ГЛАВА II
Прошло около года. Ранней весной я снова былъ на югѣ и посѣтилъ тихiй городокъ, окружённый горами, мирно дремлющiй подъ тихiй плескъ моря. Была весна, конецъ марта. Ещё два дня назадъ поѣздъ мчалъ меня по снѣжнымъ полямъ.
Только хвоя радовала глазъ неумирающей зеленью.
А здѣсь! Вишни уже отцвѣли. Густая зелень акацiй встрѣчала раннее лѣто. Ребятишки протягивали букеты цвѣтовъ. Розы были облиты душистыми гроздьями тяжёлыхъ бутоновъ. Виноградъ обѣщалъ урожай. Далеко протянулась тёмная зелень табачныхъ плантацiй.
Вотъ оно! Море! Оно издалека зовётъ своей безмятежной синевой.
Я снова сижу на развалинахъ турецкой крѣпости. Вечеръ. Да, это былъ вечеръ Великой Субботы. Первый разъ въ жизни своей я встрѣчалъ праздникъ Воскресенiя у вѣчнаго, неумирающаго моря.
Но что со мной, я чувствую какую-то грусть… А, я вспоминаю о маленькой феѣ съ большими глазами. „Али… Али…“ — печально звенитъ въ моихъ ушахъ нѣжный лепетъ…
— „Джамахэ“… Я хочу видѣть её, любоваться ею, слушать этотъ тихiй, какъ вздохъ, лепетъ… Я хочу видѣть добряка-Гассана. Я жду… Но ихъ нѣтъ… И я не знаю, гдѣ спросить о нихъ.
Тихо на пристани. Тамъ нѣтъ сегодня обычнаго шума. Солнце, какъ и въ тотъ первый вечеръ встрѣчи, точно покачивается надъ водяной бездной.
Сегодня я не увижу ихъ. А можетъ быть, они уѣхали въ свой Стамбулъ, и Джедди весело плещется въ тёплыхъ синихъ волнахъ, болтая ножками… Какое тихое море!.. Какъ грустно!.. Вонъ медленно движется чёрная фигурка по берегу къ пристани. Я слѣжу. Вотъ она поравнялась съ шхунами и уже идётъ по краю дамбы, садится на камни…
Пойти поговорить, узнать о нихъ…
Я на пристани. Красная феска, кисточка болтается сбоку, бронзовый профиль…
— Гассанъ!.. это ты!..
Да, это былъ Гассанъ. Онъ обернулся, посмотрѣлъ на меня и закивалъ головой часто-часто. Дѣтская улыбка расплылась по его тёмному лицу, въ глазахъ сверкнула неподдѣльная радость. Онъ поднялся и приложилъ руку ко лбу.
— Здравствуй, здравствуй!.. Прiѣхала… Узналъ тебя, узналъ…
Мы долго жали другъ другу руки. Гассанъ хотѣлъ сказать что-то и остановился. Въ его глазахъ я уловилъ тяжёлую скорбь.
— Джедди, Гассанъ? гдѣ Джедди?..
Турокъ свернулъ голову на бокъ и жалобно посмотрѣлъ на меня. Его чёрные усы вздрагивали. Ввалившiеся глаза стали тусклы.
— Джедди… Джедди… — растерянно повторялъ онъ, бѣгая глазами около себя. — Ни… ни… Джедди…
Голосъ его дрожалъ. Онъ вдругъ съёжился весь, затрясся, закачалъ головой и тихо заплакалъ. Такъ плачутъ дѣти. Безпомощно трепетала кисточка фески. А слёзы ползли по сухому лицу на усы…
Передо мной былъ ребёнокъ, жалкiй, забитый, слабый. Горе сквозило во всей фигурѣ Гассана, даже въ этой вздрагивающей кисточкѣ…
Кругомъ было тихо. Я слышалъ, какъ крабики пощёлкивали своими клешнями. Солнце тонуло…
— Что случилось съ Джедди? — Её украли? — вспомнилъ я вдругъ толстаго Никапуллу.
— Ни… ни…
— Ты продалъ её??..
— Гхе!.. — вырвался гортанный крикъ изъ горла турка. — Продала?… я продала? — Его глаза сверкнули. — Лучша, лучша… продала!.. была бы жива!..
— Джедди умерла??.
— Да… да… ушла… ушла… Аллахъ сказалъ: иди… и Джедди… нѣтъ… и Гассанъ одинъ стала…
Солнце опустилось въ море наполовину. Гассанъ творилъ молитву. Я отошёлъ.
Долго раскачивался турокъ, смотря на солнце, туда, гдѣ была Мекка.
Я закрылъ глаза, я вызвалъ въ своей памяти милый образъ ребёнка-феи. Я думалъ, что вотъ открою глаза и увижу её, какъ тогда… Но ея нѣтъ. Я вижу тихо покачивающiеся баркасы и старика Гассана. Какъ онъ жалокъ! Его чёрный пиджакъ сильно потрёпанъ, кой-гдѣ схваченъ суровой ниткой; на туфляхъ — заплатки.
Молитва кончилась. Гассанъ сидѣлъ, скрестивъ ноги, смотря въ одну точку, — въ море.
Сѣлъ и я.
Стайка морскихъ куличковъ съ пискомъ скользнула надъ моремъ.
— Гассанъ! скажи же что-нибудь о Джедди…
— Джедди… О!!! — Турокъ вздохнулъ. Ты… ты… тебѣ скажу… только тебѣ… Добрый ты…
Я понялъ, что для старика было святымъ дѣломъ говорить о ней.
— Джедди слышитъ… слышитъ… — тихо сказалъ Гассанъ, осматриваясь. — Она придётъ здѣсь и сидитъ… и слышитъ… Кто любитъ, тотъ придётъ и слышитъ… Вотъ… туфли… Джедди туфли…
Онъ вытащилъ изъ бокового кармана маленькiя, знакомыя мнѣ туфельки и поставилъ около. Его лицо было торжественно-строго.
— О! теперь она пришла… пришла…
Онъ провёлъ рукой надъ туфлями, точно обнимая невидимую джедди. Я не могъ оторвать глазъ отъ туфель… Онѣ были точно живыя. Я понялъ Гассана: Джедди должна быть тутъ, съ нами…
— Слушай…
Гассанъ говорилъ тихо. Часто онъ останавливался, и тогда ясно слышался легкiй, какъ лепетъ Джедди, плескъ волнъ. Чёрные крабики выставились изъ щелей, дышали морскимъ воздухомъ и тоже слушали.
— Слушай… Ты уѣхала… мы пошли… Джедди всё говорилъ кукли… какъ вѣтерокъ, говорилъ кукли: „она придетъ, Джедди, она придетъ“… О тебѣ говорилъ… и спалъ, и кукля держалъ… И днемъ говорилъ… и другой днемъ говорилъ… ходилъ рыбу ловилъ, — три ходилъ и кукля носилъ… „Барина, говорилъ, прiѣдилъ баина“… Ты прiѣдилъ, и Али прiѣдилъ, и Джамахэ… Я говорилъ: „ѣдемъ въ Стамбулъ!!!“ А онъ: „ни… ни ѣдемъ въ Стамбулъ… Али прiѣхалъ, баина прiѣхалъ, тогда въ Стамбулъ ѣхалъ“…
Джедди ждала отца, Джедди думала обо мнѣ…
— Дальше, Гассанъ!
— А Али не ѣхалъ… и ты не ѣхалъ… А Никапулла, жирна чорта, говорилъ Джедди… утонула Али и Джамахэ, и не прiѣдетъ… Я ему рожу плевалъ и за усы хваталъ… и Джедди кричалъ и плакалъ… И турки нашъ Никапулла колотилъ и билъ…
Почти у самой пристани вынырнули дельфины. Они выпрыгивали и падали бокомъ, брызгая воду.
— Шторма… Дельфинъ игралъ, — шторма…
— Дальше, Гассанъ!
— Да… Никапулла въ судъ ходилъ, и турки наши въ тюрьмѣ сидѣлъ… два недѣль сидѣлъ… Я сказала Джедди: „Никапулла обманывалъ, Али въ Стамбулъ засидѣлъ, скоро бывалъ, письмо присылалъ“… Джедди вѣрилъ и плакалъ…
Гассанъ взялъ мою руку и сталъ говорить громче.
— Штормъ была… сильный буря. Камни шумѣлъ, маякъ тушилъ, баркасъ швырялъ на камни…
— Да баракъ въ море топилъ и наши турки три потопилъ… Ночь… ночь… Джедди не спалъ, кукла держалъ, лепеталъ: „Али… Али“… Меня тормахала: „Али… Али… на море ступай!.. Смотри Али!..“ — Нордоста свистѣла, ледъ замерзала… „На море иди! Али смотри“!.. Взялъ я Джедди… горячiй былъ… вся красный, какъ туфля… Закрылъ шаль, къ морю пошли… У-у-у… Темъ, какъ чёрный глазъ… Шумитъ-шумитъ… камни шумитъ… гремитъ-гремитъ… Стали у маяка… — „Ну? что? — говорилъ я: — кто поѣдилъ въ темь? Чёрный глазъ, — ничего не видали… Спитъ Али въ Стамбулъ, солнца ждетъ… Какъ солнца высоко ходилъ, — прiѣдилъ Али… Домой надо… всѣ спятъ… Шайтанъ по морю ходилъ“… — Джедди кричалъ: — „Али! Али!.. Джамахэ“… Кричалъ, дрожалъ… плакалъ, барина, тебя звалъ… Всё кричалъ: „ѣзди въ Стамбулъ! Сейчасъ ѣзди!.. Проси Накапулла… у него бригъ ходила… ѣзди! Али хочу!..“ Трепалъ насъ шайтанъ, пошелъ мы домой…
Жжж… шштит… — Золотой змѣёй протянулась въ темнѣвшемъ небѣ ракета, щёлкнула и разсыпалась въ море. Кто-то уже встрѣчалъ Святую ночь.
Гассанъ уныло проводилъ взглядомъ ракету и замолчалъ. Я подалъ ему руку.
— Дальше, Гассанъ!..
— Ну… пришли домой… Джедди спалъ, хрипѣлъ: хрии-хри… всё хрипѣлъ… Горячiй… уу-у… Кукля кричалъ, барина кричалъ. Али кричалъ… День кричалъ… хрипѣлъ… Турки наши пришелъ, докторъ звалъ… Джедди хрипѣлъ, не дышалъ… Докторъ говорилъ — горла рѣзалъ… не давалъ… „Ой, зачѣмъ рѣзалъ? Аллахъ не вёлѣла!“ Кричалъ докторъ, ругалась… Не давалъ, ни-ни… Ушла докторъ… Утро стала, солнца вышла… Джедди глазъ открылъ и Али сказалъ… и барина сказалъ… и… захрипѣ-ѣлъ… и… смерть пришёлъ… И кричалъ Гассанъ… Аллахъ сказалъ такъ… Великiй Аллахъ… А Джедди кричалъ: — „Али! Али!.. Джамахэ“.
Старикъ сидѣлъ неподвижно, низко опустивъ голову. Молчалъ и я. Ночь наступила быстро. Въ сторонѣ курзала вспыхивали съ трескомъ ракеты. Десятки огненныхъ нитей тянулись къ звѣздамъ. Совсѣмъ почернѣло море. Вздрагивали верхушки зыби, схватывая тихiе лучи звѣздъ. Время бѣжало…
Я не хотѣлъ уходить. Мнѣ всё казалось, что около насъ — гдѣ-нибудь — Джедди: она забѣжала за край дамбы, сторожить крабика или собираетъ гальку…
— Ну, а ты, Гассанъ? Ты какъ теперь?
— Что я… Виноградъ копалъ… деньга бралъ и въ Стамбулъ, буду тамъ помиралъ, на родной землѣ. Тамъ тепло… хлѣбъ у насъ — пшеничный хлѣбъ… даромъ совсѣмъ… Ѣзди къ намъ, барина, ѣзди!..
— А Джедди? Вѣдь она здѣсь… И ты оставишь её?..
— Ни-ни… Со мной она… Туфли со мной, Джедди со мной, Джедди тамъ — укзаалъ онъ въ пространство; — Джедди тутъ, — указалъ онъ на сердце. — Аллахъ, Аллахъ!.. — Онъ покачалъ головой.
Снова вспыхнули и съ трескомъ разсыпались ракеты. Вздрогнулъ старикъ и сжалъ мою руку.
— Проклятой чужой сторона!.. твоя сторона. Бѣдный человѣкъ обижалъ… Гассанъ обижалъ…
Турокъ затрясъ головой и заплакалъ.
— Чужой сторона… злой сторона… И солнце холодный, и море злой… и люди…
Я молчалъ. Гассанъ потерялъ слишкомъ много, и чужая сторона была для него страшной, и море было проклятымъ. Здѣсь онъ потерялъ всё…
Мы долго сидѣли. Ночь висѣла надъ морской пучиной, глухая ночь. А старикъ не уходилъ въ свой жалкiй уголъ. Плескалось море. Становилось свѣжо.
— Бу-ммм… Ударъ колокола прокатился надъ моремъ и отозвался въ горахъ. Я вздрогнулъ…
Святая ночь!
Вздрогнулъ Гассанъ и вопросительно посмотрѣлъ на меня: его удивило, что ударили ночью.
— Сегодня въ ночь мы празднуемъ великiй праздникъ, Гассанъ. Сегодня ночью воскресъ нашъ Богъ и воскресилъ мёртвыхъ…
Гассанъ шире раскрылъ глаза.
— Ты… сказала… Богъ… воскресилъ мёртвыхъ…
— Да, Гассанъ. Мы такъ вѣримъ и это было такъ.
Турокъ недовѣрчиво покачалъ головой.
Я горячо сталъ говорить Гассану о Христѣ, о его жизни, страданiяхъ и воскресенiи. Онъ всё качалъ головой.
— И когда будетъ конецъ этой жизни, Гассанъ, мы всѣ воскреснемъ и увидимъ всѣхъ, кого любили…
Гассанъ схватилъ меня за руку.
— Постой… постой барина… Ты говорила; вы… вы… А мы? Мы?.. Говори скорѣй!.. скорѣй говори!..
Онъ дрожалъ.
— А мы?.. А Джедди?.. скорѣй говори…
— И вы… и Джедди… всѣ, всѣ…
— Всѣ?.. и Али, и Джедди?..
— Всѣ, Гассанъ. Христосъ всѣхъ искупилъ. Онъ всѣхъ воскреситъ для новой, вѣчной жизни…
— Э!.. э… э… Христоса… хорошiй Христоса… Гассанъ будетъ любилъ Христоса… А-а…
Джедди не ушёлъ… Джедди живой… Гассанъ нашёлъ Джедди… Джедди живой… и Али… и Христоса…
— Смотри, Гассанъ!
Я указалъ ему на ясно виднѣвшуюся площадку собора. Крёстный ходъ съ хоругвями уже шёлъ кругомъ; сотни огоньковъ рѣзали тьму южной ночи; звучно доносилась къ морю радостная пѣснь Воскресенiя.
А со скалы отъ курзала сыпались, взлетали, рвались, трещали ракеты, свѣчи, змѣи.
Весёлый перезвонъ плавалъ надъ моремъ и отдавался въ горахъ.
Гассанъ въ волненiи всталъ, слушалъ, смотрѣлъ и шепталъ: — Христоса… добрый Христоса… Гассанъ не зналъ Христоса… А… а ты, барина… барина… ты… не смѣялся? — вдругъ тревожно спросилъ онъ.
— Гассанъ!!!.
Онъ порывисто схватилъ меня за руку и потянулъ.
— Туда… туда… ближе… барина… добрый, хорошiй барина… Пойдемъ ко Христосу… Я хочу сказалъ Христосу твоему… „Не забудь Гассанъ, не забудь Джедди, не забудь Али!.. Отдай!“
Тррррахъ-ррахъ… тррр — съ грохотомъ взорвался гигантскiй фейерверкъ, и миллiоны огней освѣтили море… И мы пошли.
ГЛАВА III
Каждый вечеръ я видѣлъ Гассана. Днемъ онъ работалъ въ виноградникахъ. Къ вечеру онъ приходилъ на дамбу и ловилъ рыбу. Мнѣ нравились его разсказы о Стамбулѣ, о Джедди.
Послѣ той памятной ночи онъ уже не говорилъ такъ сильно: слѣпая вѣра жила въ нёмъ.
Онъ вѣрилъ, что добрый мой Христосъ приметъ во вниманiе, что добрый барина любитъ Гассана и Джедди и не забудетъ о немъ и его близкихъ. Вѣдь такъ плохо жилось Гассану!
— Ты, барина, сказала, — Христоса любила бѣдныхъ?..
— Да, Гассанъ.
— А-а-а… Я всегда былъ бѣдный, и Али бѣдный, и мой отецъ былъ бѣдный… мы всѣ былъ бѣдный…
Но когда я сазалъ, что Христосъ и его ученики занимались рыболовствомъ, Гассанъ совсѣмъ повеселѣлъ.
— Гхе! — сказалъ онъ, прищёлкивая языкомъ: — и Гассанъ ловилъ рыба, и Али… много ловилъ, всю жизнь ловилъ… А Никапулла, барина? Христоса Никапулла какъ, а?
— Христосъ воздастъ каждому по заслугамъ…
— О-о-о… Никапулла плоха дѣла… Никапулла помиралъ, не вставалъ… Онъ Христоса не знала…
Мнѣ казалось, что Гассанъ въ душѣ пожалѣлъ, что дѣла Никапуллы плохи.
— А Христоса могъ дѣлалъ, какъ нашъ Магометъ, барина?..
— Да, Гассанъ. Христосъ воскрешалъ мертвыхъ, укрощалъ бури, спасалъ утопавшихъ…
— О-о-о… ты говорила… А-а-а-а… Али не погибалъ… Христоса не зналъ… Христоса спасалъ Али… А-а-а… не зналъ Христоса… Я теперь пошелъ Стамбулъ и тамъ помиралъ… Я буду вспоминать Христоса, я буду просить Христоса: отдай Джедди, возьми Гассана! Дай руки, барина! Хорошiй ты, добрый ты, Гассанъ будилъ поминалъ тебя… Ѣзди къ Гассанъ, смотри нашу мечеть. Лучше нѣтъ… мраморный мечеть… золотой весь…
Гассанъ лелеялъ надежду уѣхать въ Стамбулъ. Онъ копилъ деньги, работая въ виноградникахъ, продавалъ туристамъ рыбу и крабовъ. Каждое утро сухая фигура его являлась подъ моимъ окномъ, выходившимъ въ виноградникъ, и Гассанъ громко барабанилъ въ ставню.
— Вставай! Солнца вышло… Гассанъ рыбу приносилъ… Крабъ приносилъ!..
Это были дары. Гассанъ былъ бы обиженъ, если бы я заплатилъ ему.
Разъ Гассанъ положилъ мнѣ на окно лепёшку. Я попробовалъ. — прѣсная и сухая, какъ камень.
— Откуда это?
— О, ѣшь, ѣшь! Стамбулъ ѣздилъ нашъ, — привозилъ… Родной лепешекъ… Ѣшь, барина! Одна ѣшь, никому не давай.
Время шло. Мнѣ надо было уѣзжать. Гассанъ положительно ходилъ за мной по пятамъ и съ каждымъ днемъ всё настойчивѣе звалъ въ свой Стамбулъ.
– Ѣзди… не поѣдешь назадъ… Ты любилъ солнца… у насъ всегда солнца… А у васъ и солнца не свѣтитъ… Будемъ виноградъ садить, табакъ садить… а?..
Добрый Гассанъ! Моя рука начинаетъ дрожать и нѣмѣть, когда я подхожу къ грустному концу. Зачѣмъ случай поставилъ меня свидѣтелемъ печальнаго конца? Я уѣхалъ бы на сѣверъ и не зналъ ничего, ничего… Я увезъ бы печальный, милый образъ Джедди и добродушнаго Гассана съ его дѣтской вѣрой въ свѣтлое будущее…
До отъѣзда оставалось нѣсколько дней. Я и такъ загостился на югѣ. Былъ августъ въ началѣ. Уже поспѣвали раннiе сорта винограда. Гассанъ принёсъ первую сочную гроздь.
Я далъ ему денегъ купить на базарѣ большую корзину и запаковалъ виноградъ.
— Ѣдешь… — грустно сказалъ онъ, — ѣдешь… Прощай, прощай… Не забывай Гассанъ, не забывай Джедди…
Вечеромъ мы сидѣли у моря. Оно взволновалось. Начинался августовскiй нордъ-остъ. На морской станцiи то и дѣло скрипѣли подаваемые сигналы. Вѣтеръ мѣнялся; безпокойно вертѣлась на мачтѣ стрѣлка. Баркасы ставились на вторые якоря. Капитанъ большого парохода съѣхалъ на берегъ.
— Не пошла парохода, — сказалъ Гассанъ: — шторму ждутъ.
Море шумѣло. Я въ первый разъ видѣлъ такое бурное море. Съ сѣверо-востока шла туча.
Съ нетерпѣнiемъ ждали дождя. На горизонтѣ не видно было солнца: оно спряталось въ водяные пары. Тамъ что-то чернѣло. Это были громадныя волны.
— Ге! — сказалъ Гассанъ. — Будилъ несчастье…
Я вопросительно посмотрѣлъ на него.
— Будилъ… Аллахъ сказала… Джедди приходилъ… Спалъ, и приходилъ Джедди…
Я узналъ, что передъ сильной бурей Гассанъ видитъ во снѣ Джедди. Это была его примѣта.
На нашихъ глазахъ сорвало баркасъ съ якоря и трепало о камни. Команда старалась закрѣпить его якорями. Бурная ночь окутывала всё. Море звѣремъ кидалось на дамбу.
Мы молчали, спрятавшись отъ вѣтра и волнъ за стѣнку. Гассанъ что-то говорилъ о Стамбулѣ, но за шумомъ прибоя не было слышно ни слова.
— Па-ро-хо-да! — сказалъ онъ вдругъ и насторожился.
Я выглянулъ изъ-за стѣны и посмотрѣлъ въ темноту. Черно. Страшно.
— Гудитъ… зовётъ…
Вѣтромъ донесло до меня протяжный гудокъ сирены. Я упрямо гляжу въ черноту.