Хотя, несомненно, религиозные, исторические и культурные связи мусульман России и Крыма своими корнями уходят значительно глубже эпохи аннексии Крымского ханства императрицей Екатериной II, оставшейся в народной памяти крымских татар «не только поработителем, но и обманщицей»24, нарушившей святое обещание, данное «за Себя и Преемников Престола Нашего содержать их [жителей] наравне с природными Нашими подданными, охранять и защищать их лица, имущество, храмы и природную веру, коей свободное отправление со всеми законными обрядами пребудет неприкосновенно…»25. Равно как и ее «преемники», которые в ходе проигранной Крымской войны и сразу после нее еще более усилили притеснения татар, «приведя в 1856–1862 гг. к эмиграции около 150 тыс. татар, что означало для их популяции в Крыму демографическую катастрофу»26.
Как справедливо отмечает В. Тишков, ценностные и мировоззренческие проблемы труднее всего поддаются компромиссным решениям. «По этой причине конфликты на основе культурных (этнических, расовых, религиозных, языковых) различий могут обретать исключительно жестокий характер, а посеянная ими ненависть изживается зачастую через поколения», – констатирует один из ведущих специалистов в области государственной национальной политики27. Поэтому самой важной в политических функциях этничности и в широком смысле всей культуры, по мнению эксперта, должна стать разработка такой формулы управления культурным разнообразием, которая будет адекватна каждому обществу и каждой конкретной ситуации, а предложенные в рамках нее механизмы смогут обеспечить гражданское согласие и избежать нежелательных конфликтов.
Невыученные уроки Отца нации
Важно отметить: решение о воссоединении в 2014 г. Крыма с Россией, которое как «правильное» было признано подавляющим большинством россиян (96%), согласно выводам Всероссийского центра общественного мнения28, сегодня вновь оказывается поворотным моментом и в судьбе исторических связей русско-мусульманского мира. Этот мир, по словам известного крымско-татарского просветителя Исмаила Гаспринского (1851–1914), залегает «между европейскими и монгольскими мирами… на перекрестках всех дорог и сношений торговых, культурных, политических и боевых»29. К взаимной выгоде от сотрудничества русского этноса и народов мусульманской культуры еще почти 120 лет назад И. Гаспринский призывал в своем просветительском дискурсе.
О перспективах взаимовыгодного сотрудничества между русскими и мусульманами (данным конфессионимом в Российской империи назывались все этносы мусульманской культуры) И. Гаспринский, имевший в тюркском сообществе России репутацию «величайшего мусульманского реформатора XIX века» и Отца нации, а также слывший известным энергичным городским управляющим, размышлял в работе «Русско-восточное соглашение» (1896). Обращаясь «из прекрасного Бахчисарая» к властям Российской империи, мэр бывшей столицы Крымского ханства Гаспринский очерчивал преимущества позитивного сотрудничества России с мусульманским Востоком. Он убедительно призывал «руководящих людей» найти «прочную базу для честного соглашения и обеспечения общего интереса и мирного развития народов»30. Однако его аргументацию о соответствующих выгодах от русско-восточного соглашения, которое помимо прочего позволило бы России облегчить ее духовную «цивилизаторскую миссию в самом широком смысле», правители явно оставили без внимания. Против такого партнерства, убеждал он, всеми правдами и неправдами будет бороться и Европа, надвигающаяся с Запада на мусульманско-русский мир. «Действуя то против России, то против мусульман, европейцы в том и другом случае извлекают выгоду и идут вперед»31; это совершенно ясно и рельефно видно по стремлениям Запада в политической сфере, заключает Гаспринский. Рассуждения мусульманского мыслителя, высказанные им на излете XIX столетия, в XXI в. вновь актуализируются в контексте проблематизировавшейся идентичности крымских татар-мусульман.
Для современного Российского государства, политическая юрисдикция которого вновь объемлет Крым, является архизначимым, чтобы населяющие его этнокультурные мусульмане не только согласились с предложенным им российским гражданством, но также приняли и новый для них связующий политический и социальный конструкт, выражаемый понятием «общероссийская национально-государственная идентичность». Схожую управленческую задачу в свое время прекрасно формулировал И. Гаспринский, будучи в то время городским головой Бахчисарая, прежней столицы Крымского ханства: «Желательно, чтобы эта еще внешняя, официальная связь… укреплялась и оживлялась сознанием не только ее политической необходимости, но и сознанием ее внутреннего исторического значения и полезности; желательно, чтобы русское мусульманство прониклось убеждением в том, что Провидение, соединив его судьбы с судьбами великой России, открыло пред ним удобные пути к цивилизации, образованности и прогрессу»32.
Современным потомкам Гаспринского предстоит осознанно разделить новую для них сущность общероссийской идентичности, которая в научной литературе рассматривается как включающая в себя «совокупность принципов, ценностей и установок, которые формируют социальную связь между государством и гражданином: набор общих представлений о государстве, ви́дение его роли в мировом сообществе государств, понимание его истории»33. Притом что культурные и политические элиты репатриированного народа в последние годы прилагают интенсивные усилия по возрождению и культивированию образа Крыма в рамках собственных представлений о судьбе полуострова, а государственно-гражданская идентичность россиян во многом еще находится на стадии становления, оставаясь к тому же полем незавершающихся дискуссий общественных сил34.
Мусульманские элиты – акторы российской политики идентичности
Активизация носителей символической власти (М. Шаймиев, Р. Минниханов, Р. Гайнутдин, К. Самигуллин, Д. Мухетдинов и др.) в публичном пространстве обусловливается, прежде всего, стремлением раскрыть «новым россиянам» потенциал и преимущества консолидации общества, совместно «выработать такую позицию, которая сделала бы жизнь крымских татар достойной»35. При этом выделяемая наблюдателями утилитарная компонента – добиться от Меджлиса и крымских татар-мусульман поддержки новой государственности Крыма и принятия новой власти36, безусловно, присутствует в акторной деятельности мусульманских «челночных дипломатов» из обеих столиц – Москвы и Казани.
Немаловажным для организации дискурс-коммуникационных событий (по Т.А. ван Дейку) являются и такие качества влиятельных представителей мусульманского сообщества, как их «сбалансированная позиция, умение говорить с людьми» – достоинства, на которые, в частности, обращает внимание А. Игнатенко, президент Института религии и политики, член Общественной палаты РФ. Как отмечает эксперт, особенно выделяющий «роль главы Татарстана Рустама Минниханова, который уже трижды побывал в Крыму, и роль главы Совета муфтиев России Равиля Гайнутдина»37, конструктивный дискурс и позитивная политика идентичности в Крыму – то, что сегодня крайне необходимо осуществлять российской власти и тем государственным и религиозным деятелям, которые находятся в активном дискурсе с крымскими татарами-мусульманами.
Оценки специалистов находят свое подтверждение в дискурс-анализе корпуса рассмотренных нами публичных выступлений акторов мусульманского сообщества России, ответственно принимающих на себя сложную часть проекта конструирования общероссийских смыслов политики национальной идентичности.
Так, председатель Совета муфтиев России Р. Гайнутдин, являющийся «ключевой фигурой в деле обеспечения взаимоотношений между Кремлем и мусульманским сообществом России»38, вкладывает в действо крымско-российского воссоединения глубочайший, божественный смысл: «Всевышний распорядился таким образом, что Крым вошёл в состав Российской Федерации, в связи с чем крымско-татарская нация вливается в двадцатимиллионную умму России»39.
Реестр аргументаций дискурса президента Татарстана Р.М. Минниханова, позиционирующего себя на крымской переговорной площадке в качестве «представителя Российской Федерации, субъекта Российской Федерации», редуцируется до репрезентации политических, экономических и социокультурных преимуществ федеративного союза «одной из продвинутых республик» с Россией, приемлемости татарстанского опыта в выстраивании отношений крымско-татарского народа с российским обществом и властью в рамках единого государства40.
Важным критерием эффективности взаимодействия дискурс-коммуникативных аттракторов с активом крымских татар-мусульман и российским руководством, бесспорно, является оперативное принятие государственными органами России целого ряда позитивных мер, направленных на поддержку крымско-татарского народа. Его скорейшей интеграции в принимающее сообщество будут способствовать политические и законодательные решения для завершения процесса реабилитации крымских татар. Принципиально значимым в этом смысле воспринимается Указ Президента РФ от 21 апреля 2014 г. № 268 «О мерах по реабилитации армянского, болгарского, греческого, крымско-татарского и немецкого народов и государственной поддержке их возрождения и развития», а также решение российских властей, затрагивающее одно из фундаментальных оснований национальной идентичности – язык, без которого невозможно развивать высокую (по Геллнеру) культуру. Конструировать национальную идентичность «новых россиян» в Крыму отныне смогут на равных правах русский, украинский и крымско-татарский язык41, получившие статус государственных на территории нового субъекта Федерации. Закрепление де-юре государственного трилингвизма в его пределах, безусловно, создает необходимую базу для формирования общероссийской государственно-гражданской идентичности.
Таким образом, участвуя в дискурсивных практиках и структурах, мусульманские акторы оказываются включенными в формирование идеологии национального развития России, конструирования паттернов национальной идентификации новых членов политического сообщества, для которых после крымского плебисцита радикально изменяется многое – национально-государственная идентичность, территориальные, корпоральные и семантические границы. Сами же элиты мусульманского сообщества России, организуя в Крыму публичные коммуникации акторов конструирования национальной идентичности – сообразно принятым в своей символической группе ценностно-идентификационным основаниям, а также социокультурному и политическому контексту – действуют в интересах российской нации, формирующейся в новых границах политического сообщества.
Как нам представляется, процесс вхождения РК в РФ может дополнительно повлиять на смягчение условий натурализации русскоязычных этнических мусульман из постсоветских республик, включая государства Центральной Азии. Это произойдет в случае принятия российскими властями законопроекта об упрощенном порядке предоставления гражданства РФ жителям СНГ. И такая инициатива вполне ожидаема в рамках содействия реализации концепции государственной миграционной политики страны на 2012–2015 гг., особенно заглядывая в перспективу создаваемого с 1 января 2015 г. Евразийского экономического союза.
Притом что культурный поток, как считают некоторые специалисты, может быть организован по-разному и даже может быть повернут вспять, «если для этого есть достаточные аргументы и ресурсы»42, все же процесс гражданской интеграции крымских мусульман в принимающее российское сообщество не обещает быть простым, учитывая состоявшиеся заявления руководителей Меджлиса, высшего полномочного представительно-исполнительного органа крымско-татарского народа в период между сессиями Курултая, о признании крымских татар в качестве субъекта принятия решений, «тем более тех, которые касаются их развития и развития их родины»43. Хотя здесь, на наш взгляд, есть прочная почва для взаимопонимания с российской властью, осознающей как факт прошлого «то время, когда готовые модели жизнеустройства можно было устанавливать в другом государстве, просто как компьютерную программу»44.
Напомним, как развивая эту свою мысль на заседании международного клуба «Валдай» в сентябре 2013 г., В.В. Путин ясно давал понять, что политическое руководство страны осознает невозможность в современных условиях навязывания сверху идентичности, национальной идеи, строящихся на основе идеологической монополии. «Такая конструкция неустойчива и очень уязвима, мы знаем это по собственному опыту, она не имеет будущего в современном мире», – подчеркнул он45. Примечательно, что выступление президента состоялось перед собранием известных экспертов, специализирующихся на изучении внешней и внутренней политики России, почти за пять месяцев до февральских 2014 г. событий на Украине, приведших к антиконституционному перевороту и вооруженному захвату власти, и за шесть – до референдума, воссоединившего Крым с Россией.
Еще одна «болевая точка» – структура и функционирование гибридной идентичности мусульман Крыма, поскольку за годы постсоветской независимости Украины их социокультурная идентичность и политическое самосознание претерпели серьезные трансформации. Так, большая часть репатриантов, недавно возвратившихся на историческую родину после депортации и чья «сеть мусульманских общин охватила практически все населенные пункты с компактным проживанием крымских татар»46, сегодня находится в двояком положении. С одной стороны, ситуация внешне напоминает переживаемую европейскими мусульманами-иммигрантами, а с другой стороны, с позиции собственного восприятия, она «существенно отличается, поскольку очень важным моментом для идентичности крымских татар является понимание себя как коренного населения полуострова»47. Цитируемая выше оценка авторов работы «Исламская идентичность в Украине», судя по большинству других актуальных источников, вполне коррелируется с современным взглядом экспертов на происходящее в Крымской Республике. Вот почему с присоединением КР к России последняя должна быть столь же последовательной и решительной в борьбе с исламофобскими настроениями и актами вандализма по отношению к святым местам, мечетям и мусульманским общинам в Крыму, не оставшимися незамеченными ОИК48. А также с представлениями об исламе как о неисконной религии, превалировавшими в украинском обществе, «что отражается в медиа-дискурсе и сказывается на отношениях государственных органов с исламскими организациями»49.
Ислам как элемент российского культурного кода
Не следует забывать, что тема мусульман, как подчиненного этноконфессионального меньшинства, в целом далеко еще не исчерпала себя ни в публичном пространстве Крыма, ни в России, вплетая в них реминисценции мусульманского прошлого. В российском дискурсе она постоянно эксплицируется формулировкой «ислам – это религия не пришельцев, не мигрантов, а коренных россиян»50, а также требованием главы Совета муфтиев России муфтия шейха Р. Гайнутдина к Российской Федерации «наконец полностью легитимизировать и, так сказать, “прописать” свою мусульманскую составляющую»51. Нарратив об автохтонных мусульманах как протосообществе будущей России присутствует и в публичных выступлениях исламских лидеров Башкортостана. Так, председатель Центрального духовного управления мусульман (ЦДУМ) России Т. Таджуддин во время торжественного богослужения в Уфимской Соборной мечети 8 декабря 2008 г. по случаю мусульманского праздника Курбан-байрам (Аид-аль-Адха), транслировавшегося на аудиторию телезрителей общероссийского «Первого канала», подчеркнул: «В России 20 млн мусульман. Мы тут жили, и живём давно, когда ещё Киевская Русь была»52.