Виктор Дарьевич был близок к тому, чтобы застонать от неловкости.
Идиот.
Дважды идиот.
Четырежды идиот.
На Врата Ладовича смотреть было жалко, хотелось отвести глаза. Когда твой протеже вот так без зазрения совести, без колебаний, из-за дурацких идей подставляет весь Медкорпус – это очень, очень неловко. Не хотелось бы Виктору Дарьевичу однажды оказаться на месте Врата Ладовича.
Поэтому он был очень рад, когда гэбня переместилась обратно в кабинет Врата Ладовича, чтобы обсудить положение дел. Подальше от Худошеева, которого оставили размышлять о своей судьбе. Судьба его была пока не определена, но про себя Виктор Дарьевич считал, что случай попался уже неоперабельный.
Врат Ладович тоже наверняка это понимал, так что вопрос Худошеева они на время закрыли, даже Валентин Ананьевич никаких комментариев вставлять не стал.
– Бюро Патентов сообщать надо, – сказал вместо этого Валентин Ананьевич, и желающих поспорить не нашлось. Что тут скажешь, если пациента под особым контролем упустили, следы его растворились где-то на улицах Столицы, и как его возвращать – дело еще не решенное.
– Надо-то надо, Валя, – пожевал губами Врат Ладович и взял из вазочки овсяное печенье. – Тут вопрос в том, как сообщать… Потому что положение у нас… так себе положение у нас.
Остальные головы гэбни подобрались и посмотрели на Врата Ладовича пристально. Врат Ладович был мастером бумажных дел, постиг науку крючкотворства не хуже медицинской. Виктор Дарьевич, например, сомневался, что когда-нибудь научится работать с документами так, как Врат Ладович. Оно и понятно – большинство вопросов по АХЧ решалось в Общей Терапии, всевозможную отчетность по Медкорпусу тоже в итоге составлял Врат Ладович. За его плечами были годы опыта и горы исписанных бумаг, и Моль из регистратуры при виде его томно вздыхала и закатывала подкрашенные синей тушью глаза.
– Если положение экстренное, – продолжал Врат Ладович, – то надо звонить, выбивать личный разговор и докладывать устно. Если вопрос не экстренный, а просто срочный…
– Как же не экстренный, – не выдержал Виктор Дарьевич. – Инженер со схемой летательного аппарата в голове сбежал непонятно куда!
– А ты вот, Витенька, готов ручаться, – прищурился Врат Ладович, – что схема на самом деле существует? Или не ты нам тут про параноидальный бред рассказывал?
Что правда, то правда. Не было у Виктора Дарьевича уверенности, где у пациента заканчивалось адекватное восприятие реальности и где начинался бред. Рисунок лопасти был – но что взять с того рисунка?
– Но если это все-таки правда…
– То эту правду, Витенька, нам знать не положено. Это не пятый уровень доступа. И даже не третий, сдается мне. О чем ты там с пациентом говорил – ваше с ним дело. Есть же у нас врачебная тайна и медицинская этика, в конце концов.
Гэбня скупо улыбнулась.
– И что у нас тогда остается? – Юр Карпович в задумчивости постукивал согнутым пальцем по нижней губе.
– А то, что сбежал у нас пациент, буйный. Которого нам Бюро Патентов направило на лечение. И не без помощи фаланг. Поэтому уведомить мы обязаны, конечно. Так и писать: числа такого-то пациент такой-то при содействии лиц третьего уровня доступа покинул территорию Медкорпуса, где находился на лечении в стационаре…
– А не рискованно, Врат? – Юр Карпович прищурился и подул на свой свежезаваренный чай. – Нам же прямым текстом сказали фаланг к больному не подпускать.
– Да тут куда ни кинь, везде рискованно… Но рекомендацию нам тогда дали устную. Грифов на досье его никаких не шлепали – хоть тут повезло. Так что, если по инструкции, должны мы такую филькину грамоту написать и отправить в канцелярию. Можно гриф «срочно» проставить, раз уж у Бюро заинтересованность в этом деле есть.
– И что нам это даст? – склонил голову к плечу Валентин Ананьевич.
– Время, – ответил Юр Карпович, и гэбня снова обменялась взглядами.
Конечно, гриф «срочно» обязывает канцелярию не задерживать у себя хоть прошение, хоть отчет, хоть жалобу. Но гриф грифом, а на дворе воскресенье. В канцелярии тоже люди работают, и половины этих людей сейчас на месте нет, потому что у них наверняка законный выходной. Вот, как у Виктора Дарьевича, между прочим, а он весь в делах и в мыле. Но в воскресенье сама атмосфера восстает против того, чтобы подрываться на каждую бумажку – а таких «срочных» бумажек Бюро Патентов приходили килограммы каждый день, можно не сомневаться. Как некоторые люди с легким ушибом или коликой в животе ложатся и начинают старательно умирать, так и некоторые служащие, был уверен Виктор Дарьевич, не могли не писать на верхний уровень всякой чепухи.
Да и Бюро Патентов должно же было хоть когда-то отдыхать. При этой мысли Виктору Дарьевичу почему-то представились удочки, крючки и четыре светлых панамы от солнца.
Конечно, документ от Медицинской гэбни должен был лечь на стол Бюро. Но была надежда, что не раньше понедельника.
– Это если фаланги никакую другую бумажку раньше не пришлют, – возразил Валентин Ананьевич, ковыряя пальцем оконную раму. Вечно Валентину Ананьевичу на стульях не сиделось, оккупировал подоконники и устраивался на них, втискивал длинное тело в оконный проем. – О том, как Медкорпус тайно держал у себя человека с информацией верхнего уровня.
– О такой удаче, Валя, я даже не мечтаю, – вздохнул Врат Ладович. – Такими дураками фаланг выставить даже нарочно не получится. Сразу всем стало бы ясно, кого тут Бюро Патентов оставило гения опекать, а кто влез на чужую территорию без санкции. Слишком хорошо, не бывает.
– Меня другое интересует, – медленно проговорил Юр Карпович, и у Виктора Дарьевича что-то екнуло внутри. Потому что Юра Карповича редко что интересовало в этой жизни, кроме самых тяжелых случаев и сложных операций. И чутье у него было феноменальное, современной наукой не объяснимое, и на памяти Виктора Дарьевича это чутье не подводило ни разу. – Если они такую бумагу напишут, тогда все понятно. А вот если не напишут?..
Повисло молчание. За словами Юра Карповича виднелась идея – крупная, неприятная до судорог, даже для тех, кто не любит фаланг по определению.
Потому что фаланги всегда должны подчиняться Бюро Патентов.
Потому что фаланги не могут утаивать информацию от Бюро Патентов.
Потому что, если это произошло, значит, где-то наверху произошел разлад, и Всероссийское Соседство страдает от поражения центральной нервной системы. Что будет с организмом, когда руки не слушаются команд мозга?..
Нет, недовольные всегда найдутся, в любой палате есть свой недовольный, но… Это как если бы Виктор Дарьевич начал скрывать результаты исследований от Валентина Ананьевича, потому что раздражает его привычка качать ногой. Даже думать о таком было очень неуютно. А значит, лучше было сосредоточиться на текущей проблеме.
– Значит, у нас сутки… – подытожил Виктор Дарьевич. – Как отыскать человека в Столице за сутки?
– Об этом наших агентов надо спрашивать, – скривился Валентин Ананьевич, у которого при виде любого человека с оружием резко вырастал уровень агрессии. – Этому-то их должны были учить!
Зазвонил телефон. Врат Ладович снял трубку и слушал, до Виктора Дарьевича долетали только шумы и пощелкивание.
– Не зря их учили, Валя, – сказал Врат Ладович, когда шумы и пощелкивание сменились короткими гудками и трубка вернулась на рычаг.
– Нашли? – в душе у Виктора Дарьевича всколыхнулась непрошеная надежда. Зря, зря, стоило уже понять, что с этим пациентом ничего не получается так просто, что мытарств не избежать и специально обученными людьми не обойтись.
– След нашли. Только ведет он, Витенька, в Городище.
По кабинету пронесся вздох.
И правда, более неудобного места для поисков Лавр Сандриевич выбрать не мог.
Городищем назывался новый район Столицы, где Бюро Патентов проводило архитектурные эксперименты и дошло в них до стройки многоэтажных домов – иногда даже в девять этажей! Поговаривали, что квартиры в таких домах выдавали не абы кому, а особо отличившимся. Чтобы там особо отличались. Тем более, поблизости постепенно вырастал какой-то объект, куда проникнуть можно было с уровнем доступа не ниже тринадцатого, а возле объекта периодически возникали, как грибы после дождя, лица с куда более высокими уровнями доступа. Что там такое строилось, Виктору Дарьевичу было неизвестно, но как-то сама собой приходила мысль, что особо отличившихся в Городище заселяли просто для того, чтобы им проще было до работы добираться.
Вот и выходило, что по площади-то район был небольшой, но проклятая этажность затрудняла там любые поиски, как и большое количество людей, в чьи секреты у Медкорпуса не было ни малейшего желания лезть.
– И что его туда понесло, – в сердцах стукнул рукой по подоконнику Валентин Ананьевич. – Это же самые окраины!
– К друзьям, видимо, – Виктор Дарьевич не узнал собственный голос сначала. – Пациент говорил, что у него осталось несколько… кхм, верных друзей.
– На карантин надо закрываться, – жестко сказал Юр Карпович. – ЧП у нас.
– Закроемся, – возразил Валентин Ананьевич, – и что?
Вопрос был хороший. Животрепещущий. В точку был вопрос. Потому что до сих пор не дало Бюро Патентов разрешения медицинским работникам на проникновение в дома мирных граждан без разрешения этих самых граждан. Как ни выбивали такой пункт в инструкциях, как ни старался Врат Ладович, мастер пишущей машинки и карандаша, – не пробили до сих пор. Карантин можно. Розыск потенциально зараженных – да. А вот войти без разрешения, без сопровождения Силового Комитета или городской гэбни – никак. До смешного доходило. Однажды один из резвых бегунов, унося во внутреннем кармане флакон с новым антибиотиком, добежать сумел аж до Старожлебинска, где и засел в квартире у своей тётки.
К счастью, тогда посланный следом человек проявил фантазию и после пары звонков подписал в городской больнице разрешение на карантин всего дома. На второй же день жители вынесли дефективного вместе с антибиотиком и сдали с рук на руки Медкорпусу вместе с теткой, хотя он пытался сопротивляться, а она не особо и нужна была, но пришлось забрать, как потенциального носителя заражения. Но даже этот случай не убедил Бюро Патентов, и инструкции остались прежними. И соваться в Городище, где каждый двадцатый житель служил в том самом Силовом Комитете, все равно что пытаться аппендикс удалить голыми руками.
И вот тут у Виктора Дарьевича в голове стали смутно проявляться контуры ИДЕИ. До поры идея дремала, хотя пыталась намекнуть на свое существование еще утром, когда он говорил с Кристофом – просто так, на всякий случай говорил! – и когда в кармане у Виктора Дарьевича похрустывал листок с номером и кодовой фразой, и когда они упомянули, что кому-то пациент еще доверяет…
Стараясь не расплескать идею, он начал подбирать слова, и остальные слушали, не отвлекаясь даже на холодный чай, и Валентин Ананьевич замер на окне, и Юр Карпович застыл, прикусив губу, и Врат Ладович зажал в руке потрескивающий карандаш.
– Виктор Дарьевич, – спросил Валентин Ананьевич осторожно, когда слова закончились, и идея выбралась на свет во всей красе, – ты случайно не перечитал авантюрных романов?
– А есть предложения лучше? – развел руками Виктор Дарьевич. После того как идея перестала жить только в его собственной голове, он почувствовал себя неожиданно опустошенным. Очень хотелось курить, но при гэбне было никак невозможно, так что пришлось стащить из вазочки карамельку.
– А мне нравится, – согласился неожиданно Юр Карпович. – И в самом деле, за сутки мы ничего другого не успеем придумать, если только не отправим всех наших людей на штурм Городища. Только договоримся ли?
– Договоримся, – заверил Виктор Дарьевич, хотя самого тонко укололо сомнение. Они-то с Кристофом могли договориться, но сейчас-то Виктор Дарьевич был не один, да и Кристоф… Но неужели разумные люди не придут к согласию.
Разумные – да, а Кристоф?..
– Тогда я сейчас напишу рапорт Бюро Патентов, – подвел итоги Врат Ладович, – а ты, Витенька, звони прямо отсюда.
Виктор Дарьевич поспешно перекатил карамельку за щеку и достал из кармана рубашки листок, который успел помяться до неприличия. Еще раз перечитал написанное, вздохнул и потянулся к телефону.
– Здесь продается кепка Драмина? – спросил он, когда на том конце взяли трубку, и под взглядами гэбни почувствовал себя на редкость по-дурацки.
– Поверить не могу, ты на самом деле это сказал! – жизнерадостно отозвались с той стороны, и предыдущее ощущение померкло перед новым, когда идиотизм ситуации засверкал всеми цветами радуги. Виктор Дарьевич слегка покраснел и хотел высказаться, но в трубке уже говорили, говорили…
Когда он закончил разговор и поднял глаза, остальные головы смотрели на него с нежной заботой.
– Специфические у тебя вкусы, Витенька, – кашлянул Врат Ладович. – Я пожилой человек, мне не понять.
– Кепка Драмина… – в тон отозвался Валентин Ананьевич.
Юр Карпович молчал, только покусывал нижнюю губу.
Они еще раз переглянулись, и все четверо разразились хохотом, глупым, не к месту и не ко времени ржанием таврских жеребцов, и на миг показалось, что план может и выгореть.
***
Стол, за которым расселась гэбня Медкорпуса, когда их провели к назначенному кабинету, был длинный, полированный, светлый, так что в нем можно было, наклонившись, увидеть собственное отражение. Но наклоняться не хотелось.
Потому что напротив за столом сидело Радио в черном с головы до ног и смотрело на гостей. С недоверием? Доброжелательно? С угрозой? Понять было нельзя, потому что глаза Радио были скрыты под очками темного стекла. Привыкло, наверное, видеть мир в мрачных тонах.
– Если будет угодно, – сказал Врат Ладович, – позднее мы можем оформить встречу официально, задним числом.
Радио небрежно отмахнулось четырьмя руками.
– К лешему формальности, об этом потом.
И сразу стало легче дышать.
Потому что договориться с теми, кто свято чтит букву закона, у Медкорпуса в этот раз шансов не было. И нужны были те, кто, как говорил Валентин Ананьевич, «перечитал авантюрных романов». Или наслушался приключенческих радиопьес, что, по сути, то же самое.
– В общих чертах вы в курсе ситуации, – полувопросительно сказал Врат Ладович.
– В общих чертах, – согласилось Радио. – Но необходимы подробности, если, конечно, мы и правда собираемся сотрудничать.
Сейчас Виктор Дарьевич абсолютно точно знал, какой взгляд скрывают темные очки. Взгляд, полный профессионального любопытства. Да что там – он давно привык ловить такой же в зеркале, когда мыл руки, задумавшись над рабочей проблемой. Ловить – и распознавать. Он встречал его и у голов своей гэбни, и у активных сотрудников за работой, и у Моли, терзающей в пальцах очередную бумажку. И в последний месяц – у Кристофа. Жадный, цепкий, требовательный.
Виктор Дарьевич начал говорить, опуская только то, что касалось изобретения Лавра Сандриевича. К делу это не относилось, да и правильно сказал Врат Ладович – кто поручится, что это не бред сумасшедшего. Рассказывать пришлось неожиданно долго – самому Виктору Дарьевичу уже казалось, что суть этой истории должен знать каждый помощник младшего дворника, столько в последнее время ее мусолили, невозможно просто. Радио слушало, не перебивая – все четверо прекрасно умели слушать, так же как наверняка умели превосходно говорить. Тишину в паузах, когда Виктор Дарьевич останавливался, чтобы перевести дух и упорядочить мысли, нарушало только легкое постукивание: Радио задумчиво выбивало негромкую дробь кончиками пальцев по столешнице. Наконец, история подошла к концу, и Лавр Сандриевич в белом халате убежал в Городище, оставив за спиной гостеприимный Медкорпус и труп медбрата в кустах.
– Любопытно, – сказало Радио.
– Даже очень.
– Мы бы сделали из этого радиопьесу.
– В трех частях.
– Или в четырех.
– С приглашенными звездами эфира.
– Был бы грандиозный успех.
– Правда, фаланги бы обиделись.
– Но кто спрашивает мнения фаланг.
– Нет, превосходный сюжет.
– И отличное изложение.
– Спасибо.
– От всего сердца.
– От нашей гэбни – вашей гэбне.
– Остался только один вопрос.
– Причем здесь мы?
И стекла темных очков засверкали вопросительно.
– Есть основания полагать, – суховато сказал Юр Карпович, – что между лицами более высоких уровней доступа возникли разногласия. И камнем преткновения стал наш пациент. Поэтому мы не можем обратиться ни к фалангам, ни к подчиненным им лицам. С другой стороны, возвращение пациента является вопросом государственной безопасности. Поэтому мы решили обратиться за помощью к нейтральной стороне, которая и осознает важность события, и не находится в прямом подчинении у фаланг.