ГЛАВА I
Тому, что я хочу разсказать, прошло лѣтъ десять, но всякiй разъ, какъ ночью на Пасху слышу я торжественный звонъ колоколовъ, въ моей памяти ясно встаетъ сухая, какъ изъ бронзы отлитая, фигура старика Гассана и маленькая, какъ птичка, то печальная, то порывисто весёлая Джедди съ большими глазами. Ихъ уже нѣтъ теперь въ живыхъ. Они ушли отъ земли въ неизвѣстную страну правды и вѣчнаго свѣта. И мнѣ становится грустно, грустно…
Первый разъ я встрѣтилъ Гассана на берегу Чёрнаго моря, въ небольшомъ городкѣ кавказскаго побережья.
Былъ тёплый iюльскiй вечеръ. Солнце собиралось опуститься въ морскую пучину.
Начиналась лёгкая зыбь на вечерней зарѣ. Я сидѣлъ на дамбѣ, свѣсивъ ноги надъ плескавшимся моремъ. Тянуло холодкомъ. Небольшiе баркасы и шхуны едва покачивались, шурша другъ о друга боками. Пахло смолой, водорослями и солёною свѣжестью моря.
Солнце всё ниже и ниже… Скоро съ далекаго запада двинется ночная синева волнъ.
Рѣзкiй свистъ чего-то по воздуху заставилъ меня оглянуться. Шагахъ въ десяти, турокъ въ фескѣ, длинномъ чёрномъ пиджакѣ и туфляхъ на босу ногу энергично вертѣлъ бечеву съ грузиломъ, собираясь забросить въ море. Его стройная, сухая фигура съ вздрагивающей кисточкой фески ярко рисовалась на фонѣ освѣщаннаго неба, какъ тѣневая картинка.
Недалеко отъ него маленькая дѣвочка въ аломъ халатикѣ и въ малиновыхъ бархатныхъ туфляхъ, раскрывъ пунцовыя губки, слѣдила, какъ старикъ вертѣлъ бечеву. Вотъ турокъ вытянулся, подпрыгнулъ, щёлкнули туфли, и бечёвка со свистомъ далеко вытянулась въ легкiя волны. Турокъ присѣлъ, дѣвочка точно повторила его движенiе, положила на ладошки головку и затихла. Ясно выдѣлялись на солнцѣ контуры этихъ двухъ фигуръ.
Пойти посмотрѣть, что за ловля!..
На привѣтствiе турокъ нѣсколько разъ качнулъ головой, и быстро затрепетала уморительная кисточка. Дѣвочка пугливо взглянула и тотчасъ же закрыла лицо загорѣлыми пальчиками.
— Богъ въ помощь! — сказалъ я.
— Алла… Алаа. — пробормоталъ старикъ. — поклонись, Джедди! — должно быть, сказалъ онъ дѣвочкѣ на своемъ языкѣ.
Джедди отняла пальчики, приложила ихъ ко лбу, и на меня взглянули две чёрныя сливы. Я уловилъ въ нихъ испугъ. Тоненькiе пальчики снова закрыли глаза.
— Глюпъ… онъ ещё очень малъ… чужой… — сказалъ турокъ, коверкая слова. — Баринъ боялся… глаза спряталъ. Хорошiй баринъ…
Мы и разговорились. Джедди нѣсколько разъ открывала лицо и старалась привыкнуть.
Я погладилъ её по головкѣ. Она пугливо отодвиглась. Я далъ ей монету. Она отклонила её гарцiознымъ движенiем ладошки.
Солнце собралось опуститься въ море. Оно уже коснулось нижнимъ краемъ воды и сразу стало приплюснутымъ, какъ каравай хлѣба на громадномъ синем блюдѣ.
Турокъ пробормоталъ что-то, быстро собралъ снасть, вытащилъ тряпку, разостлалъ её на камняхъ и опустился на колѣни. Джедди стала съ нимъ рядомъ и сложила ладошки. Они творили молитву.
Турокъ раскачивался, и его кисточка встряхивалась и прыгала. Джедди тихо кивала головкой и лепетала что-то, искоса поглядывая на меня.
Молитва кончилась.
Солнце приняло видъ яйца, горбушки, точки и провалилось въ пучину. Потемнѣло море.
Сильнѣй зашумѣли волны.
Джедди что-то сказала. Старикъ кивнулъ головой.
— Что она сказала? — спросилъ я.
— Штормъ… большой штормъ… Джедди хорошо знаетъ море. Ей самъ Аллахъ говоритъ…
Джедди сидѣла неподвижно. Порывы вѣтра играли ея чёрными локонами. Блѣдное личико было печально, а глаза смотрѣли на море, точно отыскивая тамъ что-то. Она указала пальчикомъ вдаль и залепетала.
Я спросилъ Гассана.
— Бригъ тамъ. Онъ спѣшитъ отъ шторма. Джедди безпокоится…
— Безпокоится?
— Да… Какъ шторма или осенью буря, Джедди не спитъ ночи… Всё плачетъ… плачетъ… говоритъ: — „страшно на морѣ“… Или начнетъ просить — на руки её взять, на море идти… И мы… мы идемъ къ маяку… Я закутаю её, и мы стоимъ… долго стоимъ. А вѣтеръ рветъ всё. Шумитъ камни, гремитъ камни… Да, Аллахъ говоритъ ей… и всегда мы увидимъ какой-нибудь бригъ или шхуну. Ихъ треплетъ волнами. Дождёмся ихъ, и тогда — домой… О, ей самъ Аллахъ говоритъ, самъ Аллахъ…
Что-то заскрипѣло около. Я обернулся. На морской станцiи поднимали сигналъ: NNO — сильный штормъ.
— Ге! — сказалъ Гассанъ, — Ге! А она ещё утро зналъ… утро лепеталъ: „шторма, шторма“…
Объ Али плакалъ… Какъ объ Али плакалъ, — шторма пришла…
— Али… Али… — зашептала Джедди, смотря въ темнѣющее море.
— А кто это Али?
— Али? Али — отецъ Джедди… Али — сынъ мой…
— Но почему же Джедди плачетъ? Онъ умеръ, или живетъ далеко, Гассанъ?
— Али тамъ… — указалъ турокъ въ море. — Годъ тамъ… ушелъ… Да… и не придётъ Али…
Море не дастъ его… никогда…
— Онъ погибъ?
— Ни-ни… — закачалъ Гассанъ головой. — Ни!.. Его Аллахъ взялъ… Али не погибалъ, не погибалъ Али… Тѣло его тамъ… а онъ, онъ… Али — у Аллаха. — Али, Али… — задумчиво шепталъ старикъ.
— Али! — какъ вздохъ, вырвалось изъ ротика Джедди, — Али! — Она указывала пальчикомъ въ море. — Стамбулъ… Али…
Въ ея лепетѣ слышался зовъ — печальный, тревожный, слышались слёзы. Она закрыла лицо.
— Ге! Джедди! — сказалъ Гассанъ. Онъ потрепалъ Джедди по щекѣ и что-то сказалъ на родномъ языкѣ.
Джедди склонилась къ нему. Ея большiе глаза неподвижно смотрѣли въ синiе, всё болѣе и болѣе нароставшiе валы. Вѣтеръ крѣпчалъ.
— Что вы сказали ей, Гассанъ?
— Сказалъ? Я сказала, — не надо… плакать не надо… Али скоро придетъ… Джедди давно ждетъ…
— А… такъ она не знаетъ, что онъ погибъ?
Старикъ схватилъ меня за руку. На его темномъ лицѣ отразился испугъ.
— Ни… ни… Великiй Аллахъ накажетъ… Джедди не знаетъ… Джедди ждетъ Али… Онъ поѣхалъ въ Стамбулъ покупать ей новыя туфли… Да, да… пусть не знаетъ…
И я понялъ, почему Джедди плачетъ въ бурныя ночи и зоветъ Гассана на море, когда шумитъ буря.
Ближе подходилъ бригъ. Его трехъэтажныя мачты гнулись, и глухо пощёлкивали паруса.
Видно было, какъ на бригѣ работали, готовясь пристать. Вотъ бригъ повернулся и сталъ подходить бокомъ. Заскрипѣли цѣпи: это спускали якорь.
Джедди уже не смотрѣла на бригъ; она прижималась къ Гассану, какъ птичка на скалѣ.
Плечики ея вздрагивали.
— Миля, миля… — бормоталъ старикъ по-русски, укутывая её въ свой чёрный пиджакъ.
Темнѣло. На шхунахъ поднимали огни. Море шумѣло. Краснымъ глазомъ смотрѣлъ маякъ со скалы.
— Ждетъ… всё ждетъ… — вдругъ сказалъ Гассанъ и затихъ. Что-то влекло меня къ этимъ двумъ существамъ, такимъ сиротливымъ, одинокимъ, такимъ жалкимъ передъ этимъ суровымъ моремъ. Но пора домой.
Я взялъ руку Гассана и крѣпко пожалъ на прощанье. Старикъ посмотрѣлъ на меня и вдругъ сталъ трясти мою руку. Что онъ хотѣлъ сказать? Можетъ быть, подѣлиться своимъ горемъ? Онъ всё не отпускалъ моей руки. Я понялъ его и сѣлъ рядомъ.
— Ге, Ге! — одобрительно произнёсъ онъ. — Хорошiй ты, барина… добрый барина… Гассанъ тебѣ будетъ сказалъ… всё сказалъ… Ты давалъ руку Гассанъ… Никто не давалъ руку Гассанъ. Полицей ругалъ Гассанъ… Хозяинъ ругалъ… всѣ ругалъ, ты одинъ не ругалъ…
— Ну, Гассанъ, скажите что-нибудь о себѣ… объ Али…
Я помню ясно, какъ турокъ довѣрчиво положилъ мнѣ на руку свою грубую ладонь и вздохнулъ.
— Али… да… Али… Годъ скоро… скоро годъ… — глухо сказалъ онъ. — Вотъ солнца холодный станетъ, и годъ будетъ… Нордоста шумѣлъ… Шторма стоялъ на морѣ… Али собирался въ море… Никапулла посылалъ. — „Не ѣзди, Али, — сказялъ я, — не ѣзди“. Джедди больной былъ, плакалъ, кричалъ, Али не служилъ… чилавэкъ такой… Грекъ Никапулла… богатый, большой богатый… Пшеницу покупалъ… Шхуны ходилъ у него… тридцать шхуны… рыбу ловилъ, заводъ рыбный… Большой чилавэкъ, — нужно ѣхать. Прогонялъ онъ Али и тогда ходи голодать… И не хотѣлъ Али ѣхать… не хотѣлъ… — „Ѣзди, ѣзди за кефаль, ѣзди!“ — сказалъ Никапулла. — Не дамъ деньга, выгоню въ шею, и будешь, какъ собака“… Ещё греки были… у Али… на шхунѣ ходили… сталъ смѣяться: „трусъ, трусъ! Море боялся“… А Али моря не боялся, онъ ничего не боялся… Онъ Джедди жалѣла, много жалѣла… Больной была… уголёкъ была… вотъ какой горячiй… Пошла Али на море, и я пошла на море. Шумъ, шумъ… такой… Шайтанъ ходилъ, камни кидалъ, у маякъ кидалъ… Большой скала въ море упалъ… вонъ!..
Подъ маякомъ, во тьмѣ надвигающейся ночи, я различалъ фантастическую группу обломковъ известковаго камня.
— Станцiю срывалъ… потомъ новый ставили… Пограничника въ море бросалъ. И поѣхалъ Али…
Море разыгралось. Вѣтеръ срывалъ и добрасывалъ въ насъ бѣлые гребешки волнъ.
— И нѣтъ его, нѣтъ Али…
— Али… — печально пролепетала Джедди и показала пальчикомъ въ море. — Джамахэ…
— Да, да… — закачалъ Гассанъ головой, — Джамахэ…
— Что это за Джамахэ?
— Шхуна… Али ѣздилъ въ море… Ге! ничего не забылъ… Малъ-малъ, помнитъъ… какой, ишь какой памятливый… Сказалъ такъ Аллахъ, и нѣтъ Али… И одни… мать помиралъ въ Стамбулъ, молодой совсѣмъ… Али на перевозъ былъ, товаръ возилъ… Прiѣхала чорта пузатая, Никапулла, въ Стамбулъ, Джедди смотрѣлъ… „Хорошiй какой, ой, какой хорошiй Джедди… совсѣмъ красивый“, — говорилъ, долго говорилъ. Феску мнѣ покупалъ, Али шарфу. Джедди шёлковый шаль… хорошiй шаль. Деньги давалъ… Ѣзди къ намъ, ѣзди! Рыбу лови, на шхунѣ ходи!“ Поѣхалъ Али на чужой сторона, меня забиралъ, Джедди забиралъ… Джедди ѣхалъ, — Гассанъ ѣхалъ. Нѣтъ Джедди, Гассанъ зачѣмъ жить… и вотъ… нѣтъ Али… нѣтъ… — Гассанъ вздохнулъ.
— А у насъ въ Стамбулъ… ой, хорошо у насъ въ Стамбулъ… Ѣзди къ намъ, — вдругъ сказалъ мнѣ Гассанъ, оживившись. — Хлѣбъ у насъ, пшеничный хлѣбъ… до солнца — копейка фунтъ, а вечеромъ — два даютъ. Ѣзди къ намъ, барина, совсѣмъ ѣзди, — говорилъ турокъ, забывъ, что онъ уже не въ Стамбулѣ. — У васъ плохо… плохо у васъ… А Али думалъ!.. Прошелъ зима, получалъ деньга, ѣхалъ въ Стамбулъ… А Джедди болѣлъ всё… всё кашлялъ: ихи… — ихи… А тамъ тепло у насъ… Солнца всё ждалъ… и вотъ…
Громадный валъ съ трескомъ ударилъ въ дамбу и окатилъ насъ. Джедди вскрикнула и отбѣжала назадъ. Она испуганно смотрѣла въ море, и я ясно слышалъ, какъ она лепетала:
— Али… Али… Джамахэ…
Гассанъ свернулъ снасти, поднялъ Джедди. Запахнулъ её въ пиджакъ и поклонился мнѣ. Я долго смотрѣлъ имъ вслѣдъ. Шхуны уже съ шумомъ сталкивались другъ съ другомъ, и команда спѣшила поставить ихъ на вторые якоря. На станцiи уже висѣли сигналы: „крѣпче“ „NO“, „осторожнѣй“, „не выходить въ море“, „ожидается сильный штормъ“.
То и дѣло слышалось громыханье: это валы катали прибрежные камни. Вдали показалась огненная точка, и, заглушая ревъ вѣтра, протянулся гудокъ… Это почтовый пароходъ спѣшилъ зайти въ гавань.
Слѣдующiе дни я часто встрѣчалъ Гассана и его Джедди.
Бывало, сидишь на высокой скалѣ, у курзала. Солнце печётъ, снизу доносится ласковый ропотъ прибоя. Пёстрыми пятнами мелькаютъ группы туристовъ. У пристани покачиваются шхуны. А море едва-едва дышитъ.
Гдѣ-нибудь на берегу Гассанъ, навѣрное, гдѣ-нибудь… Я навожу бинокль и смотрю.
Вонъ, у купаленъ, сушатся сѣти и „дорожки“ для ловли кефали, — Гассана не видно. Вонъ развалины турецкой крѣпости и старая акацiя. Онъ часто сидитъ тамъ; — нѣтъ, не видно. Вонъ за пристанью — маленькая бухта… Мелькнуло что-то красное… Стой! это халатикъ Джедди… — Да, это она. А вонъ и Гассанъ сидитъ на корточкахъ и перебираетъ берегомъ, ловко скользя по узкимъ тропинкамъ надъ моремъ. Гассанъ всё ближе… Онъ, конечно, пробирается въ „старый“ городъ, значитъ, пройдетъ подъ скалой. Какъ мнѣ хочется поговорить съ нимъ, полюбоваться на красавицу Джедди!
— Гассанъ!.. Гассанъ!.. — кричу я.
Джедди поднимаетъ глаза, закрылась ладошкой отъ солнца. Я отсюда вижу эти чёрныя вишни на нѣжномъ чуть загорѣломъ лицѣ.
— Ге — Ге! — кричитъ снизу Гассанъ, — Ге!.. ловилъ крабъ!.. ловилъ крабъ!.. — Джедди говорилъ!..
И Гссанъ показываетъ что-то въ красномъ платочкѣ. Я быстро спускаюсь къ морю.
— Здравствуй, Гассанъ! Джедди! здравствуй, птичка, здравствуй!..
Я цѣлую ея пальчики, а она всё закрывается другой ладошкой. Ея коралловыя губки открыты: ей жарко.
— Какая хорошенькая у тебя Джедди…
Гассанъ потрепалъ её по щечкѣ.
— Красивый… самый красивый… У самъ великiй султанъ нэтъ такой. Большой денегъ давали, — не давалъ…
— Деньги давали? за Джедди?
— Давали… Чорта толстопуза давалъ, Никапулла… Въ дочери, говорила, возьму… У него дочь не былъ… Не давалъ я, ни-ни… А я тебэ крабъ ловилъ… на-на… Джедди говорилъ, — крабъ лови, барина крабъ лови… — Джедди!
Я посмотрѣлъ на неё. Она прижалась головой къ жёсткой щёкѣ Гассана и задумчиво смотрѣла на меня.
Я взялъ краба. Это былъ прекрасный экземпляръ.
— Скажи ей, Гассанъ, скажи, что я радъ… скажи, что я всегда буду любить её, эту птичку Джедди, и куплю ей золоченыя туфли.
Гассанъ перевелъ.
Джедди качнула головкой. Ея глаза стали ещё больше. Она что-то сказала.
— Джедди сказалъ, — не надо… Туфли Али покупалъ, въ Стамбулъ покупалъ… привозилъ…
— А куклу хочешь Джедди?
Гассанъ перевелъ.
— Ге! Джеди не зналъ кукля… какой кукля…
— Не знаетъ? — ну, я подарю ей… А вотъ тебѣ за краба, Гассанъ.
Я далъ турку придцать копеекъ.
Гассанъ покачалъ головой. — ни-ни… Гассанъ крабъ ловилъ… э… э… э… деньга не бралъ… дарилъ Гассанъ… э… не нада…
Гассанъ какъ-будто обидѣлся. Онъ кивнулъ головой и скрылся за береговымъ уступомъ.
Вечеромъ я засталъ Гассана и Джедди на дамбѣ.
Турокъ ловилъ бычковъ, Джедди собирала гальку, бросала камешки въ море и слѣдила за крабами.
Маленькiе чёрные крабики выползали изъ щелей дамбы, грѣлись на солнцѣ и быстро удирали, едва тѣнь руки набѣгала на нихъ.
Гибкая Джедди, какъ стрекоза, гонялась за ними по камешкамъ.
— Джедди! — позвалъ я её.
Дѣвочка повернула головку.
— Вотъ тебѣ кукла…
Я показалъ ей большую нарядную куклу.
Дѣвочка захлопала въ ладошки.
— Джедди… Джедди… — закричала она. Ея лицо преобразилось. Дѣтская неудержимая радость била фонтаномъ изъ всей ея нѣжной фигурки.
Джедди взяла куклу и прижала къ себѣ. Она смотрѣла на куклу, опустивъ свои длинныя рѣсницы. Передъ нами была картинка.
Гассанъ качалъ головой. Сухое лицо стало нѣжнымъ и улыбалось.
— Рука твой давай!.. давай скорѣй твой рука! — вдругъ сказалъ онъ, протянувъ мнѣ мозолистую коричневую ладонь. — Твой я… твой Гассанъ… Не чужой ты… ни… ни… чужой…
— Джедди! — сказалъ я и поманилъ.
Дѣвочка довѣрчиво подошла ко мнѣ. Я взялъ ея ручки съ синими, прозрачными жилками.
— Кукля… кукля… — лепетала Джедди. — Джедди… кукля…
Ея глаза такъ смотрѣли на куклу, въ нихъ было столько маленькаго счастья и любви, что теперь, десять лѣтъ спустя, я не могу забыть этого взгляда.
Захрустѣлъ гравiй подъ тяжёлыми шагами. Что-то запыхтѣло позади и засопѣло. Я обернулся.
Въ чёрномъ пиджакѣ, въ яркомъ галстукѣ и большой соломенной шляпѣ стоялъ обрубокъ сала. Короткiя ножки, громадный животъ, круглые пальцы съ бирюзовымъ перстнемъ, заплывшее жиромъ лицо съ пучками чёрныхъ усовъ и выпученные сонные глазки.
Обрубокъ сопѣлъ, какъ пароходъ.
Гассанъ вскочилъ и закланялся, прижимая руку ко лбу, и смѣшно трепетала его кисточка на фескѣ.
Джедди, какъ мышка, спряталась за меня. Она лепетала что-то. Я взялъ её на руки.
— Никапулла… Никапулла… — бормоталъ Гассанъ.
Грекъ заговорилъ по-турецки. Гассанъ отвѣчалъ плаксивымъ тономъ и всё кланялся.
Долго говорили они. Грекъ жестикулировалъ, хрипѣлъ, сопѣлъ и даже плевался.
Гассанъ испуганно вертѣлъ головой, прижималъ руку къ сердцу.
Наконецъ, обрубокъ ушелъ, ругаясь.
— Что такое? — спросилъ я.
— Что, что? — какъ-то растерянно говорилъ турокъ. — Покупала… опять покупала… сто рубля давала… два сто рубля давала… Шайтанъ! Ай, какой челавэкъ! ай, ай…
Джедди вздрагивала у меня на рукахъ, поминутно обёртываясь.
— Ишь… чорта! напугала… — Джедди боится… Джедди знаетъ Никапулла… Посылалъ Али ночью… Онъ была у насъ и кричала: „ѣзди въ море! Ѣзди въ море!..“
Когда я уѣзжалъ на сѣверъ, было свѣжее осеннее утро. Пароходъ стоялъ въ полверстѣ.
Баркасъ готовился отчалить. Гассанъ и Джедди были на пристани. Джедди стояла, закрывъ ладошками лицо: она тихо плакала. Она привыкла ко мнѣ, и ей жаль было разставаться. Кукла, уже сильно потрёпанная, лежала у ея ногъ. Гассанъ ласково кивалъ головой, глаза его были печальны. Онъ кланялся, прижимая ладонь ко лбу, и уморительно подрагивала его кисточка. А Джедди стояла, закрывъ руками лицо.