Скорее всего именно ко времени этого визита, к июню 1810 г., Державин подготовил на высочайшее имя проект «Мечты о хозяйственном устройстве военных сил Российской империи» (VII, 439–464), в котором предлагал переорганизовать вооруженные силы и сделать определенные «генеральные распоряжения». В целом эту записку Я.К. Грот датировал 1807–1810 гг., но предисловие к ней – 1810 г., поскольку на полях его черновой рукописи упоминается издание «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха в переводе С.Ю. Дестуниса, вышедшее в 1810 г. (VII, 440)79.
Это предисловие текстуально перекликается с написанной 24 июня 1810 г. одой «Слава».
Предваряя свои конкретные предложения о принципах комплектования армии, ее снабжении и т.п., Державин красноречиво доказывал, что Александру I следует оставить экспансионистские замыслы и при переустройстве военных сил думать исключительно об укреплении обороны империи. Он убеждал императора, что России не нужны новые территориальные приобретения, что все уже сделано его предшественниками на троне, что ему «остается… только утвердить сие обширное здание непоколебимыми столпами», предупредив «ненасытных кровопийц, каковы суть Бонапарты, честолюбивые и дальновидные замыслы повелевать Европою или всем светом» (VII, 442). В то время когда к России только что (в 1809 г.), с одобрения Наполеона, была присоединена Финляндия и шла русско-турецкая война, такие суждения являлись выражением оппозиции правительству и звучали довольно остро. Желая убедить царя в своей правоте, Державин апеллировал к урокам мировой истории. С этого и начинается предисловие к «Мечтам о хозяйственном устройстве военных сил Российской империи»:
«Прочитывая историю и видя в ней, с одной стороны, беспрерывные тяжкие брани, подвиги завоевателей, а с другой, опустошения не токмо многих городов и стран, но и целых империй, приходит мне на мысль вопросить сих бичей человечества: какой предмет или цель они имели в их предприятиях, проливая кровь себе подобных и делая толь бедственные опустошения? Ежели бы они мне ответствовали: отмстить противнику своему, распространить свою славу, распростерть свое владычество и, наконец, учинить счастливыми своих подданных, – проходя происшествия вселенныя, едва ли я вижу кого из них достигших до исполнения своих желаний» (VII, 440).
В качестве самого поучительного (и единственного в этом тексте) исторического примера он приводил судьбу Александра Македонского и его державы. Образ самого прославленного из завоевателей дал Державину повод к рассуждению о ложности их славы и тщетности затраченных ими усилий и принесенных жертв:
«Слава пагубою и злодеяниями не приобретается, но проклятие; владычество никогда усилием приобретаться не может; ибо истинная власть состоит в покорении сердец и воли человека благодеяниями, и потому владычество победителя было и всегда будет суетно и недолговременно. Коль скоро дух из него вылетит, то и оковы его разрываются. Многим владеть и не пользоваться им благоразумно и порядочно, совершенная глупость. Это тот Тантал, который в море стоит, которого и напиться не может. <…> А сверх того: чтó усилием приобретено, то всегда готово к отторжению. Убедительнейший сему пример видим на самом просвещеннейшем завоевателе: коль скоро его не стало, то пространнейшая его монархия тотчас расхищена и разделена <была> на многие царства его полководцами; из чего произошли новые брани и новые несчастья народов. К чему и для чего подъяты были Александром Великим все подвиги? Поистине, ни к чему80» (VII, 440).
По мнению Державина, российский император сейчас находится в наивыгоднейших обстоятельствах и может стяжать истинную славу благодетеля для своего народа и миротворца для народов Европы. Для этого нужно отказаться от мыслей о расширении границ и сделать такие распоряжения,
«…которые бы обеспечивали на долгие времена целость империи <…> и представили бы ее таким великаном, который без войны был страшен свету и содержал бы равновесие в руке своей, а паче междоусобием в крови своей утопающей Европы, бы<л> царств посредником, или паче миротворцем. Вот прямая слава кроткого Александра. Дух его народа и доброта души его на такой чреде, что могут они стяжать ему славу Александра, но не великого победами, а богоподобного миром вселенныя или, по крайней мере, Европы! Чтó несравненно лучше и величественнее, нежели титла всех императоров, и всех победителей вселенныя» (VII, 441).
В оде «Слава» Державин также апеллирует к урокам истории, преподаваемым человечеству самим Творцом и Промыслителем мира. Именно таков смысл предпосланного оде эпиграфа: «День дню отрыгает глагол, и нощь нощи разум» (Пс 18:3). Псалом, откуда взят этот стих, Державин ранее переложил под заглавием «Доказательство Творческого бытия» (1796): «Небеса вещают Божью славу, / Рук Его творенье твердь; / День за днем течет Его уставу, / Нощи нощь приносит весть» (I, 726–727).
В оде под «завоевателем» подразумевается в первую очередь Наполеон, но в принципе это фигура обобщенная, вполне логично наделяемая и чертами из жизнеописания Александра Македонского. Одна из них взята из только что прочитанного Державиным Плутарха в переводе С.Ю. Дестуниса:
Эти строки прямо отсылают к рассказу Плутарха о тяжком и бесплодном походе Александра в Индию, когда он в сердцах воскликнул: «Поверите ли вы, афиняне, каким опасностям подвергаю себя, дабы заслужить похвалу от вас?»81 (сравнение же завоевателя с Танталом использовано в приведенном выше отрывке из предисловия к «Мечтам о хозяйственном устройстве…»).
К «Сравнительным жизнеописаниям» в оде есть как минимум еще одна отсылка. Так, в строках «И в бочке циник благородно / Велел царю не тмить свой свет» (III, 49), очевидно, подразумевается пересказанный Плутархом эпизод с Диогеном, попросившим Александра не заслонять ему солнца. В предисловии к «Мечтам о хозяйственном устройстве…» также есть отсылки к конкретным эпизодам написанной Плутархом биографии Александра (например, о его отношениях с индийским царем Пором, см.: VII, 440). Наличие аллюзий на один и тот же текст греческого историка в совершенно разных по жанру оде и деловой записке 1810 г. только естественны, поскольку в обоих случаях речь идет об уроках истории и развиваются сходные мысли.
И в оде «Слава», и в предисловии к «Мечтам о хозяйственном устройстве…» Державин усиливался доказать, что история учит, а Закон Божий требует от царей избегать «гнусной славы» «убийц народов» и не стремиться к завоеваниям ради завоеваний. Российскому же монарху, чье «власть и могущество… управляют такою частью света, каковую едва Римляне и прочие завоеватели вселенныя под властью имели» (VII, 442), новые приобретения просто опасны.
В подтексте этих рассуждений, конечно, было несогласие отставного государственного деятеля с определенными внешнеполитическими акциями правительства. Кроме безусловно и постоянно осуждавшегося Державиным союза с Наполеоном и сотрудничества с ним в европейских делах, в июне 1810 г. он мог думать о не слишком удачно развивавшейся русско-турецкой войне, ближайшей целью которой было присоединение Молдавии и Валахии. В этом у него были единомышленники, в том числе находящиеся в правительстве. Так, Н.С. Мордвинов, друг А.С. Шишкова и давний знакомый Державина, являвшийся в 1810 г. членом Государственного совета и главой департамента государственной экономии, 25 августа 1810 г. подал Александру I записку «О ускорении мира с турками», в которой высказался против приобретения новых земель. Любопытно, что Мордвинов при этом прибег к сходной с державинской риторике и не обошелся без суждения об «истинной славе»: «Благосостояние империи Российской – единый предмет, достойный отеческого попечения Государя Императора – не требует приобретения Молдавии и Валахии. Не завоевание новых земель, но сохранение в целости древнего достояния может токмо доставить славу истинную и хвалу веков Обладателю половины двух частей мира и упитать к нему любовь и благоговение народное. Пространство империи Российской столь уже обширно, что самое-то расширение соделывает ее слабою против ополчения соединенных Европы сил»82 (курсив мой. – В. К.). Можно не сомневаться, что этих мыслей Мордвинов придерживался и ранее и мог обсуждать их с Державиным, регулярно встречаясь с ним на литературных собраниях у Шишкова в 1809 и 1810 гг. (см.: VIII, 903–904).
«Мечты о хозяйственном устройстве военных сил Российской империи» Державин писал специально для Александра I (хотя она и не дошла по назначению). Ода «Слава» обращена как будто вообще к «царям», но предназначалась в первую очередь для него же. Главная мысль в этих текстах одна и та же: российскому императору не следует идти по стопам Александра Македонского и Наполеона, они недостойны ни расточаемых им похвал, ни, тем более, тайного восхищения и зависти (в чем Державин, видимо, подозревал Александра I). Он должен заботиться о внутреннем благосостоянии государства и охране его границ. Слава, добываемая «чрез токи крови на войне», сама по себе сомнительна и ужасна для поэта («Подрыв и вражью с треском граду / Не радует души моей…» – III, 50). И если Александру I все-таки суждено стяжать славу победителя на войне, пусть это будет слава защитника отечества. Только этот род воинской славы Державин в оде «Слава» признал бессмертной и несомнительной:
Таким образом, в июне 1810 г. интересующая нас ода являлась актуальным политическим высказыванием – агитацией против Наполеона и союза с ним, предупреждением об исходящей от него угрозе, критикой проводимой российским правительством внешней политики, советом обратить все силы на оборону и внутренне благоустройство страны и в особенности на воспитание юношества и попечение о бедных и больных (чему особо посвящена 12-я строфа). Своей одой Державин в очередной раз преподавал урок царю, хотя и вряд ли слишком рассчитывал на его действенность (ведь и деловую записку он озаглавил «Мечты…»).
Духовный смысл оды «Слава» (согласующийся, в частности, со смыслом «Гимна лироэпического на прогнание французов из отечества») заключается в утверждении идеи Божественного правосудия, рано или поздно, но всегда осуществляющего в земной истории человечества, а не только за ее пределами. Стремящийся к всемирному господству коварный тиран никогда не сможет ни достигнуть своей цели, ни удовлетвориться достигнутым и будет наказан не только в будущей жизни, но и покроется бесславием на земле. «Прямой славой» Бог награждает только добрых и благотворительных государей, старающихся поступать в согласии с заповедями Божьими. Но поскольку абсолютные совершенство, благо и истина принадлежат единственно Богу, Царю вселенной, истинные слава, честь и поклонение подобают только Ему, о чем и говорится в последней строфе, завершающейся словами Псалтири83:
«Россияда» М.М. Хераскова как один из источников оперы Г.Р. Державина «Грозный, или Покорение Казани»
Аннотация
В статье предпринята попытка доказать, что Г.Р. Державин, создавая оперу «Грозный, или Покорение Казани», обращался к поэме «Россияда» М.М. Хераскова как к источнику мотивов, образов, элементов сюжета.
Ключевые слова: М.М. Херасков, Г.Р. Державин, «Россияда», «Грозный, или Покорение Казани», Иван IV.
Semionova A.V. «Rossiyada» by M.M. Kheraskov as one of the sources of the G.R. Derzhavin’s opera «Grozny, or the conquest of Kazan»
Summary. This article attempts to show that G.R. Derzhavin, creating the opera «Grozny, or the conquest of Kazan», refered to «Rossiyada» by M.M. Kheraskov as a source of motives, characters, elements of the plot.
Опера Г.Р. Державина «Грозный, или Покорение Казани» (1814) и поэма М.М. Хераскова «Россияда» (1779) рассказывают об одном и том же историческом событии – присоединении Казанского ханства к Московскому государству Иваном IV. В предисловиях к произведениям оба автора отмечают, что опирались на исторические источники и предания, допуская, однако, неточности и многое домысливая84. Если выбор одного и того же предмета предполагает сходство сюжетов, то аналогичные вымыслы, вероятно, являются следствием влияния предшествующего произведения на последующее. Опора на общие источники, среди которых «Казанская история», а также античные и европейские эпические поэмы (прежде всего «Освобожденный Иерусалим» Т. Тассо)85 отчасти объясняет параллели, и все же некоторые совпадения представляются неслучайными. Вероятно, Державин обращался к «Россияде» Хераскова как к источнику мотивов, образов, элементов сюжета.
В произведениях Хераскова и Державина действуют схожие персонажи, с которыми связан ряд вымыслов. Так, центром сложного любовного конфликта, не имевшего места в действительности, оказывается казанская царица Сумбека. У Державина, как и у Хераскова, она предстает не столько политиком, сколько женщиной – любящей, ревнивой, коварной и мстительной. Сумбека в поэме Хераскова напоминает одновременно Дидону, Медею и Армиду. Державин сравнительно точно воссоздает этот образ в опере. Сумбека желает стать женой Османа и разделить с ним трон, но любовник неверен ей. Осман очарован юной Эмирой. Любовь и ревность ослепляют казанскую царицу, она думает не столько о благе государства и грядущей войне, сколько об Османе.
Этот сюжет, во многом додуманный Херасковым, все же основан на реальных событиях. Прототипом Османа был крымский вельможа Кощак, который являлся любовником ханши Сююнбеки, вдовы казанского правителя Сафа-Гирея. В «Казанской истории» есть упоминание о том, что Кощак планировал убить маленького Утемиша, жениться на Сююнбеке и занять казанский трон. Однако крымская партия в Казани, возглавляемая Кощаком, потерпела поражение. Он бежал из города, но был захвачен в плен русским отрядом, доставлен в Москву и казнен. Согласно «Казанской истории», притязания Кощака на престол и руку царицы были небезосновательны: «…царевич Кощак, человек величавый и свирепый, удостоенный царем самого высокого сана среди казанских вельмож за то, что показал себя в боях мужественным воеводой…»86. В поэме Хераскова герой представлен иначе. Осман слаб и малодушен, лукав, легко поддается чужому влиянию. Он любовник, но не воин. Неприглядная смерть Османа в поэме – наказание за обман, коварство и жажду власти. Державин в опере иначе обыгрывает этот сюжет, но все же частично следует за поэмой Хераскова. Так, Державин заимствует из «Россияды» само имя Осман, причем вводит вымышленную героиню Эмиру и заостряет конфликт, формируя любовный треугольник Сумбека–Осман–Эмира. Однако Осман в опере Державина не столь слаб и коварен, как персонаж в поэме Хераскова, хотя и в опере он в большей степени герой-любовник, нежели воин и политик, каковым, согласно источнику, являлся Кощак. Кроме того, Осман просит поддержки у царя Ивана и переходит на сторону русских (а не погибает, как Осман в «Россияде» и его прототип крымский хан Кощак).
Любовь Алея к Сумбеке в рассматриваемых произведениях – преувеличение. В поэме после покорения Казани Алей просит у Иоанна в награду лишь руку Сумбеки. В опере Шигалей уговаривает царя простить Сумбеку и восстановить брак. Согласно «Казанской истории», все было несколько иначе. Шигалей не простил Сююнбеке предательства, однако был вынужден жениться на ней по настоянию Ивана IV еще до похода на Казань в 1552 г. Автор «Казанской истории» утверждает, что Шигалей запер жену в отдаленной комнате и не жил с ней, несмотря на ее красоту87. Так ли это было, установить едва ли возможно, но в данном случае Херасков противоречит одному из своих источников, и Державин следует за автором поэмы.