Однако при всем различии обозначенных культурных трендов этих обществ, они все равно будут определяться борьбой за новые источники ресурсов на Земле, под Землей и в Космосе. Пример тому – недавно вспыхнувшая борьба между США, РФ, Канадой и рядом скандинавских стран за право освоения шельфа Ледовитого океана, изменений в космическом праве и т.д. Причем появление новых видов вооружений делает захват чужого (экспансию) все более «гуманным»: высокоточное неядерное оружие будет подавлять способность к сопротивлению только силовых структур вероятного противника, сохраняя почти нетронутыми население и природу.
Следовательно, при любом раскладе конфликты и борьба отдельных стран и их союзов неизбежны. Причем не только гигантов, но и малых традиционных сообществ, представляющих тем не менее реальную угрозу этим гигантам, как, например, сомалийские пираты или афганские талибы. Мир, несмотря на интегрирующую мощь потоков информации и капитала, все более наполняется малыми сообществами, не имеющими легального статуса, но обладающими реальной силой (пример – «неопознанные вооруженные формирования» и просто бандиты и грабители).
Поэтому придется переформулировать проблему культуры: производство материальных или духовных ценностей vs. их захват, разрушение, разграбление? Длительный и все более эффективный процесс обустройства своей жизненной среды («кокона основополагающего доверия», как называет его Э. Гидденс) или захват чужой для сиюминутного потребления? Могут возразить: так было всегда! Нет, не всегда. Одно дело – естественный процесс замены старого, т.е. именно то, что называется модернизацией, и совсем другое – насильственный захват ценностей одного другим. Вообще, силовая модернизация – отнюдь не редкий феномен истории. Достаточно вспомнить процесс создания советской атомной бомбы и вообще институт промышленного и военного шпионажа.
2. Исходные предпосылки модернизации России
Краткий исторический экскурс. Советскую модернизацию делали «спецы», русские ученые, инженеры и квалифицированные рабочие, корпус которых был сформирован интеллектуальным и гражданским подъемом России 1860–1920 гг. В послевоенные годы эту модернизацию продолжали такие же высококвалифицированные специалисты, в «шарашках» и многочисленных КБ. Эти «спецы», несмотря на гонения, были воспитаны в духе гражданственности и работали на благо страны. Сегодня даже для «догоняющей» технобюрократической модернизации кадров нужной квалификации просто нет. Вот он, «бумеранг» нашего молодого капитализма.
Не поэтому ли советская парадигма модернизации продолжает демонстрировать свою удивительную устойчивость? Как отмечают М.К. Горшков и Н.Е. Тихонова, «советское прошлое, его события и достижения – по-прежнему предмет национальной гордости; главная установка массового сознания – на доминирование государства в экономике и управлении собственностью; традиционные ценности постепенно восстанавливают свое воздействие на общество, так что «модернизационный рывок России “захлебнулся”, а возможности ускоренного движения к постмодерну оказались упущены. Социокультурная модернизация идет сегодня в стране своим естественным путем, а не ускоренным темпом, а значит, ее продвижение вширь и вглубь общества зависит главным образом от смены поколений» (2, с. 134, 144).
Это значит, что инерция развития «тела» российского социума (т.е. сращенности бизнеса и власти, неразделенности ее ветвей), фактически однопартийная система, ограниченность гражданских прав и свобод сохранятся в обозримом будущем. Это значит также, что глобальные и даже региональные войны маловероятны, поскольку российские активы находятся в западных банках, но давление извне (в форме локальных конфликтов, требования участия в миротворческих акциях далеко за пределами страны и т.д.) будет нарастать. Далее, вопрос рядового россиянина, уже инфицированного потребительской идеологией: «Что даст лично мне эта планируемая наверху модернизация?», – далеко не праздный. Начиная с периода позднего брежневизма, негласно направлявшего жизнь массы по принципу «живи и давай жить другим», не труд, тем более – труд творческий, инновационный, а потребление стало ее главным ориентиром. Без восстановления этики честного, напряженного творческого труда и его справедливого вознаграждения, без уважения человека труда никакой модернизации не будет.
На мой взгляд, следует различать идею и идеологию гуманистической модернизации. Идея ее стара: человек в центре. Человек и кормящая, защищающая его природа – в центре норм социального действия и социальных институтов. Если человек почувствует себя собственником своего труда и его результатов, свободным от страха преследования, если человек, свободно перемещаясь по стране и миру, будет беречь его природу и ресурсы, чувствовать ответственность за них, уважать законы, не только писанные им самим, но и обнимающей его природы, русский человек станет другим человеком. Это не может произойти сразу, но такая идея должна быть ведущей.
Что же касается идеологии гуманистической модернизации, то я бы сформулировал ее ядро таким образом: общее движение вперед и общая ответственность на основе перманентной рефлексии относительно общего будущего − рефлексии, реализующейся в гуманизации и демократизации социальных институтов. В течение нескольких веков российская элита все время что-то конструировала, рассматривая население как ресурс. Но он истощился, и пора остановиться, чтобы оценить сделанное и безвозвратно утерянное. Пора научиться считать человеческую и природную цену всепоглощающей страсти к обогащению. Такая «остановка» не синоним стабильности и тем более стагнации. Развитие может осуществляться только через нарушение стабильности, но оно не должно быть разрушительным.
Действительно, российская правящая элита до сих пор не определилась, какая именно модернизация остро необходима стране. Технологическая, политико-экономическая, гуманистическая или же системная? Судя по общей политической атмосфере, это будет прежде всего модернизация существующей ресурсно-ориентированной экономики и связанной с ней политической и социальной структуры. И это, с точки зрения правящей бюрократии, вполне логично, поскольку именно существующая модель такой экономики обеспечивала как ее, элиты, экономические и политические интересы, так и социально-политическую стабильность в обществе.
Посмотрим на возможные последствия такой модернизации. Следование ей означает все больший разрыв с западной моделью, которая, по Н.Д. Кондратьеву, уже приближается к переходу от четвертой к пятой технологической революции, тогда как мы все еще остаемся на рубеже завершения третьей, т.е. индустриальной, революции, и перехода к четвертой, информационной. Этот разрыв означает, что диалог и взаимопонимание между нами и Западом будут еще более затруднены. Мы просто будем пребывать в разных мирах, и поклоны в сторону столпов русской культуры тут не помогут.
Ресурсная модель модернизации и основанная на ней модель потребительского общества не предполагают серьезных изменений в ценностных ориентирах общества. То, что является мотором всякой модернизации – «впередсмотрящая элита» и связанный с ней слой инноваторов, – просто отсутствуют в данной связке. Всегда проще и эффективнее купить на Западе новые технологии по добыче и переработке ресурсов и привлечь западных специалистов для их установки и наладки, чем создавать дорогостоящую школу подготовки собственных ученых и технического персонала. Вывод: российские специалисты в массе своей будут деградировать или останутся на вторых ролях. Не зря лидеры правящей партии заговорили о модели «консервативной модернизации».
3. Информатизация: Инструмент или «культурная революция»?
Следующий вопрос: является ли повсеместная информатизация только инструментом, облегчающим доступ потребителя к культурному продукту, или же это новый культурный феномен, «культурная революция»?
Здесь ключевое значение имеет историко-культурный контекст и соответствующий ему менталитет русского народа. Как пишет М. Шугуров, «глубинно-метафизическая идентичность российского человека, ассоциирующего себя с идеями истории, государством и другими надличными образованиями идейного и институционального характера, от которых долгое время исходили мощные закабаляющие импульсы, оказалась надломленной» (6, с. 106). Пространство культуры оказалось свободным от канонизированных – идеологических и иных – текстов, а сам человек поверил в превосходство реальной жизни над подобными текстами. Хотя кодификация повседневности идет быстрыми темпами, обыватель убежден в их относительности, поскольку знает, что их можно обойти или откупиться от следования им.
В результате огромного и постоянно меняющегося объема информации, давящей на индивида, возникает новая композиция (структура) «социокультурной памяти… как системы фильтрации того, что в первую очередь необходимо для поддержания воспроизводства жизнедеятельности на усредненно-функциональном уровне – уровне индивида, но не личности… Ценности утрачивают конкретное оформление, свою локализацию, сосредоточение, внятное текстовое закрепление в виде прообраза, взыскующего не просто к повтору, а к уподоблению и сопричастности… плюрализм открывает пространство более свободного бытия… Десакрализация фигуры автора в массовой культуре и сети Интернет снижает общую планку взаимной требовательности…» (6, с. 107).
Книжные мегасмыслы вносили в духовную жизнь человека моменты целостности. СМИ порождают условно-игровую мегасреду, в которой множество поступков, артефактов, мыслей избыточно и образует рыхлое, калейдоскопическое, неустойчивое единство. В информационной среде знак, символ преобладают над реальностью. В такой среде человек не может устойчиво самоопределиться (4). То, что мы часто видим в общественном транспорте людей, уткнувшихся в книгу, газету, кроссворд, не указывает на «овладевающего знаниями человека». Скорее это способ защиты от распада личности под воздействием новой знаковой среды.
«Основная “призывная” лексема посткнижной культуры − “оторваться”, − фактически означает формулировку “прикольно-шутовского” архетипа, являющегося вариацией национального архетипа “ухода” и раскола», − утверждает Шугуров. Современная гиперинформационная реальность не сближает, а разводит жизнь и культуру, человека и реальность. «Совмещение массового недоверия и очарованности, сакрального отношения к массиву власти – то новое, что привнесла современная политическая и социокультурная ситуация» (6, с. 108).
Произошло «переструктурирование как бытия в России, так и отношений между человеком и властью, на основе некоего нового парадоксального социокода» (6, с. 108). Очевидно, что виртуальная культура не может служить мобилизующим фактором в деле модернизации российского общества, его поворота к парадигме «общества знания», иначе это означало бы возвращение к канонам книжной культуры.
Виртуальная массовая культура, продуцируемая СМИ, создает «картину мира», нацеленную не на мобилизацию и критическое освоение идущих с Запада «сообщений» (messages), упакованных в новейшие технологии, а на их нерефлексивное потребление. Переход от императива «долженствования» сложившейся культуры к функционированию «смотря по обстоятельствам» ведет к тому, что личность превращается в функцию сложившейся ситуации. Ощущение же внутренней неустойчивости создает импульс кумиротворения, т.е. соотнесения себя с наиболее «выпуклыми» виртуальными образами.
Шугуров различает личность и эмпирического индивида, первая осуществляет «прямую идентичность», второй – «косвенно-бриколажную». Тем самым формируется двойное сознание российского человека. Суть происходящих изменений – в «самой невозможности устойчивого, ответственного, самотождественного субъекта в пространстве культуры, “расхолаживание” преобладает над мобилизацией. В ходе социализации под влиянием СМИ субъект становится не “кем-то”, а занимается прямым репродуцированием “себя такового”, присутствующего в складках виртуализированной среды масскульта, а оттого политически не определившегося, социально детерриторизованного и маргинализированного, “желающего” свои желания» (6, с. 110). Иначе говоря, новая экология культурного бытия (т.е. новый проект культуры, создаваемый СМИ) – это культура не как «матрица», т.е. закрепленная в пространстве-времени структура норм-ценностей и когнитивных установок, а как текучее, всем доступное пространство, где господствуют игра, наслаждение и удача. Частая смена постулатов, «маркеров», правил игры становится правилом. Очень быстро российский человек перенимает проект культурного бытия, бросающий вызов традиционной культурной онтологии и присущей ей «инертной» самоидентичности человека. «Исчезновение “частного Я” кореллирует с тотальностью безличной, рассредоточенной, невидимой и все проникающей власти массмедиа… мощь среды массовой коммуникации становится конструктором социальной реальности, задавая ее когнитивные и нормативные определения» (6, с. 110).
Итак, под натиском производства масскульта «книжная культура» теряет свое фундаментальное качество устойчивости, постепенного накопления, тщательного отбора. Если раньше культура шла за мифом, затем – за повседневной практикой, потом – за знанием, результаты которых отбраковывались опять же повседневной рациональной практикой, построенной по критерию общественной пользы, то теперь производство культуры (символов) стало самостоятельным и все убыстряющимся видом производства, который порождает множество индивидуализированных и конкурирующих между собой практик. Эти практики не служат общественной пользе, а удовлетворяют гедонистические потребности.
То есть если раньше культура структурировала, мобилизовывала и направляла индивидуальное поведение, то теперь массовая культура, пренебрегая критерием реальности и пользы, иррационализирует и демобилизует его. Вместо духовной концентрации, трудной внутренней работы (вникания, осмысления, осознания), устремленности вперед, к идеалам, господствует желание получить удовольствие «здесь и сейчас». Труднодоступное будущее превратилось в легкодоступное настоящее. Не надо идти, преодолевать, концентрироваться (над текстом, декодировать его), надо просто сидеть, смотреть и наслаждаться (забываться, отвлекаться). Суровая действительность никуда не ушла, но от нее можно (временно) отгородиться, отстраниться, уйти в иллюзорный мир. Наступили времена всеобщего добровольного искейпа.
С теоретической точки зрения важнейший признак общего духа современной культуры – непарадигмальность самого человека. Раньше были четкие рамки «Мы – Они», теперь – множество зыбких и перекрывающихся «имиджей». Высшие ценности человеческого бытия уступают место слабым подобиям, «теням», фантомам, производимым СМИ. В отличие от книжной эпохи, когда человек сам строил себя, превращаясь из индивида в личность, в обществе масскульта циркулируют готовые «индивидуальные жизненные проекты», и остается лишь выбрать один из них, а потом сменить на другой, третий… Культурная работа перестает быть «расшифровкой» и интериоризацией «текстов» – она становится «потреблением визуальных образов». Как заключает Шугуров, «скомбинированные PR-технологиями образы не нуждаются в осмыслении и адаптированы к эмоциональному порогу “рядового” гражданина. Будучи готовы к потреблению, они инициируют складывание массового, но не гражданского сознания» (6, с. 110). То есть работа по самостоятельному осмыслению ситуации, конфликта и выработке собственной линии поведения замещена на следование образцу, произвольно избираемому из текущего меню СМИ. Тем самым происходит принципиальное «понижение» уровня культурной работы. В этих условиях нужны огромное интеллектуальное напряжение и смелость, чтобы отключиться от этого наркотизирующего потока и снова вернуться к парадигмальному образу мышления, чтобы начать конструировать что-то новое.
4. Роль культурной среды («гумуса»)
Под культурной средой я понимаю совокупность факторов, детерминирующих мотивацию и повседневные практики индивида. Это именно совокупное, интегральное воздействие, которое лишь условно можно разбить на следующие основные элементы, расположенные здесь в порядке от единичного (локального) к общему (транслокальному): 1) ближайшее окружение (семья, друзья детства, единомышленники); 2) типичная среда места жительства (работа, люди, состояние природы и искусственной среды обитания); 3) сети и сообщества, в которые включен данный индивид; 4) воздействие на него информации, транслируемой СМИ; 5) знания, информация и собственный опыт, получаемые в ходе личной коммуникации в различных сферах и институтах общества; 6) общая направленность (вектора) развития среды обитания индивида.