Но даже и созданные предметы могут существовать независимо от личного разума. Возможно ли взаимодействие с ними, а значит, и их познание? Непрямое взаимодействие с объектами возможно: кто-то другой может свидетельствовать вам о существовании и свойствах объекта. И первый и второй аспекты горизонта ставят под вопрос возможности репрезентационализма как универсальной теоретической концепции истины.
Существует ряд других аспектов проблемы истины, в том числе и в повседневных отношениях, когда говорится об истинности или ложности моральных верований и математических знаний. Существует, например, вера в то, что пытки невинного – это неправильное действие. Но признание истинности этого верования трудно совместить с теорией репрезентационализма. Как такое качество, как неправильность действия, поступка, может рассматриваться как часть материального независимого от сознания мира?
В случае с математикой приходится допустить, что существуют независимые от разума абстрактные объекты, которые по определению не являются вещами, с которыми можно вступить в каузальные отношения. Абстрактный объект существует вне пространства и времени, тогда как каузальные отношения реальны лишь в пространственно-временном мире. Таким образом, репрезентационная теория истины, считает Линч, оказывается перед проблемой горизонта. Она верна, но применительно лишь к некоторым, а не всем доменам. Она, таким образом, имеет ограниченный горизонт. Как обойти этот аргумент и спасти универсальность репрезентационной теории? Как кажется, сделать это невозможно.
Однако сторонники репрезентационной теории истины всё же считают, что естественность качеств репрезентационистской теории истины побивает те сомнения, которые рождаются проблемой горизонта. Теория репрезентационизма объясняет универсальность истины ее естественностью. Признание же различных доменов истины ограничивает универсальность естественной истины репрезентационизма.
Чтобы сохранить эту универсальность, необходимо доказать, что моральные и математические истины относятся к домену репрезентационизма. Однако они имеют совсем иные функции. С точки зрения репрезентационизма этические суждения не могут быть истинными или ложными, поскольку они не могут представить объективное, независимое от сознания положение дел.
Но возможна и другая трактовка ситуации, а именно: следует признать, что репрезентативная теория истины не может быть адекватной в некоторых доменах. Исходя из этого, экспрессионисты возражают репрезентистам. Они утверждают, что моральные суждения выражают отношение или желание и никогда от них не ожидается, что они отражают существующую реальность. Напротив, они могут в своем содержании противостоять реальности и противодействовать ей.
Аналогичным образом обстоит дело в математике. Если математика – это созданная совокупностью абстракций фикция, то тогда оперирование математическими абстракциями не следует представлять как изображение натуральной реальности. Очевидно, однако, если моральные и математические универсалии и аксиомы являются всего лишь фикциями, то тогда все их выводы и умозаключения, теоремы и доказательства не могут иметь обязывающей силы. Идентичную силу должны обретать и их антиподы. И в этом случае истинность математических вычислений и моральных принципов станет очевидной. Как эти рассуждения могут относиться к философской истине?
Философская истина относится к специфическому домену, в котором должна проявляться возможность нахождения исходных оснований истинного знания. Здесь действует аналогия с возможностями истинных моральных принципов и математических заключений. В морали существуют принципы и постулаты, которым могут противостоять их антиподы. И те и другие относятся к виртуальной реальности. Однако, если общество будет следовать в массе ложным постулатам, то существование цивилизации будет поставлено под угрозу.
Наиболее наглядно последствия игнорирования виртуальных истин проявляются в геометрии. Если постулаты и умозаключения игнорируются в строительной практике, то начинают рушиться архитектурные ансамбли и производственные сооружения.
В случае с философской истиной дело обстоит аналогичным образом: философская истина предполагает адекватное знание самой ситуации процесса познания. Здесь ложными оказываются представления окончательного познания сущности бытия, как и его полного незнания. Эту истину образно представляет «Сад камней» в Киото. Ви́дение всего сада камней означает в то же время неви́дение какой-то присутствующей его реальности.
Философское сознание основано на конкретном изображении образов запредельного бытия в формах окружающей человека действительности. Так, например, уже в первых даосских трактатах содержалось поэтическое выражение сути мироздания. Оно вырастало из одного корня – дао (кит.) или до (яп.), т.е. пути… «Дао, – пишет Е.Л. Скворцова, – это непостижимый разумом принцип мироздания, суть которого состоит в непрерывном отрицании созданных им самим форм, в постоянной текучести и изменчивости. На наличие дао может указать только символ. Самый близкий дао символ – это природа с ее чередованием времен года, атмосферных явлений, расцветом и увяданием, пробуждением и замиранием»33.
Сад камней – это символ. Философская истина ситуации – это не простое отображение сада, а ви́дение того, что находится за его поверхностью. Истина здесь воссоздается в сознании под воздействием сада. Она не совпадает с простой репрезентацией. Однако отказаться от универсальности репрезентационной теории истины психологически крайне сложно. Это признает и Эдварс. Он склоняется к тому, чтобы несколько скорректировать понятие универсальности. «Я полагаю, – пишет он, – что имеется основание думать, что репрезентационная теория истины обладает высокой степенью естественности»34. Естественность означает предпочтительность, а предпочтительность теории – это основание для признания ее глобальности. Таким косвенным образом реставрируется универсальность репрезентационной теории истины. Это вместе с тем представляется ответом на проблему горизонта.
С этих позиций возможно критическое отношение к получению истины посредством референции, т.е. путем отсыла к представлению, которое принимается за истину. Здесь мы получаем опосредованное знание, истинность которого нельзя признать безусловной, данной непосредственно как очевидность. Признание глобальности естественной истины ставит под вопрос возможность достижения философской истины. Дело в том, что репрезентация относится к частному явлению. Знание такого явления не может получить статус философского.
Философское знание – это неизбежно «скачок», поднимающий истину над ограниченностью эмпирически данных явлений. Но здесь открывается возможность признания метода референции, но не как словесной игры, а как обнаружения философской истины в особом совпадении различных явлений, содержащем конечный смысл. Конечный смысл как философская истина открывается в звукосочетаниях, словосочетаниях, в особых вещественных сочетаниях различных видов искусства.
Наиболее очевидной формой обнаружения конечных смыслов в сочетаниях конкретных изобразительных и смысловых форм может считаться эмблематика космоса, ее символика.
Она воспринимается как средство получения знаний о скрытых смыслах окружающей реальности. Это уже давно признается многими авторитетами.
Так, например, учитель риторики и монах ордена варнавитов Кристофоро Джарда, по случаю открытия в Милане библиотеки варнавитского ордена, произнес речь, в которой выразил особую хвалу «символическим образам». Он утверждал, что символические образы выражают возвышеннейшую природу наук и искусств. Символические образы спешат навстречу созерцающим, сами входят в глаза смотрящим, через них проникают в душу, заявляют о своей сущности еще до того, как их подвергнут исследованию35.
Именно через символические образы представляется возможным адекватное ви́дение того смысла, который заключен в мироздании. Так, на эмблеме, данной Иоахимом Камерарием под № 54, представлен мир, находящийся на спине у рака. Камерарий видит в этом извращенность мира, о чем писал еще Гораций: чего не портит пагубный бег времени: отцы были хуже чем деды, а наше потомство будет еще порочней36.
Эмблема в данном случае оказывается механизмом референции, через посредство которой происходит соединение человека с мирозданием: человек получает объяснение того, почему эволюция общества сопровождается нравственной деградацией. Если в определенных сочетаниях эмпирических образов приоткрывается завеса над тайной Бытия, то тогда метод референции превращается в специфичный для философии метод постижения истины.
Овладение этим методом выходит за пределы формально-логического и эмпирического знания. Истина открывается в кажущихся случайными сочетаниях явлений окружающего мира. Тайна открывается гению, который объективирует ее в виде образного знания истин философии посредством изображения вещей. Здесь мы находим объяснение метафизической функции искусства, в том числе театральной сцены и танца. Театр, показывая эмпирический процесс жизни героев сцены, образно расшифровывает смысл непознаваемых в своей сущности явлений, таких как случай и судьба. Он фиксирует некую скрытую действительность, объяснение которой и является функцией философии.
Соприкосновение искусства с философией придает ему характер подлинности, той глубины переживания, которая идентифицируется с высокой философской истиной.
10. Имитация философии
Возникающие противоречия в определении оснований философской истины отражают сложность философского познания, которое начинает эволюционировать во взаимоисключающих дилеммах. Если следовать требованиям репрезентации как законного пути достижения истинного знания, то тогда следует признать адекватность метафизики воли к власти, которая исторически характеризуется свойством постоянного возвращения.
Метафизика воли к власти становится исходным началом и конечной причиной цивилизационного поведения субъекта в условиях глобализации.
Возникает стремление получить статус постоянного победителя в контексте глобальной власти.
Философская проблема состоит в адекватной оценке смысла метафизики воли к власти в условиях современной глобализации.
Исторически метафизика воли к власти порождала смену субъектов цивилизационной эволюции. В условиях современной глобализации реализация метафизики воли к власти влечет за собой самодеструкцию цивилизации. Избежание такой перспективы требует коренной реконструкции философского мышления, толкования центра власти как исходного начала формирования цивилизации. Как истина метафизики соотносится с истинной мироздания, его бесконечностью? В бесконечности бытия не существует какого-либо одного центра, из которого наблюдается универсальная истина.
Многообразие цивилизационных центров также требует умения мыслить на основе логоса, приводящего в гармоничное целое различное и противоположное. Только на такой философской основе возможно сохранение нормальной цивилизационной эволюции. Уверенность в том, что эта сущность может быть раскрыта философией, выразил Гегель в своей вступительной лекции в Гейдельбергском университете 28 октября 1816 г. Он утверждал, что сущность универсума, поначалу сокрытая и замкнутая в себе, не имеет никакой силы, которая могла бы оказать сопротивление мужеству познания. Сущность универсума должна раскрыть перед взором философа свое богатство и глубину.
Эту позицию оспорил Мартин Хайдеггер. Поскольку философия, как метафизика, уходит своими корнями в реальность неопределенности и даже неопределимости, то возникает «Темнота». Поэтому «Темнота» – это свойство великих философов, таких как Гераклит. Хайдеггер считал, что объяснение Гегелем «Темноты» Гераклита особенностями его слога несостоятельно.
«Темнота» Гераклита объяснялась пониманием наличия в Универсуме сущностно «темного». «Если мышление, – утверждал Хайдеггер, – мыслит то, что себя скрывает, что выступает как себя-скрывающее, тогда такое существенное, глубинное мышление в своем познании никогда не может быть “волей”, принуждающей универсум раскрыться… Гераклит “темен” потому, что он мыслит бытие как себя скрывающее и говорит сообразно помысленному… Так как изначальное мышление мыслит нечто такое, в чье существо входит себя-сокрытие, темное как таковое (das Dunkle) всегда с необходимостью остается темой этого мышления»37.
Значит ли это, что у философской истины в универсуме нет почвы? Или всё же возможно адекватное философское определение действительных сущностей, заключающих в себе свойства универсальности? И где же следует искать универсальные основания философской истины? Где универсальная истина не может сокрыться от ока философии?
Кто не может сокрыться от видящего ока философии так это, конечно, сам человек, устремляющий взор на свою собственную внутреннюю духовную сущность. От себя человек скрыться не может, даже если и пытается это сделать. Значит, именно он является носителем своей конечной истины, он ее «критерий». И он может строить мир в соответствии с истиной. Но какой истиной, если истина открывается по-разному в соответствии с видом «живого существа», которое как живое одушевлено по-разному. Значит это должно быть особое живое существо, способное к созданию универсальных ценностей в качестве подлинной истины как истины для всех, истины универсальной. Такая истина не заходит никогда и не только для индивида, но для всех, если это все даже не осознают этого. Это и есть истина философа. Но это проблема подлинности философа. Масса людей называет себя философами. Но философами они не являются, поскольку даже не знают, что такое философская истина. Философствующие любители оперируют философскими понятиями и категориями, но обходят реальный вопрос философии, который является вопросом судьбы современной цивилизации. Этому способствует и утверждаемая видимость подготовки профессиональных философов, изучающих внешнюю атрибутику философии, но уходящих от главной проблемы. С включением философии в систему образования и академических научных исследований проблема подлинности усложняется. Возникают внешние требования к философии: программы образования, списки обязательной литературы, система требований к сдающим соответствующие экзамены, обязательные требования к защищающим диссертации по философской проблематике. Это – публикации в особых престижных журналах, индексы цитирования, порядок оформления диссертации, ее обсуждений и защиты. Внешние требования обретают приоритет.
Философские смыслы при таком наступлении бюрократизма уходят в тень. На поверхности оказываются внешние признаки философского знания.
Философия становится средством для жизни, а не внутренним поиском высшей духовной истины. В итоге возникает тенденция к упрощению, общей духовной деградации и эрозии механизмов здравого смысла как безусловной предпосылки формирования общечеловеческой коммуникации. XXI век превращается в век разрушения здравого смысла.
Ханна Арендт в «Лекциях по политической философии Канта» отмечала, что здравый смысл (sensus communis) – это особое человеческое чувство, от которого зависит коммуникация. Поэтому, как это подчеркивал Кант, единственный общий признак помешательства – это потеря здравого смысла и появление вместо него логического своемыслия (sensus privates)38.
В условиях глобализации легитимация частных групповых интересов, их абсолютизация превращаются в таран здравого смысла. Глобальная взаимосвязь и взаимозависимость стран современного мира и цивилизаций требует теоретического взгляда на человечество как целое и политической философии, которая может служить эпистемологическим основанием позитивной коммуникации. Рассогласованность современного человека с самим собой и с другим выдвигает на передний план проблему горизонтов философских исследований и будущего самой философии. Всё продолжает жить как живое, и казалось бы оно по-разному одушевлено и вместе с тем начинает жить в себе и в другом, дышать по-своему и иначе. Формируется логистика механических соответствий при отсутствии внутреннего самоотождествления. Это значит, что цивилизация в своей эволюции накапливает потенциал самораспада.