При желании Юр Карпович сам говорил, как диктор. И уж конечно, его формулировка звучала лучше, чем «мы уже не знали, куда пойти, и в отчаянии отправились на радиостанцию».
– Но мы ведь не государственная безопасность, – возразили с той стороны стола. – Нас не учили ловить сбежавших больных. Особенно агрессивных. Но если вы дадите карту и пистолеты, может, мы попробуем. В свободный час после вечернего эфира.
Здесь они лукавили, конечно. Если Медкорпус имел при себе специально обученных людей, то радио со своими архивами и поступающей отовсюду информацией просто обязано было держать маленькую личную армию. Интересно, подумал Виктор Дарьевич, их армия такая же твердолобая, как медицинская? Но сейчас от Радио требовались не пистолеты и уж тем более не пробежка по стройке за Лавром Сандриевичем.
– Больной – шизофреник, – сказал Виктор Дарьевич. – Параноидальный. Если в Городище он находится у человека, которому пока еще доверяет, то… при правильной подаче информации это доверие можно устранить. Тогда есть шанс, что пациент запаникует и попытается сбежать, а дальше уже наше дело. Вас мы просим донести информацию.
– Замечательно, – оценило идею Радио. – Вместо вечерних новостей: сдавайтесь, вы окружены! Несомненно, Бюро Патентов оценит изменения в программе.
– Если наши предположения верны, – вмешался Врат Ладович, – то Бюро Патентов вряд ли будет возражать против любых средств, направленных на благо Всероссийского Соседства.
– А если неверны?
– А если неверны, то фаланги будут очень недовольны, – признался Валентин Ананьевич.
– Фаланги, – мечтательно сказало Радио. – Фаланги в бешенстве – как раз то, что нужно вечером воскресенья и всю следующую неделю. Очаровательно. Но если риски понятны, то зачем в этом принимать участие нам, совершенно неочевидно. Это ваш пациент и «ваши» фаланги, скажем так. Или вы рассчитываете на нашу вассальную верность, которая обязывает нас хранить режим?
Слева за столом снова выбили быстрое стаккато пальцы, энергично ударив в последний раз, словно поставив точку – и Виктор Дарьевич запоздало сообразил, что его историю, как и все слова Медицинской гэбни, а так же риски и перспективы уже обсудили прямо в процессе рассказа и приняли решение. Причем обсудили, можно сказать, открыто, что могло сойти за проявление вежливости к собеседникам. Да и решили наверняка все заранее, еще соглашаясь на эту встречу – полулегальную, без официальных приглашений. Еще утром. А теперь развлекались, наслаждаясь разыгрываемым представлением. Радио – оно и есть радио, позеры с любовью к театральщине.
– Скорее на любознательность, – сказал Виктор Дарьевич, чтобы комедия стала уже, наконец, комедией и перестала притворяться чем-то серьезным. Юр Карпович пнул его под столом, без всякого скрытого значения, просто желая привести в чувство, но Виктор Дарьевич не сомневался – он на верном пути. – Где вы еще найдете такую сенсацию?
Повисла тишина, а потом воздух заискрился от счастливого смеха людей, чью выходку оценили по достоинству. Четыре пары темных очков легли на стол.
– Вот это другой разговор, – сказало Радио голосом Кристофа.
***
В апреле темнело уже после семи часов, и Городище Виктор Дарьевич увидел только в сумерках – синих, густых. Сумерки намекали, что пора поторопиться: искать в темноте с фонарями Лавра Сандриевича не хотелось. А то еще убежит в темноте на стройку и сломает ногу! А может, оно и к лучшему – меньше бы бегал…
А ведь хотелось выехать раньше, но не получилось – обсуждали детали.
– Городище, – сказал один из Радиогэбни, коренастый, широкоплечий, с желтоватыми ногтями на коротких крепких пальцах. – Это хорошо, что Городище…
Но пояснять свою мысль не стал. Что ж, хоть кто-то видел в Городище что-то хорошее. Вот Виктор Дарьевич до сих пор ничего, кроме головной боли, от него не получил.
Было странно разговаривать с Кристофом в присутствии остальных. Гэбенные инструкции предписывали встречаться исключительно четыре на четыре, поэтому ни о каком приватном обсуждении речи не шло, как будто вдвоем они бы построили коварные планы против своих же коллег. Бредятина, конечно, но в этот день Медкорпус нарушил уже достаточно правил, чтобы понимать, где пора остановиться и не заходить слишком далеко.
Трясясь в служебном такси, Виктор Дарьевич смотрел в окно и думал о разном. Например, как им быть с Кристофом, если уж на случай встречи гэбен существуют такие подробные инструкции. А если Виктор Дарьевич Подпокровов общается с Кристофом Карловичем Толстолобиковым не как голова гэбни, а просто как здоровый дееспособный мужчина, которому еще не исполнилось тридцати? Или нужно каждый раз оформлять встречу гэбен? И приходить четыре на четыре? А если в процессе встречи двум головам разных гэбен необходимо удовлетворить свои сексуальные потребности, значит ли это, что остальным нужно сделать то же самое?
Вся эта чушь лезла в голову, потому что думать было особо не о чем. Все, что они могли, они сделали. Врат Ладович и Юр Карпович поехали в Медкорпус прикрывать грядущую операцию с тыла. Валентин Ананьевич сел за руль служебного такси и повез Виктора Дарьевича на передовую, в Городище (вот так наобщаешься с фалангами и начнешь думать их терминами: тыл, передовая…) Радиогэбня отправилась по своим делам. Виктор Дарьевич смутно понимал, что для осуществления их планов необходимо было настроить оборудование, как-то поменять программу, найти ведущего…
Хотя нет.
С ведущим все было ясно.
Леший знает, может, Кристоф бы не возражал, если бы ему предложили секс в компании двух гэбен. Во всяком случае, на встрече он, когда были сброшены темные очки, стал вести себя как обычно, хотя и непривычно было видеть его в строгом черном костюме. Именно на Кристофа ложилась обязанность написать тексты, которые должны были уйти в эфир, а потом прочитать их, и Виктор Дарьевич выложил ему все, что могло быть полезным. Тему изобретения Лавра Сандриевича приходилось аккуратно обходить стороной, но в дипломатии и уловках Виктор Дарьевич никогда не был силен, так что в конце концов Кристоф возмутился:
– Витя, если об этом нельзя говорить, так и скажи! Что я вокруг тебя танцую, как будто я хуй знает?
Наконец все детали утрясли, и черновик текста Кристоф забрал с собой. Высокие стороны разошлись. Уже после официального прощания, когда встреча считалась законченной, Кристоф поймал Виктора Дарьевича за рукав.
– Гляди бодрее, – сказал он, сощурившись, прежде чем вернуть на место свои очки. – На нашей стороне великая сила искусства.
В великой силе искусства Виктор Дарьевич сомневался. Все эти зыбкие, эфемерные материи, которые так любил Кристоф, для повседневной жизни совершенно не годились. То ли дело достижения когнитивной психологии и общей психиатрии! Вот на них еще можно было положиться. Только это и оставалось.
При подъезде к Городищу уже были видны огни мигалок: «скорые» стояли на постах. Интересно, сколько из них удалось безболезненно снять с дежурства. Конечно, кого-то пришлось выдернуть в выходной, да и технику выгнать всю, которая нашлась. Резервы всегда были неплохие, но и на оцепление Городища ушло немало.
Возле ленты оцепления Валентин Ананьевич остановил машину. Виктор Дарьевич выпрыгнул неудачно – в бурую слякоть, немедленно покрывшую ровным слоем его ботинки. Виктор Дарьевич помянул лешего и прошел под ленту, где уже ждал человек с невыразительным лицом и табельным оружием под курткой. Изъясняясь исключительно простыми предложениями, Виктор Дарьевич выяснил у него, что территория оцеплена, люди расставлены так, чтобы просматривался весь район, и уже неоднократно возникали вопросы со стороны проживающих в данном районе лиц с четвертым и третьим уровнями доступа. На последних словах в голосе человека с оружием промелькнуло что-то живое: не то претензия, не то робкая надежда, что с появлением Виктора Дарьевича его избавят от таких вопросов. Виктор Дарьевич же мысленно посочувствовал Врату Ладовичу и Юру Карповичу, которым предстояло объясняться с фалангами по поводу карантина.
– Бригада с радио приехала? – спросил он.
– Полчаса назад.
Виктор Дарьевич кивнул. Он только надеялся, что радиобригада сумеет наладить свое оборудование быстро, потому что сумерки все сгущались и сгущались, район накрывала синева, разбавляемая первыми оранжевыми фонарями и лазурно-красными сполохами мигалок. Он засунул руки в карманы пальто и пошел вглубь Городища – просто чтобы не оставаться на окраине, хотя Лавр Сандриевич мог скрываться в любом доме. Человек с табельным порывался сопровождать, но Виктор Дарьевич дал ему команду «место». Не хватало еще таскать за собой охрану, когда на каждом перекрестке есть кто-нибудь с пистолетом.
Хотя еще неизвестно, конечно, в чью сторону могли направить те пистолеты. Потому что сложно было не заметить сирены «скорых», а жители района были в большинстве своем из тех, кто привык разбираться, а не отсиживаться по углам. Поэтому на улицах было слишком людно для такого холодного весеннего вечера. Стукаться локтями не приходилось, но и прогулка в тиши и одиночестве среди чахлых топольков и с видом на башенный кран в отдалении Виктору Дарьевичу не грозила. Он мысленно пожелал удачи коллегам, в особенности Валентину Ананьевичу, который остался возле оцепления, – главное, чтобы у него не сдали нервы в опасном присутствии фаланг, которые наверняка уже обнюхивали каждую машину. Дома покрылись светящейся сыпью окон, на улицу выглядывали люди, Виктор Дарьевич видел их темные силуэты на желтом фоне. Каждый мог быть Лавром Сандриевичем. Или фалангой. Или сотрудником Силового Комитета. Или обычным гражданином, который не мог сообразить, откуда переполох. Городище напоминало муравейник, в который ткнули палкой. Виктор Дарьевич даже понадеялся, что пациенту хватит мигалок и суеты на улицах, чтобы выдать себя, но шансы были невелики.
Он прошел немало – успела озябнуть шея под тонким шарфом и руки без перчаток, – когда в воздухе заскрежетало, засвистело, а потом полилась нежная мелодия – скрипки и флейта. Виктор Дарьевич ее узнал. Музыка шла сверху, Виктор Дарьевич поднял голову и увидел динамики высоко на столбе. Радиобригада постаралась?
Однако, подсветив карманным фонариком, Виктор Дарьевич различил темные пятна – не то грязь, не то ржавчину. Откуда грязь на динамиках, если их только что поставили?
«Городище – это хорошо…» – вспомнились слова головы радиогэбни.
«Три зеленых шельмы» старались вовсю – скрипки плакали, флейта пела. Виктор Дарьевич поморщился – слишком громко – и перешел на другую сторону улицы. Мимо пробежали двое в темных плащах, покосились на Виктора Дарьевича, но не сочли его достойным внимания.
Мелодия дрогнула и смолкла, динамики взвизгнули, так что пришлось зажать уши руками. Нет, все-таки дефективных везде полно – не могли устроить представление без помех?
А потом из динамиков раздалось:
– Я тебя вижу.
Все смолкло. Даже жители района, кажется, затихли.
Смешок.
– Да-да, именно тебя. Ты знаешь, что я говорю о тебе. Ты знаешь об этом, потому что ты был прав. Прав с самого начала, хотя тебя убеждали в обратном.
Это был не тот самый текст, который они писали вдвоем – вот ведь импровизатор неуемный, не смог без отсебятины, переправил под себя. Но смысл вроде бы сохранил. Над Городищем плыл голос – идеальный голос с самым четким произношением во всем Всероссийском Соседстве. Голос лучшего ведущего столичной радиостанции.
– Ты прячешься сейчас. Думаешь, что ты в безопасности. Но это не так. Ты решил, что есть люди, которые спрячут тебя. Возможно, так и есть. Но почему ты думаешь, что ты отправился именно к тем людям?
Виктор Дарьевич отчетливо слышал улыбку в голосе Кристофа. Наверное, он получал удовольствие там, у себя, в радиорубке, склонившись над микрофоном в своем черном костюме, наслаждаясь каждым произнесенным звуком, когда приближал к микрофону губы, чтобы прошептать:
– Ты ошибся.
Что ж, у всех свои маленькие слабости.
Еще четыре человека остановились под динамиком, размахивая руками и строя предположения. Было видно, как люди в окнах один за другим брали телефонные трубки, звонили куда-то. Виктор Дарьевич отстранился от стены дома и побрел дальше по улице. На углу он встретил человека из Медкорпуса. Человек бдительным взглядом обводил дома, насторожившись, как служебная овчарка. Куртка на нем была расстегнута, под ней виднелся ремень с кобурой. Виктор Дарьевич кивнул и отправился дальше, и голос Кристофа разносился над его головой.
– Тебе давали шанс остаться в безопасности. Но предпочел не использовать его. И ушел туда, где ты открыт любой беде. Для любого взгляда. Чем это доказать? Тем, что я говорю с тобой. Я все еще вижу тебя, ты помнишь? И не только я.
Мимо, едва не сбив Виктора Дарьевича с ног, пробежали люди с невыразительными лицами, выдыхая облачка пара. Виктор Дарьевич напряг память – нет, лица были все незнакомые. Местные переполошились, значит. Ничего удивительного, если подумать. У Кристофа в его выступлении никакой конкретики не было, ни имен, ни дат. Мало ли, какие мысли всколыхнула его прочувствованная речь в головах у живущих в Городище фаланг и прочих причастных. У каждого фаланги должна быть кучка грязных секретов – своих ли, чужих. А где есть секреты, там есть и страх, что однажды они выплывут наружу.
Лишь бы только никто в Городище не сорвался. Лишь бы речь Кристофа не стала ни для кого последней каплей. Потому что если кто-то из местных под влиянием голоса по радио выхватит табельное оружие и начнет палить… и ладно, если в себя или в динамики, а если в окружающих? Нехорошо бы получилось, ох, как нехорошо, а у Виктора Дарьевича и без того хватило неприятностей за последние сутки.
Где же все-таки пациент?
Слева в отдалении раздались крики, завыла и замолчала, как будто опомнившись, сирена. Виктор Дарьевич подхватил полы пальто и побежал туда.
– Ты можешь сказать, что мои слова ничего не значат. Ты можешь забиться в свое убежище и надеяться, что те, кто ищет тебя, пройдут мимо. Ты можешь. Но не удивляйся, услышав поблизости цокот каблуков. Ты знаешь, где еще подковывают сапоги? Ты узнаешь.
Оказалось, что толпа собралась мгновенно – толпа всегда собирается мгновенно, когда не надо и когда выпадает шанс поглазеть на увечье или катастрофу. Катастрофа надвигалась, увечья были возможны.
В окне третьего этажа, на наружном карнизе стоял Лавр Сандриевич. Виктор Дарьевич узнал его крупную высокую фигуру. Халат на нем белел в подступившей темноте, как флаг капитуляции. Одной рукой он держался за оконную раму, в другой сжимал бумажные листки, которые шевелил свежий апрельский ветер. Виктор Дарьевич побежал вперед быстрее, проталкиваясь через толпу и нещадно пихаясь локтями.
– Лавр Сандриевич! – закричал он во все горло, закашлялся, но бесполезно – пациент не слышал.
Под окном уже стояли трое санитаров, «скорая» мигала огнями в переулке, тут же развили какую-то бурную деятельность люди с оружием, которые стекались под окно со своих постов. Неужели не взяли полотнище на такой случай? Говорила гэбня об этом? Или нет? Или да?.. А сверху, перекрывая галдеж, гипнотический голос Кристофа продолжал внушать: тебе не скрыться.
В собравшейся толпе мелькнуло знакомое лицо. Виктор Дарьевич поймал за локоть рабочего с радиостанции, которого видел в коридоре в первый визит, ткнул ему под нос жетон и рявкнул:
– Закругляйтесь! Все, хватит, выключайте!
Вроде бы тот понял. А может и не понял, и хотел только избавиться от бешеного доктора, но кивнул и куда-то отправился резвой рысью. Виктор Дарьевич протолкался еще ближе, задрал лицо туда, где на фоне темного неба и серой стены виднелась мощная фигура пациента.
– Лавр Сандриевич!
На этот раз он услышал. Посмотрел вниз, на желтом в свете ближайшего фонаря лице горели безумием темные глаза. Встретился взглядом с Виктором Дарьевичем, оттолкнулся рукой от рамы и шагнул – вниз, вниз, вниз. Люди внизу с криками прянули в стороны, раздался удар и хруст.
В этот миг голос Кристофа смолк. Сверху тихо планировали легкие белые листки, подгоняемые ветром.