– А мне понравилось, – признался Гордеев. – Такое красивое изображение. И камера так плывет. Тень птицы – и вдруг музыка. Сама музыка – как тревожная тень птичьей черной тени. Что-то эдакое... Страшное и завораживающее.
– Да вы поэт! Именно так и задумано. Но музыка начинается раньше, а там, где вы так правильно почувствовали, будет музыкальный акцент. И очень приятно, что есть зритель, способный оценить изображение. У меня снимал молодой парень. Наш. Учился в Голливуде. Вот, у меня его первая картина. Старается. Ну и... Наши возможности. Мы не скупимся на качество изображения. Аппаратура только самая-самая! Берем, не считая, сколько стоит.
Экран снова засветился, и изображение возникло вместе с музыкой. Но, увы, эффект чуда пропал.
– Все это снято в павильоне! И дворец, и прекрасные итальянские дали с морем. И тень коршуна, – похвастался Вадим Викторович. – Все это спецэффекты!
– Если не секрет, сколько уже потрачено на производство? Могу ли я ознакомиться со сметой? – спросил Гордеев.
– Сожалею, но это невозможно. Смета у нас составляется только как отчетный документ. Что-то выбить, получить. Выплатить. Списать. Закрыть статью. И никогда никакой реальности за собой не имеет. Потому что по-настоящему все выглядит совсем иначе. Намного... Гораздо более, чем...
– Золотое дно для всяких... волшебников, – понимающе усмехнулся Юрий. – А откуда берутся огромные цифры? Неужели есть кто-то, кто действительно под всю эту мистификацию дает реальные, да еще такие громадные, деньги?
На экране появилась весенняя зеленая лужайка, полная цветов, укрытая со всех сторон цветущими кустами жасмина. В ярких солнечных бликах на траве лежит прекрасная женщина – камера подплывает к ней ближе, склоняется – и Гордеев с удовольствием узнал в ней ту самую красавицу, что в прошлое посещение студии в гримерке произвела на него такое неизгладимое впечатление. Она, видимо страдая от любовной истомы, невольно сбрасывает с себя полупрозрачные одежды и, оставшись совершенно обнаженной, сначала едва-едва, а затем, распаляясь, все сильнее и яростнее ласкает себя...
– Вас интересует сумма как основа для вычисления процентов вашего гонорара? – тихо спросил Вадим Викторович.
– И это тоже... волнует.
– Как я вас понимаю, – проникновенно произнес великий режиссер, не отрывая глаз от экрана. – Эта сцена – начало сложных взаимоотношений Отелло, Яго и Кассио с единственной женщиной, с Дездемоной.
Раздвинув ветви, за женщиной наблюдает широкоплечий блондин с арийским профилем эсэсовца.
– Наверное, это Кассио? – блеснул догадкой адвокат.
– Сейчас у них будет сцена борьбы-любви. Именно так – борьбы-любви. Для каждого из нас в понятии «любовь» заключено что-то глубоко интимное, свое, особое. То, что мы не доверим другому. И вот... У каждого своя любовь. Непримиримая с другой.
Женщина ласкает свою грудь, гладит живот, бедра. Глаза ее полузакрыты, и губы увлажнены желанием.
Кассио неслышно выходит из кустов и приближается к ней.
Она не замечает его.
Кассио склоняется, ловя ее страстное дыхание.
Дездемона в ужасе открывает широко глаза – испуганно видит перед собой лицо Кассио, пытается закрыться руками, но не в силах побороть страсть! Она обнимает его жадными руками, увлекает к себе. И уже на траве, осыпая арийское лицо упругими, горячими поцелуями, обхватывает Кассио такими длинными, такими прекрасными, стройными ногами...
Гордеев, как околдованный, горящим взором следил за происходящим на экране. Особое удовольствие ему доставляло то, что он совсем недавно видел исполнителей – живыми! Что он слышал их живые голоса. И они для него не пустые тени персонажей, а живые знакомые люди.
– Стоимость проекта, – спокойно сказал режиссер, – определяется не затратами на его производство. А его коммерческой перспективой. Так наш проект, который у вас перед глазами, мы планируем реализовать в Европе и в Канаде. Оба договора о прокате уже подписаны, все решено, спланировано. Общая сумма – пятнадцать миллионов. Остальное – проценты от прибыли. Но это мы опускаем...
На экране события развиваются самым неожиданным образом: Дездемона всевозможными ухищрениями пытается склонить Кассио к близости. Но тот все время ловко увертывается, оставляя в руках распалившейся Дездемоны лишь части своей одежды.
И вот они, оставшись совершенно голыми, борются на траве. И кажется, что Дездемона вот-вот достигнет желаемого. Это так близко!.. Она берет руками и...
– Это я понимаю, – судорожно вздохнул Гордеев, – но неужели наши богачи дают деньги на это рискованное предприятие? Ведь может и не получиться? Канадцы и англичане, наверное, подписывают контракт только после просмотра хотя бы материала? А его не так дешево снимать? Это тоже павильон?
– Нет. Это натура. Ботанический сад в Неаполе. Трава, листья, солнце, состояние воздуха, – объяснил Вадим Викторович. – Без вот этого, что вы видите, было бы уже не искусство, а простая подзаборная порнуха.
На экране Дездемона изящной ручкой схватила изгибающийся от напряжения фаллос Кассио и прижалась к нему нежными розовыми губами...
– А с так называемыми спонсорами или инвесторами дело обстоит крайне просто и примитивно, – продолжал невозмутимо комментировать Вадим Викторович. – Для них все это – чисто коммерческое предприятие. Вложили. Прокрутили. Вытащили. Им безразлично, какого качества изображение, о чем повествует наша картина, что она несет человечеству? Их интересуют лишь банковские гарантии возврата вложений. И прибыль. Когда, сколько, кто гарантирует, чем?
Лицо Кассио между изящными коленями женщины, он блаженно улыбается – утопает в наслаждении.
Дездемона губами и пальцами ласкает его...
Перед глазами Кассио две нежные выпуклости ее ягодиц, изгиб их соприкосновения и ниже... Как половинки абрикоса.
Кассио жмурится в сладком страдании.
– И чем же вы гарантируете возврат таких денег? – спросил Гордеев, стараясь скрыть волнение.
– Каких это «таких» денег? – презрительно переспросил Вадим Викторович. – Они дают сущие гроши. Механика простая – по договору проходят громадные деньжищи. И они действительно получены. Но тут же большая их часть возвращается владельцу. Слыхали про отмазку? Вот куда идут деньги. А кино снимаем на сдачу – на сущие копейки.
– Банальная отмывка.
– Конечно. Если бы простые работяги знали, какие бешеные суммы списываются в качестве их зарплаты! По акту проведения работ. Или эта поездка в Италию. Пять человек ездили на три дня. А официально, как я подозреваю, бумаг на всю группу – человек на тридцать. На две недели. Как положено по производственным нормативам.
– Да... Нормативы-то советские еще никто не отменял, – согласился Юрий.
– И не отменят. По крайней мере, пока это экономически выгодно. Для всех участников. Но вы не отвлекайтесь. Сейчас вот начнется самая решительная схватка в борьбе любовей. Минет – это только нечто мимолетное, что едва объединило их противоречивые стремления. Лишь на мгновение. А вот и...
Дездемона откидывается на траву, увлекая на себя Кассио. И тот, дрожащий от возбуждения, оказывается сверху.
Его эрегированный фаллос вот-вот войдет во влажную и трепещущую Дездемону...
Но тут – с невероятным изгибом – Кассио выворачивается из объятий Дездемоны, хватает ее за руки, прижимает к себе, разворачивает, стараясь повернуть Дездемону спиной и поставить ее на колени.
Но она всячески исхитряется остаться снизу. Сначала это кажется забавной любовной игрой.
Наконец-то Дездемона поддается неистовым усилиям Кассио!
Он торжествует, держа перед собой в крепких ладонях ее нежную розовую попочку. Идеальную двойную выпуклость на тонком стебельке талии.
Руки Кассио раздвигают нежные сферы Дездемоны...
И фаллос, чуть прогибаясь от усилия, преодолевая сопротивление, медленно входит в анус!
– А какова ваша личная позиция в сложившейся производственной ситуации? – перевел дыхание Гордеев.
В зале вспыхнул свет.
Вадим Викторович с явным интересом и наслаждением разглядывал раскрасневшееся лицо адвоката:
– Моя позиция до крайности примитивна. Я хочу участвовать в эксплуатации результатов своего творческого труда. И в получении прибыли. Я не хочу, чтобы меня, как теперь модно выражаются, кинули. Это моя идея – ремейк «Отелло» в таком аспекте. Очень перспективно! Моя работа, за которую я не получил пока еще практически ничего.
– У Татьяны Федоровны, безусловно, есть ведомости на выдачу денег с вашей подписью?
– Должны быть. Она как-то выдавала зарплату.
– Вы точно видели, что в заголовке ведомости было написано, что это именно на выдачу зарплаты?
– Не помню. Она так много бумаг приносит на подпись. Потом, ей же надо списывать деньги. Все мы регулярно расписываемся в пустых ведомостях. На всякий пожарный случай. Вдруг нагрянут из прокуратуры или из Комитета с финансовой проверкой?
– Вы уверены, что там не было ведомостей на оплату приобретения всех авторских прав?
– Ведь нужен договор? А не ведомость, – растерялся Вадим Викторович. – Разве можно без договора?
– Можно все. Судя по замашкам вашего продюсера, можно ожидать всего, что угодно. И последний листочек договора вместе с новогодними поздравлениями подсунуть на подпись. Вы же не всегда читали все, что подписывали?
– Я доверял ей, как всякий порядочный человек!
На холеном лице Вадима Викторовича Локтева было изображено благородное негодование самого высокого качества.
Глава 12
Эдик нашел сортир очень быстро. Еще бы не найти. В сортир пускали только вечером после окончания хозработ. Это было единственное место, где можно было в рабстве получить хоть какую-то информацию. Чумазые по-старинке пользовались газетами. С опозданием, но рабы имели информацию о событиях на Балканах, урожае и перипетиях в правительстве. Пока толстомясые дебатировали, вскарабкавшись на трибуны, настоящее человеческое мясо, униженное, оскорбленное недоверием и неверием соотечественников, перло под пули освобождать селения с трудно выговариваемыми названиями, с грязью по колено, с кровью, мешающейся с навозом, с голодными детьми и гордо-испуганными женщинами, с молчащими стариками и убогим бытом.
Именно здесь можно было найти обрывок статьи корреспондента от такого-то августа и узнать, что суть вовсе не в том, что гибнут солдаты, это так и должно быть при любом конфликте, суть в том, что гибнут ни в чем не повинные люди. Всякий раз после чтения у раба возникал вопрос: а в чем повинен он? Попадались статьи, где их жалели, где говорилось об обменах, но все это было так далеко, как жителям Уренгоя до ужина с легким вином и лобстером на закуску. Выжимали слезу только сугубо мирные сообщения: «1-е сентября, дети пошли в школу...»
Бывшие школьники не могли долго задерживаться в сортире, и потому статьи не всегда дочитывались.
Эдик схватился за проволоку поверх металлического забора и рванул что было сил. На удивление, проволока поддалась сразу. Он взялся за другой прут, но тут пришлось потрудиться. Эдик разорвал колючкой ладонь, вгорячах не заметил и рванул с удвоенной силой. Третью пришлось брать на излом.
Когда проход был расчищен, раб прислушался. Ничто во дворе не выдавало действий Николая, разве что он услышал, как тоненькой струйкой полилась вода из бака, а потом вдруг забулькала и зашипела на манер плюющегося человека.
Он не стал долго раздумывать. Перевалился через забор и плюхнулся в водосток. На востоке его назвали бы арык. Здесь – просто канава между владениями двух хозяев. Он пополз, стараясь производить как можно меньше шума. Дно канавы было усыпано осколками бутылок, ржавым железом и еще черт-те чем, что выбрасывают за забор местные, повторяя средневековых итальянцев в крупных европейских городах.
Он выбрался из поселка к подножию первой высотки и сгоряча сунулся было вверх, прополз метров тридцать и вдруг осознал, что находится на минном поле, затих и заскулил. Со стороны селения не раздавалось ни звука, и это успокаивало. Было бы хуже, начнись суматоха. Стараясь не шевелиться, Эдик застыл. Страшная мысль пронзила его – что, если он уже лежит на мине и взвел взрыватель и теперь, стоит ему подняться – бах! И Эдика нет. Так было у них в полку. Соседи взяли позиции, сели на бруствер сфотографироваться. Сфотографировались. Встали. В живых с осколочными ранениями остался один фотограф.
Напряженным звериным чутьем он угадал, что по канаве двигается Николай. Никто из рода человеческого, даже Тарзан, не уловил бы этих микроскопических изменений в воздухе, а он уловил. Эдик так же ясно, как днем, увидел товарища, ползущего по канаве, ощутил его боль, когда тот напоролся на проволоку. Она лежала на дне, метрах в двадцати от выхода к подошве высотки.
Николай тихонько свистнул.
– Я здесь... – сдавленно отозвался Эдик и рискнул слабо пошевелиться.
Он скорее угадал, чем услышал, как товарищ выматерился.
– Лежи и не двигайся, – донеслось до него еле слышно.
Потом все стихло.
Николай добрался до Эдика через целую вечность. Так тому показалось.
– Подождем месяца. В темноте тут сам черт не разберет, где они.
Им повезло. Облака разошлись. Николай напряженно всматривался в окружающее пространство. Отмечал про себя ориентиры.
– А знаешь, чего я сейчас больше всего хочу? – спросил он у Эдика.
– Автомат?
– Мороженого.
Помолчали. Эти первые минуты свободы, когда, казалось бы, рвануть со всех ног куда глаза глядят, бежать без оглядки. И пусть ветки бьют и рвут кожу лица, пусть спотыкаешься о корни и сталкиваешься со стволами. Пусть. Свобода! А они лежали рядом, уставившись на серп месяца, и улыбались.
– А я бы гречневой каши с селедочкой... – высказал сокровенное товарищ.
Ничего удивительного в том, что люди мечтают о жратве. Это самая главная защитная функция организма – насыщение. Солдаты очень любят сладкое. А еще – обыкновенное сливочное масло. Большинство конфликтов в «карантине» происходит именно из-за него. Еще солдаты не любят тех, кто, получая из дома посылки, хрустит карамелью, пока спит казарма. Только казарма вовсе не спит, а слышит.
– Почему с селедкой?
– Остренького хочется, – просто объяснил физиологию Эдик, объяснил, сам не зная о том, что на эту тему военными снабженцами написана куча диссертаций, как питать современного бойца.
– Будет тебе и кофе, и какава с чаем... Двинули, – скомандовал Николай. – Ползи тик в тик.
И они поползли. Бывший раб ориентировался по приметам, которые запомнил еще при установке мин. Он четко вспомнил тот день, когда приехал Газаев и вывел его из строя таких же, как он. Вручил ему три итальянские противопехотные мины в желтых пластиковых корпусах и приказал здесь же, во дворе, установить их. Газаев знал, что Николай дока в подрывном деле, хороший минер и хочет жить. Предупредил: если мину найдут с первого раза, Николай пожалеет. Хозяева и гости ушли со двора, дав рабу десять минут на установку. И он их установил.
Десять минут истекли. Газаев с гостями вернулся во двор. Запустили местных саперов. Так как мины были в пластиковых корпусах, никаких технических средств, кроме щупов, у них не было. Был опыт.
Арабы улыбались.
Они обошли весь двор по периметру, перевернули вверх дном все, что хоть как-то отдаленно могло служить прикрытием и маскировкой. Наконец один из саперов радостно извлек из корзины с куриным кормом желтый кругляш и показал его гостям. Гости согласно заулыбались. Внезапно один из арабов что-то крикнул на своем и все застыли. Мина была без взрывателя. Подстава – так называется это у саперов. Дурак сделал несколько шагов вперед, и его товарищ в другом конце двора взлетел метров на пять ближе к Аллаху...
Когда дым рассеялся, Газаев подошел к своему саперу и, глядя на его обрубок, сказал что-то на своем гортанном языке. Беднягу унесли. Газаев направился к Николаю, стоящему точно по центру двора.