гения от окружающей среды, что заменило значительную часть этой среды фалангами, что и довело гения до шизофрении. Это объясняло бы и запрет на свидания с фалангами, и некоторую неловкость Бюро Патентов: сами же довели гордость росской инженерии до психического расстройства.
Из карточки, которую Бюро Патентов все-таки прислало по его запросу, Виктор Дарьевич много не вытащил. Воспитывался Лавр Сандриевич в отряде среднестатистическом до безобразия: никаких экспериментов, никаких инцидентов, и выпускники этого отряда особого внимания Медкорпуса до сих пор не удостаивались. Можно было бы, конечно, собрать статистику по тем выпускникам и посмотреть, не порадует ли она большим количеством психических заболеваний на человека, но интуиция Виктору Дарьевичу подсказывала, что статистика покажет ему изящный, сложенный из цифр кукиш.
Дальнейший путь Лавра Сандриевича тоже никакими катастрофами не омрачался. Судя по пройденным медосмотрам, сначала он учился в бедроградской «корабелке», потом перевелся в Столицу на машиностроительный. По окончании поступил на службу в конструкторское бюро, при поступлении продемонстрировав прямо-таки железное здоровье. То ли обследовавший пациента психиатр был бестолочью, то ли Лавр Сандриевич и в самом деле никаких признаков болезни тогда не демонстрировал.
Ничего, ровным счетом ничего подозрительного в карточке не было. А параноидальная шизофрения – была.
Впрочем, как раз в этом трудно было увидеть что-то странное. Механизм возникновения паранойи до сих пор не был толком изучен нигде в мире, в том числе и во Всероссийском Соседстве. Предположительных причин ее возникновения было столько, что предположительными они и оставались. Да, существовали группы риска – и в одну из них, «мужчины после тридцати», Лавр Сандриевич как раз входил. Поэтому не было ничего удивительного в том, что один инженер из конструкторского бюро внезапно стал параноиком. И Виктор Дарьевич даже не полез бы в прошлое пациента, а сосредоточился бы на том, чтобы купировать приступы болезни.
НО ПРИЧЕМ ТУТ ФАЛАНГИ, СКАЖИТЕ НА МИЛОСТЬ?!
В первоначальную теорию фаланги вписывались прекрасно. Фаланги вообще всегда прекрасно подходили на роль катализатора всяческих неприятностей. Но такой катализатор, как фаланги, всегда отлично запоминался всеми, кто с ними тесно общался, и в первую очередь – из-за их неповторимой серости. Если бы пациент на самом деле принял фаланг за шпионов из Европ, то на упоминание людей в сером он отреагировал бы совсем иначе.
Ну или вместе с паранойей Лавр Сандриевич приобрел актерский талант, достойный сцен Большого и Малого академических театров. Маловероятно, но исключать нельзя.
Пациент интерес к Виктору Дарьевичу потерял и снова уставился в окно. На тумбочке рядом с постелью лежали какие-то исчерканные карандашом бумаги. Виктор Дарьевич с вежливым: «Разрешите?» – потянулся посмотреть.
Он успел увидеть что-то вроде очень ровного кабачка или огурца в авоське и в углу листа что-то вроде детской вертушки. А потом мир кувыркнулся, и Виктор Дарьевич обнаружил, что смотрит на носки собственных ботинок на фоне светлого, недавно перекрашенного потолка, и при этом у него на редкость неприятно звенит в ушах. Ноги дернулись и упали на пол.
Удар у Лавра Сандриевича был поставлен хорошо, да и скорость для человека его сложения была отличная. Виктор Дарьевич имел все шансы не добраться до тревожной кнопки, если бы его пациент не отвлекся на другое, куда более важное дело: очень быстро он рвал изрисованные листы на кусочки и пихал клочья в рот, поспешно пережевывал. Бумага не помещалась в рот сразу, по подбородку текла струйка слюны, но безумный инженер не сдавался.
В общем, кнопку Виктор Дарьевич нажал, и через три секунды в палате стало намного больше людей в белых халатах, и они вместе с пациентом быстро изобразили скульптурную группу «Медицина одерживает победу над заболеванием». Но Лавр Сандриевич почти не сопротивлялся. Когда его записи были уничтожены, он успокоился и не пытался драться, даже когда медбратья выкручивали ему руку. Один из медбратьев подал руку Виктору Дарьевичу, и он, наконец, поставил пол и потолок на нужные места. И, отдышавшись, назначил пациенту рвотное немедленно, потому что качество бумаги во Всероссийском соседстве, конечно, было на высоте, но это не повод пожирать ее целыми листами.
Вести беседы, когда пациент наелся бумаги и чуть не отправил своего лечащего врача в нокаут, было бессмысленно. Виктор Дарьевич прислушался к звукам из санузла, понял, что поглощенная Лавром Сандриевичем информация стремится на волю, но, увы, уже в непригодном для восприятия виде. Стряхнул с халата прилипший клок бумаги – тот медленно и печально спланировал на пол, перевернулся, и на нем обнаружилась лопасть то ли вертушки, то ли корабельного винта. Виктор Дарьевич поднял его и положил в карман, скорее из любви к чистоте, чем из желания разбираться в рисунке: грязь в Медкорпусе царапала нервы, как звук железа по стеклу.
Дойти до кабинета спокойно в этот день Виктору Дарьевичу было не суждено. Стоило ему выйти из стационара и устремиться туда, где успокаивающе поблескивала табличка «Заведующий Когнитивной Частью», где в столе ждала спрятанная от чужих глаз пепельница и можно было попросить уже принести чаю и каких-нибудь бутербродов из столовой, раз уж обеденное время давно осталось позади, как в коридоре возник неотвратимый, как возмездие, и такой же всеобъемлющий Врат Ладович.
– Витенька, – пробасил он, животом перекрыв отход к отступлению, – нам бы поговорить спокойненько.
Мечты выкурить сигарету развеялись, как утренний туман. Виктор Дарьевич открыл кабинет, и туда сначала прошел живот Врата Ладовича, за ним сам Врат Ладович, а уже потом – Виктор Дарьевич.
– Валя сейчас подбежит. У него там лаборанты что-то противоестественное с микроцентрифугой сделали, он разберется и придет, – сообщил Врат Ладович, умостившись на жалобно скрипнувшем стуле. – А Юру ты сам позвони, а то я что-то не дозвонился.
Перед мысленным взором Виктора Дарьевича проплыла сигарета, кокетливо вильнула фильтром и растаяла. Если уж Врат Ладович решил говорить гэбней, значит, дело затянется. А главное, расспрашивать его до того, как все соберутся, бесполезно. Лучше звонить Юру Карповичу, и хорошо, если он не на операции.
Валентин Ананьевич явился злой, как леший, – должно быть, лаборанты загубили не только центрифугу. Оборудование – дело наживное, Бюро Патентов деньги все равно выделит, не на одно, так на другое, а правильно тратить деньги Медкорпус умел. Правильно – это на лучшее и не трясясь над каждым грифоном. А вот образцы для исследований иногда доставать – мороки не оберешься. То подходящих случаев нет, то они есть за тридевять земель, а транспортировать трудно, а то у какого-нибудь дефективного гуманиста нервы не выдержат, и он возьмет и загубит результаты полугодовых трудов, сволочь. А у Валентина Ананьевича, как назло, была слабость к тонким вдохновенным натурам, которые теории строили прекрасные, а на практике имели дурную привычку падать духом.
Юр Карпович, к счастью, оказался свободен, и Виктор Дарьевич все-таки позвонил в столовую и попросил чаю на четверых.
– Дела у нас такие, Витенька, – Врат Ладович подул на кружку и поморщился: слишком горячо. – Пока ты там по радио население убеждал в преимуществах когнитивного метода, явился к нам фаланга.
Виктор Дарьевич на первой части чуть не поперхнулся, зато на второй проглотил невысказанное и обратился в слух.
– Что-то быстро, – нахмурился Юр Карпович. – И как успели узнать?
– Может, и не успели, – покачал головой Врат Ладович. – Он же не тебя, Витенька, искать пошел и даже не ко мне. Он в регистратуру пошел, как всякий честный гражданин.
Гэбня переглянулась и обменялась усмешками. В регистратуру – это правильно. Это очень хорошо, что в регистратуру. Потому что на карту Лавра Сандриевича они сразу же гэбенную печать пятого уровня доступа хлопнули. А пятый уровень доступа – штука очень удобная. Так что регистратуру фаланга мог хоть обнюхать – никакой информации о Лавре Сандриевиче там не было в полном соответствии с инструкциями, которые не позволяли такую информацию показывать даже вездесущей Еглае Андреевне, заведующей регистратурой, у которой была хватка сторожевого пса и кличка Моль.
– Вслепую тычутся, – поднял брови Валентин Ананьевич. – А зачем?
Была у Валентина Ананьевича привычка озвучивать то, что остальная гэбня думала про себя. Поначалу намучились с ним, пока не отучили его эту привычку применять в присутствии Бюро Патентов, а то неудобно иногда выходило.
Но и правда, зачем?
Если родственники потеряли, то опять: ПРИЧЕМ ЗДЕСЬ ФАЛАНГИ? Расследовать похищение гражданина – дело Столичной гэбни, а никак не личной цепной нечисти Бюро Патентов.
Если бы по собственной инициативе влезли, Виктор Дарьевич не удивился бы. Вечно у фаланг зудело любопытство, впору мазать антигистаминным. Но снова не складывалось: слишком рано явились.
Вот если бы их послало Бюро Патентов, было бы логично. Пропала надежда росской инженерии, впору бить во все колокола и поднимать по тревоге Силовой Комитет. Такие-то вещи Бюро Патентов обязано контролировать лично, всеми четырьмя головами.
Оно и проконтролировало, когда отправило пациента в Медкорпус для лечения. Запретив, между прочим, выдавать информацию об этом кому угодно. В частности, фалангам. Что само по себе странно: так мозг человека мог бы скрывать информацию от собственных рук.
Первый день скрывать, на второй – отправить шаловливые ручки прощупать тайники.
– Тотализатор у них там, что ли, – усмехнулся Юр Карпович и тонкими пальцами взял ириску из вазочки. Хороши были у Юра Карповича пальцы – пальцы хирурга, такие точные в движениях, что муху на лету поймать могут. Вот лицом не вышел – как будто не в печи его пекли и даже не женщина рожала, а словно скальпелем вырезали из живой основы, в несколько надрезов черты наметили, а потом стружку снимали. И улыбка кривая у него была, как будто у резчика рука дрогнула. – Половина ставит на нас, половина на фаланг.
– Думаешь, послали их к нам? – Врат Ладович пожевал губами и выгреб из вазочки оставшиеся конфеты. – Сложно, возни много, а смысла маловато. Да и больно быстро он ушел, фаланга этот. Если бы был уверен, что пациент у нас, он бы к тебе, Витенька, клещом прицепился. И правда походит, что вслепую тыкался. А как сам пациент?
– А сам пациент о фалангах знать не знает, – за годы в гэбне Виктор Дарьевич научился распознавать, на какой вопрос отвечать. – А если и знает, то мне не скажет, потому что я шпион из Европ и скотина последняя.
– Не повезло, – покачал головой Валентин Ананьевич. – И уровень гэбенный…