11. Уткин А.И., Федотова В.Г. Будущее глазами Национального совета по разведке США: Глобальные тенденции до 2025 года: Изменившийся мир. – М.: Институт экономических стратегий РАН: Международная академия исследований будущего, 2009. – 248 с.
12. Федотова В.Г. Будущее капитализма в исторической перспективе // Политический класс. – М., 2006. – № 8. – С. 85–93.
13. Федотова В.Г. Этика и капитализм // Политический класс. – М., 2007. – № 1. – С. 80–91.
14. Фурсов А.И. Колокола истории. – М.: ИНИОН, 1996. – 462 с.
15. Шпакова Р.П. Вернер Зомбарт – германский феномен // СоцИс. – М., 1997. – № 2. – С. 115.
16. Eisenstadt S.N. Multiple modernities // Daedalus. – Cambridge (MA), 2000. – Vol. 29, N 1. – P. 3–29.
17. Friedman Th. Hot, flat and crowded: Why we need a green revolution and now it can renew America. – N.Y.: Farrar, Straus & Giroux, 2008. – 775 p.
18. Global trends 2025: A transformed world. – Wash.: National intelligence council, 2008. – 124 p. 19. Huntington S. The clash of civilization and the remaking of world order. – N.Y.: Simon & Schuster. – P. 75.
20. Neun von zehn Deutschen fordern neue Wirtschaftsordnung // Spiegel. Hamburg, 2010. – 18 August.
21. The changing nature of democracy / Ed. by T. Inoguchi, E. Newman, J. Rtane Tikio. – N.Y.; P.: United Nations univ. press, 1998. – 285 p.
Модернизация в атомизированном обществе
Современное общество живет догмами прошлого, проецируя понятийный аппарат, разработанный столетия назад, на свою современную структуру. Например, до сих пор многими политиками и частью представителей экспертного сообщества используются термины «капитализм» и «социализм», которые объективно во все большей степени становятся предметным полем дисциплины «история экономических учений» и, кроме того, используются в программных документах маргинальных политических партий.
Сложнее с модернизацией, поскольку этот термин характеризует не стационарное состояние общества, а его эволюцию. Тем не менее и здесь возникает сущностная проблема. Дело в том, что на практике модернизация рассматривается применительно к обществу в целом. Существуют и критерии, отличающие современные, или модернизированные, общества от обществ традиционных. Однако эти критерии сами по себе очень нечеткие и допускают сочетание реалий с виртуальным содержательным обеспечением. Например, позднесоветское общество никогда не было коллективистским: борьба за потребительские ресурсы в условиях дефицита определяла доминирование индивидуализма и узкогрупповых интересов. Тем не менее это прикрывалось идеологией виртуального общества, где человек человеку – друг, товарищ и брат. Аналогично, попытавшись объективно определить степень современности / традиционности постсоветской России с использованием критерия «авторитарный характер власти», приходишь к выводу, что демократия в стране становится во все большей степени виртуальной, в то время как авторитаризм власти, особенно региональной, повышается.
В этом контексте так называемая догоняющая модернизация для современной России представляется единственно реальным вариантом – иные гораздо хуже, поскольку не решают ключевых проблем страны, препятствуют ее сопряжению с традиционными демократиями. Какая-либо иная модернизация в России чревата риском возвращения к традиционному обществу – псевдоколлективизму, клерикальности в том ее смысле, что душу надо спасать на земле, ограничиваясь малым, уважая власть, независимо от уровня коррупции в государстве. Казалось бы, история уже научила, что именно в такой стране в ХХ в. «храмы как поленья сожгли всего за треть столетья» (М. Кочетков). Очень хочу ошибиться, но, кажется, ситуация повторяется.
Мир вступил на путь глобализации, ставшей вектором развития мирового сообщества на ближайшие десятилетия. Она заняла место многочисленных программ по социально-экономическому подъему «третьего мира», которые реализовывались международным сообществом во второй половине прошлого века. Оказалось, что развитие экономик этих стран может произойти в тех случаях, когда у крупных компаний появляются экономические и экологические стимулы к выводу производств в другие страны, освоению новых рынков сбыта. Россия не стала исключением: создание автомобильной промышленности, альтернативной «официальной», – один из примеров. Пришли новые технологии в пищевую промышленность страны, на железнодорожный транспорт. Появились новые современные рабочие места, обусловившие формирование нового типа российского работника. И это элемент догоняющей модернизации.
Стесняться тут нечего. Свобода передвижения капиталов, как и свобода передвижения физических лиц, привели к тому, что развитые экономики тоже стали догоняющими, причем догоняющими Россию. Правда, в иной области, а именно – в области научных исследований. Недавнее присуждение нобелевских премий по химии двум живущим за границей россиянам – лучшее тому подтверждение. Идеи научных разработок родились еще в России, инфраструктура которой оказалась не готовой к исследованиям. Что объяснимо, поскольку основные проблемы, стоявшие перед первой генерацией российских реформаторов, были элементарными: накормить, обуть и одеть население, научить его экономической самостоятельности, заложив тем самым основы новой социальной структуры общества.
И успешное в целом решение этих задач произошло по модели именно догоняющего развития, что естественно привело к воспроизводству тех же проблем, которые присущи развитым рыночным экономикам. Почему, оппонируя экспертам, негативно оценивающим результаты реформ, их можно признать в целом успешными? Хотя бы потому, что появился сегментированный потребительский рынок, рассчитанный на граждан с различными уровнями доходов. Составляющие этого рынка характеризуются различиями в ценах и качестве товаров и услуг, но не различиями имеющихся товарных позиций. Успех можно оценить и по тому факту, что в российском обществе появились принципиально новые социальные группы. В их числе, например, предприниматели, граждане, работающие по найму у физических, а не у юридических лиц (если в 2002 г. их доля в общей численности занятых составила 4,1%, то в 2008 г. – уже 10,8%), рантье, живущие на доходы, получаемые от имущественных и финансовых активов (в 2008 г. доля доходов от собственности в составе денежных доходов населения составила 9%).
Российское общество во все большей степени становится атомизированным. Подобно ветвящемуся генеалогическому древу, ветвятся и социально-экономические интересы его членов. Они разнятся не только в классических дихотомиях «город – село», «центр – периферия», но даже в пределах одного и того же вида экономической деятельности. Отсюда – и разное отношение к модернизации, содержательное наполнение которой различно для различных групп населения и, по-видимому, домохозяйств. Можно предположить поэтому, что модернизация в современной России обречена на неудачу, если она будет проводиться «сверху», как это было во всех предыдущих модернизациях страны. Косвенным подтверждением этому является так называемый «сколковский» проект, согласимся, не точечный (резидентами Сколкова могут быть субъекты инноваций, которые находятся на территории других регионов страны), но «заповедный».
А если это так, то мы должны согласиться с тем, что модернизация как единая программа вряд ли может быть выработана. Также бесполезно пытаться нарисовать портрет страны даже в среднесрочной перспективе. Пару десятилетий назад никто не мог представить, какой будет национальная структура занятых в Москве, а сейчас мы знаем, насколько резко она изменилась. И программа модернизации должна формироваться подобно тому, как формируются федеральные целевые программы. Определили проблему, проанализировали возможные направления ее решения и стали наполнять конкретными мероприятиями. Другое дело, что наполнение это должно происходить с учетом предполагаемой реакции конкретных «атомизированных» групп населения.
Рискну предположить, что в современном обществе серьезное отношение к «национальной гордости великороссов» вряд ли возможно. Только свободное развитие домохозяйств, уровень их благосостояния определяют любовь к государству и доверие к государственным институтам. Боюсь, что в модернизацию российский потребитель (что не всегда синонимично обывателю) в массе своей не верит и относится к ней индифферентно, если не как к инструменту очередного «распила» бюджетных денег. И это вне зависимости от того, какой путь модернизации для России будет избран – западный, национально-ориентированный или какой-либо другой. С этой точки зрения национальные проекты вызывали гораздо больший интерес, поскольку их результаты можно было увидеть – центры высокотехнологичной медицинской помощи, новые школьные автобусы, компьютерные классы. Тот же российский потребитель будет в гораздо большей степени радоваться появлению некоего нового гаджета, но не отчетам правительства об успехах на пути модернизации.
Поддержка модернизации обществом обеспечивается, когда ее результаты доводятся до конкретных домохозяйств, и выигрывающих домохозяйств – большинство. В противном случае даже технологические прорывы воспринимаются враждебно. Яркий тому пример – поезд «Сапсан» – прообраз будущей модели скоростного пассажирского железнодорожного сообщения в стране. Однако его появление обусловило резкие протесты (вплоть до физических) у жителей прилегающих к железной дороге населенных пунктов, поскольку вопросы, связанные с запуском скоростного поезда, были решены не комплексно. От реализации данного модернизационного проекта выиграла достаточно обеспеченная часть российского населения. Однако он обернулся «демодернизацией» жизни тех, у кого ухудшились транспортная доступность мест работы ввиду отмены части электричек, возможность оперативного получения социальных (например, медицинских) услуг, безопасность жизни (отсутствие удобных оборудованных переходов, невозможность проезда пожарных машин). Представляется, что ни в одной из западных демократий подобное невозможно: любая экспертиза заставила бы бенефициаров подобного проекта направить часть будущей прибыли на решение проблем местных сообществ. Кстати, сложившаяся ситуация характеризует и недостаточную квалификацию центрального правительства, к функциям которого, безусловно, должно быть отнесено создание инфраструктурных условий для реализации модернизационных проектов.
Вообще, если говорить о модернизации для России, то здесь должен действовать принцип слабого, или «замыкающего» по группам населения, звена – именно на решение их проблем должны быть нацелены проекты модернизации. В противном случае мы рискуем получить две России, очень не похожие друг на друга. А это очень опасно, тем более что фактор миролюбия россиян в конфликтах может рассматриваться как не значимый.
В этом контексте важно отметить вот что. Не очень понятно, почему одним из критериев отличия традиционного общества от современного выступает зависимость первого от религиозных представлений. Именно последних, как кажется, не хватает современному российскому обществу, несмотря на православный мейнстрим. Более ценным является самоорганизация общества снизу – пожалуй, наиболее ярким примером служит фонд «Подари жизнь», аккумулирующий средства на помощь детям, больным онкогематологическими и иными тяжелыми заболеваниями.
Не думаю, что реальна перспектива перехода российского общества к модели безудержного потребления, предвосхищенной в начале 1960-х годов братьями Стругацкими в «Хищных вещах века». Возможны маргинальные нарывы такого общества, охватывающие очень ограниченный по численности контингент жителей, которые сознательно выбирают для себя соответствующую модель потребления и не имеют серьезных ограничений. Для большинства россиян такая модель неприемлема в силу ограниченности их доходов.
В современной России модернизация – это, возможно, даже не столько модернизация технологическая. Основная ее задача состоит в том, чтобы консолидировать атомизированное российское общество по интересам и потребностям, прежде всего на уровне «communities», создать мощный противовес органам государственного управления, в том числе и для проведения независимой экспертизы управленческих решений. Если демократия не получилась сверху (по Т. Шаову, «свобода, даденная сверху, // Куда-то вверх и уплыла. // Что остается человеку? // Да штоф зеленого стекла»), то единственный вариант – накапливать ее критическую массу снизу. И с этой точки зрения догоняющая модернизация, в том числе и в области формирования муниципальных сообществ, разумнее идей «суверенной демократии».
А что касается пороков западных обществ, то компенсирующим механизмом, как уже говорилось, станет принцип ориентации модернизационных мероприятий на «замыкающее» звено общества.
Модернизация России: Гуманитарные проблемы
1. Постановка вопроса
Главный вопрос: что будет с культурой, вернее, какой будет культура ближайшего будущего? Информационные средства современной модернизации (поздней, текучей, рефлексивной) делают мир малопредсказуемым, переменчивым и всеобще связанным. Новое прирастает с такой скоростью, что рядовому потребителю остается время только на мгновенную реакцию, но не на размышление, рефлексию. Это особенно видно по трендам современного искусства: в литературе, театре, живописи не появилось ничего принципиально нового, есть только бесконечные перелицовки старого. Но новомодные одежды или позы, навязанные старому, не делают его новым. Доступность и открытость увеличились, но мир только начинает осознавать себя в новом качестве «глобальной культурной деревни». Это взаимопроникновение всего и вся и есть новая культура?
Посмотрим на ценности, лежащие в основе долгосрочных стратегий модернизации двух лидеров мира, – США и Китая. Думаю, что основной культурный диспут развернется вокруг двух моделей потребительской идеологии: интенсивной и экстенсивной. США движутся в первом направлении: как эффективно использовать наличные ресурсы, включая креативный потенциал человека? Как при этом сберечь природу? По существу речь идет об экологизации мышления и действия, т.е. о создании их новых культурных образцов. Эта нацеленность на максимум эффективности и креатив – вполне гуманистическая линия эволюции.
Вторая, еще более глубокая линия развития современной евроатлантической культуры – это, как говорят ученые, движение «вниз», к тайнам микромира, которое может перевернуть наши представления об эволюции природы и человека, его здоровье, продолжительности жизни и т.д. Здесь опять ведущая роль принадлежит науке, интеллектуалам. Заметим, правда, что ориентация на экономию и эффективность отнюдь не отменяет принципа «жизни в кредит», этого важнейшего движителя современной экономики.
Существует и противоположный тренд: сохранять и даже наращивать стереотипы потребления, сокращая при этом количество потребителей, и / или не заботиться об их выживании вообще. Эта модель модернизации, т.е. модернизация за счет эксплуатации дешевой рабочей силы, как, например, в Китае, дает огромную прибыль, которую можно направлять в военно-техническую сферу. В Китае количество погибших в расчете на 1 млн. т добытого угля превышает тот же показатель в США в 32 раза! Если учесть при этом практическое отсутствие пенсионной системы и скудость стандартного социального пакета в целом, то это означает если не культивирование, то сохранение десятков миллионов носителей культуры бедности под лозунгом «Сильное государство любой ценой!». Но ресурсов для такой огромной страны, взявшей курс на форсированную модернизацию, все равно не хватает. Значит, без «культуры экспансии вовне» (или более нейтрально: культуры естественного расширения жизненного пространства) все равно не обойтись. Здесь ведущая роль принадлежит партии, армии, силовым ведомствам, менеджменту.