Сегодня Дейтон представляется наиболее оптимальным решением. Однако побудить Киев и Запад принять это решение при нынешнем соотношении сил едва ли получится. Как минимум позиции самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республик должны быть не менее крепкими, чем позиции боснийских сербов перед началом дейтонских переговоров. К сожалению, дейтонский вариант едва ли можно реализовать без предварительного осуществления другого сценария – приднестровского. А это уже вопрос цены, которую Москва способна и готова заплатить за «приднестровизацию» Донбасса, включая и цену новых санкций. Однако настоящий драматизм очередного выбора, который предстоит сделать президенту Путину, состоит в том, что и отказ от приднестровского варианта имеет немалую политическую, экономическую и символическую цену.
* * *
Эта статья передана в редакцию «России в глобальной политике» в момент кратковременного спада напряженности, связанного со вступлением в должность нового президента Украины и переговорами ключевых участников конфликта, состоявшимися во время юбилейных торжеств в Нормандии. Сам факт интенсификации международных контактов и, в частности, встреча Владимира Путина и Петра Порошенко говорят о том, что бремя кризиса становится для всех сторон слишком тяжелым. Избрание президентом Украины олигарха Порошенко спустя три месяца после революции, имевшей не только националистическую, но и антиолигархическую направленность, свидетельствует об усталости большинства избирателей и от революции, и от раздирающего страну противостояния. Однако это не значит, что Порошенко получил мандат на такое урегулирование конфликта, которое было бы приемлемым для России и ополченцев Донбасса. Власть Порошенко не консолидирована, он не имеет устойчивой опоры в нынешнем составе Верховной рады и не обладает конституционными полномочиями для назначения большинства членов правительства. Поэтому основные усилия будут брошены бывшим шоколадным королем на укрепление собственных позиций на политической арене Украины путем проведения досрочных парламентских выборов. Между тем до военной победы над силами ДНР и ЛНР еще очень далеко. Однако любой серьезный компромисс между новым президентом Украины и сепаратистскими движениями Донбасса открывает путь к третьему Майдану, т.е. к новому витку дестабилизации. Динамика кризиса далеко не исчерпана, и вслед за временной разрядкой последуют новые обострения.
Украинский кризис уже сильно повлиял на российскую внутреннюю политику. Обновленная (крымская) легитимность третьего президентского срока Владимира Путина может быть использована для осуществления мобилизационного сценария. К последнему будут прежде всего подталкивать уже введенные западные санкции, а также находящиеся в стадии обсуждения меры наказания Москвы. Возрождение американского курса на отбрасывание России, скорее всего, заставит Кремль не только изменить методы экономического управления, но и ускорит процесс обновления элит, приведет к дальнейшему сокращению автономии гражданского общества. Вариант модернизации в партнерстве с Западом утратил актуальность на многие годы; остается вариант мобилизации в партнерстве с Китаем.
Восстановление сотрудничества России с Западом, прежде всего со странами Евросоюза, связано с возможностью хотя бы частичной стабилизации обстановки на Украине. Но характер отношений в любом случае претерпит значительные изменения. Политика ЕС в отношении России, основывавшаяся на ожиданиях, что эта страна рано или поздно повторит путь демократического транзита, пройденный другими государствами Центральной и Восточной Европы, зашла в тупик. Новая политика должна строиться на ином восприятии, близком к тому, как в Европе воспринимают Китай. Подобная смена ракурса будет способствовать прагматизации и инструментализации отношений Россия–Евросоюз. Дискуссии о ценностях и цивилизационной близости на какое-то время имеет смысл заморозить. Приоритетным могло бы стать создание действенного многостороннего механизма раннего предупреждения и урегулирования кризисов в Европе и Северной Евразии. Такой механизм окажется особенно востребованным в условиях дальнейшей ревизии постбиполярного мирового порядка. Украинский кризис лишь открывает целую серию конфликтов, которыми будет сопровождаться становление полицентричной системы международных отношений.
В тисках идентичности: Исламские сообщества в публичном пространстве запада и русско-мусульманского мира1
(Окончание)
Согласно демографическим прогнозам экспертов «Пью», Россия и впредь будет крупнейшей мусульманской страной (в абсолютных цифрах) на европейском пространстве к 2030 г. Ожидается, что темпы роста мусульманского населения в стране будут иметь показатель 0,6% ежегодно в течение следующих двух десятилетий, тогда как немусульманское население России может иметь тенденцию к ежегодному сокращению в среднем на ту же величину2.
Мусульманская умма в России: Факторы роста
Обозначая ожидаемый демографический тренд, следует сказать, что сразу несколько факторов будут способствовать дальнейшему поддержанию положительной динамики роста мусульманского населения на территории РФ. Из известных нам источников мы выделяем пять наиболее значимых:
1) традиция российских мусульманских женщин иметь двух и более детей (на одну женщину-мусульманку приходится приблизительно по 2,3 ребенка, средний национальный показатель – менее 1,5 ребенка);
2) большое количество браков, в которые вступают мусульманские женщины, при малом числе разводов, что увеличивает срок жизни супружеских союзов и создает им больше возможностей для деторождения (согласно данным Федеральной государственной службы статистики3, в 2010–2011 гг. в РФ на 1000 человек населения приходится 8,5–9,2 браков и 4,2–4,7 разводов, т.е. устойчивыми браками оказывалось 4,0–4,5 соответственно. В Центральном федеральном округе показатель прочности семейных отношений выглядит еще скромнее: 3,7–4,3. Тогда как в «мусульманских» регионах страны индикаторы стабильности брачных союзов за тот же период смотрятся впечатляющими: 9,3–7,7 – в Чеченской Республике, 7,1–5,9 – в Республике Ингушетия, 6,6–6,5 – в Республике Дагестан. И даже в таких республиках, как Башкортостан и Татарстан, где число этнических мусульман незначительно превышает всё постоянно проживающее там немусульманское население, разница между созданными и распавшимися семьями в 2010–2011 гг. всё равно превышает общероссийские показатели на 10–15% и более. В Республике Башкортостан супружеские пары оказываются устойчивыми в 4,4–5,0 случаях, а в Республике Татарстан – в 4,6–5,6;
3) низкое число абортов у мусульманских женщин (в 2011 г. по Российской Федерации в целом учтен 31 случай прерывания беременности на 1000 женщин фертильного возраста, тогда как в республиках Северного Кавказа этот показатель не превышает: 11 (Дагестан) и 13 (Ингушетия). Аналогичные данные в мусульманских республиках Урало-Поволжья (Башкортостан – 24, Татарстан – 30), хотя и значительно превосходят северокавказскую статистику, но не превышают среднюю по стране величину;
4) благоприятный репродуктивный возраст российских мусульман – в усредненных показателях он не превышает 30 лет;
5) кроме того, количественному росту граждан-мусульман на территории России также может способствовать процесс натурализации – переход иностранцев в подданство РФ, необходимый для решения демографических и экономических задач страны. Политика в отношении предоставления гражданства (натурализации) сегодня многими странами признается важным компонентом иммиграционной политики, поскольку «посредством института гражданства государство конституирует и воссоздает себя как единое политическое сообщество, идентифицируя определенных лиц в качестве своих членов и рассматривая остальных как иностранцев»4. Одна из важных функций института гражданства, по И. Валлерстайну, состоит в том, что через него в политический процесс вовлекаются всё новые и новые претенденты, в процесс реализации частногражданских и публичных прав, и вместе с этим – исключаются из него определенные категории населения. Идея гражданства «по самой своей сути всегда сочетает в себе понятия включенности и исключенности»5. Дифференцируя население по отношению к властвованию и проявляя свою инструментальную ценность при распределении власти, гражданство выступает в роли «символа и средства оформления единства нации в рамках одного государства»6.
Впрочем, следует назвать еще один фактор роста численности мусульманского населения России, учитывать который, если мы придерживаемся того принципа, что «демографические проблемы решаются прежде всего в рамках системного подхода к устойчивому развитию российского общества»7, неожиданно для многих стало возможным после 16 марта 2014 г., когда по итогам общекрымского плебисцита народов Автономной Республики Крым (АРК) включились юридико-политические и организационно-институциональные механизмы оформления его правовых последствий. Согласно Договору о принятии Республики Крым в Российскую Федерацию, подписанному Президентом РФ В.В. Путиным и первыми лицами Республики Крым (РК) и города Севастополь, населяющие Крымский полуостров народы автоматически становятся российскими гражданами. Эта норма распространяется на тех лиц, кто постоянно проживал на день присоединения республики на ее территории. Исключение составят лица, которые в течение одного месяца после дня подписания Договора заявят о своем желании сохранить имеющееся у них и (или) их несовершеннолетних детей иное гражданство либо остаться лицами без гражданства8.
Как было подчеркнуто в обращении В. Путина перед подписанием исторического документа в Кремле, среди 2,2 млн жителей Крымского полуострова «порядка 290–300 тыс. крымских татар, значительная часть которых, как показал референдум, также ориентируются на Россию»9. Хотя численность мусульман на Украине, как отмечают эксперты Центра ближневосточных исследований в г. Киеве, является объектом определенных манипуляций, что является достаточно типичной ситуацией «для бывшего СССР и даже для стран Европы, когда заинтересованные группы преувеличивают численность целевой аудитории»10, похоже, что в вопросе оценки количества этнических мусульман среди крымско-татарского населения позиции ученых, исламских деятелей и политиков практически не имеют существенных различий.
Российское мусульманство будет прирастать Крымом
Крымско-татарское население является ведущей этнической группой среди мусульман в пространстве Украины – следствие начавшегося после крушения Советского Союза активного возвращения на свою историческую родину некогда депортированного народа. Второй по численности этнической группой, усиливающей мусульманскую компоненту Крыма, считаются волго-уральские татары – их более 11 тыс. человек, однако их религиозная активность (как и башкир) малозаметна11. Еще одна суннитская диаспора на полуострове – башкиры, значительно меньшие по численности в общем балансе мусульманского населения АРК. Как правило, в культурных и религиозных мероприятиях они солидаризируются с близкими им по ментальности волго-уральскими татарами.
Подавляющее большинство мусульманских общин, дисперсно расселенных по территории Крыма, придерживаются ханафитского мазхаба12, являющегося традиционным и для большей части мусульман России и стран СНГ. Воссоединение Крыма с Россией дает важный повод рассматривать это событие также и через призму процесса повторного сложения крымской и российской частей мусульманской уммы вновь в одну целостность, существовавшую до роспуска СССР. Принятие российского гражданства крымско-татарским населением, представителями других мусульманских этносов, живущих и трудящихся рядом на крымской земле, сохраняя свою самобытность, традиции, язык и веру, заметно увеличивает общее число носителей исламской идентичности в РФ. Как минимум на 1,5%, если принять количество проживающих мусульман в стране равным 20 млн, неоднократно упоминавшимся российскими президентами и Министерством иностранных дел (впрочем, некоторые мусульманские политики уже называют значительно большую величину, сообщая о 27–28 млн13). И в некотором смысле можно будет говорить о достижении очередного «кумулятивного эффекта» в динамике российского мусульманства. (Последней своеобразной сенсацией, подтверждающей укрепление мусульманской компоненты в России, были обнародованные социологической службой Левада-центра результаты исследования за период 2009–2012 гг., согласно которым относящих себя к исламскому вероисповеданию россиян стало больше в 1,75 раза. Фиксируя рост приверженцев ислама с 4 до 7%, социологи одновременно констатируют, что ни одно другое традиционное для России религиозное объединение не смогло продемонстрировать устойчивого роста. Напротив, православие – доминирующая в обществе конфессия даже потеряла 6% своих последователей14.)
На протяжении многих веков в становлении и развитии культуры полиэтноконфессионального состава населения Крыма религия играла существенную и даже определяющую роль, ислам же был и остаётся здесь одним из фундаментальных факторов формирования социокультурной идентичности крымских татар-мусульман и политическим фактором межконфессиональных отношений. Драматичные события в этом регионе, тесно связанном с Россией «тысячами и тысячами нитей и связей», потребовали от реципиентов валдайского дискурса В. Путина из числа мусульманских акторов быстроты ответной реакции и непосредственного активного соучастия.
Крымские татары, подвергавшиеся вместе с некоторыми другими этносами многонационального Крыма депортации15, являются ведущей этнической группой среди мусульманских народов полуострова и материковой части Украины. Вместе с тем сегодня нельзя игнорировать наличия в новом субъекте Федерации страты, сохраняющей, по отзывам экспертов по исламскому сообществу, «критичность и подозрительность в отношении России»16. Публичными артикуляторами интересов этой группы населения, обладающей значительным опытом политической борьбы «в силу своей трагической истории и десятилетий борьбы с тоталитарным советским режимом за право жить на своей родине»17, выступают Рефат Чубаров, председатель Меджлиса крымско-татарского народа (подобие национального правительства), действующего между сессиями Курултая (подобие национального парламента), и Мустафа Джемилев, депутат Верховной рады Украины, экс-руководитель Меджлиса. Последний находится в лоне противников сближения с Россией, оспаривающих её действия на уровне ООН.
Учитывая известную проблематизацию национальной идентичности крымских татар18, закрепивших в Декларации о национальном суверенитете крымско-татарского народа, основном программном и не утратившем важности до настоящего времени документе, принятом Вторым Курултаем в 1991 г., положение о возможности политического, экономического, духовного и культурного возрождения крымско-татарского народа только в его национальном суверенном государстве19, российское политическое руководство в ситуации «крымской весны» 2014 г. не могло не обратиться к ресурсным возможностям исламских негосударственных институтов и мусульманской «народной дипломатии».
Вполне предсказуемыми и своевременными, на наш взгляд, выглядят и встречные инициативы агентов религиозной, политической и интеллектуальной элит российского мусульманства, объединяемых нами, согласно Т.А. ван Дейку20, дефиницией «символическая элита», вступивших в дискурсивную коммуникацию со своими «братьями» по вере, истории, культуре. Тем более что роль российского мусульманства как проводника национальных интересов своей страны в крымском сегменте исламской уммы ментально и исторически оправданна. С одной стороны, «будучи частью глобального полуторамиллиардного сообщества, они по определению соотносят себя и свои интересы с тем, что происходит за рубежом с их единоверцами»21. А с другой – возвращение этнокультурных мусульман Крыма под российскую юрисдикцию можно расценивать и как воссоединение крымской и российской частей уммы, формально скрепленных в одну целостность указом Екатерины II от 28 июля 1783 г. «О принятии Крымских жителей и прочих Татарских народов в Российское подданство»22. И эта общность (не без трагических несправедливостей и гонений со стороны политических режимов обеих империй – Романовых и СССР) просуществовала до роспуска Советского Союза. Хотя, несомненно, религиозные, исторические и культурные связи Казанского и Крымского ханств своими корнями уходят значительно глубже эпохи аннексии последнего императрицей Екатериной II. «И начаша збиратися ко царю мнози варвари от различных стран, от Златыя Орды и от Асторохани, от Азуева и от Крыма, и нача изнемогати время то и Великая Орда Золотая, усиляти и укреплятися вместо Золоты Орды Казань, новая орда, запустевши Саинов юрт», – писал автор «Истории о Казанском царстве»23.