Эдик задумался.
– Видите ли, нас разделяют не только годы, нас разделяет разность пережитого. Я не жил ни при Брежневе, ни при остальных куклах. При Горби учился в школе. На ваши комплексы и захнычки плевал с высокой сосны. Они мне так же подходят, как корове седло. Понятие правды для меня и моих товарищей значитально сложнее, и оно не сводится к маленькой Правде или большой Правде. Есть личная Правда. С ней я сверяюсь и по ней оцениваю, стоит ли мне связываться с человеком или пройти мимо. Я знаю цену предательства личного и предательства на уровне государства. У Пушкина «Пир во время чумы» – это то, что происходит сейчас в нашем обществе. И не надо мне втирать про сложности вхождения в рыночную экономику... Вы приобретали друзей за школьной партой, а я в окопах и подвалах. А чья дружба круче, мы еще посмотрим. Хотите, чтобы я рассказал о плене? У вас водка есть?
– Держу для примочек... – улыбнулся адвокат.
– Чего вы улыбаетесь. Это непросто. Я только месяца два как перестал просыпаться по ночам от каждого звука, от полоски света из кухни. Перестал, потому что нанял гипнотизера. Он мне мозги зачистил. Только поэтому могу говорить спокойно. А еще потому, что чувствую – вы не из писак, не из любопытства спрашиваете, и, если надо кому-то помочь освободиться из СИЗО, расскажу все, что знаю...
И он, словно впав в транс, монотонно, а от того особенно ужасно ровно и без эмоций, рассказал о страшном. О сороконожке, которую товарищ по рабству несколько месяцев носил с собой в консервной банке, о самой консервной банке и заточенной крышке, о минном поле, которое ставили рабы и только потому и спаслись, что сами ставили, об автобусе, катящемся под гору, о валуне и расстреле товарища, о том, как понял, что тот жив и готов пожертвовать собой, отвлекая на себя погоню, о зарезанной родственнице хозяев и сумасшедшем Жене... О колуне... Обо всем.
Когда Эдик закончил, Гордеев налил по полному стакану и показал глазами – выпей. Эдик махнул водку, как водопроводную воду.
Помолчали. Стало слышно, как отмеряют время старые напольные часы. Адвокат взглянул на стрелки и удивился: рассказ занял три с лишним часа, и это без подробностей.
– Не мог он от них уйти. У него сквозное в плечо под лопатку и где-то в области поясницы. Хотя... чего не бывает.
– Скажи, а почему ты его Николаем называешь?
– Так представился.
– Может быть, он скрывал настоящее имя?
– А зачем? Там, наоборот, все стараются рассказать о себе как можно больше. Вдруг кто-то сумеет освободиться раньше. Сообщит родственникам. Смысла нет никакого.
– И все-таки это так...
Гордеев достал фотографию Игоря.
– Этот?
– Он. Точно.
– Посмотри внимательнее.
Гордеев взял белую штриховку и нарисовал шрам.
– Нет. Шрама не было. И глаза добрые. Не такие. Впрочем, это ведь на гражданке снято? Как его зовут? C ним можно связаться? Мы могли бы ходатайствовать...
– Игорь Всеволодович Игнатьев... Родом из Рязани. Служил писарем.
– Писарем? Не может быть. Или спецназ, или десантура. Точно. Я этих ребят в деле видел, а он покруче. Словно с детства рукопашкой занимался... А говорил, москвич...
Эдик всматривался в фотографию.
– Он мне жизнь спас. Он многим жизнь спас. Я знаю по крайней мере пятерых, что уцелели под Хала-Юртом. Они все его опознают. Можете в липецкий ОМОН запрос сделать.
– Сделать запрос – не проблема. Сейчас уже поздно. На электричку ты уже опоздал. Так что располагайся на диване. Он тебя принял. Видишь, даже скрипит по-другому.
– Слушай, может, мне еще за одной сбегать? Растравил душу, мать твою...
Гордеев тоскливо вздохнул. С самого начала этого дела ему пришлось по разным причинам и с разными людьми выпить столько патентованной и не очень патентованной водки, что начал всерьез подумывать о Селигере, свежем воздухе и других прелестях свободной жизни. Но парень сидел сейчас перед ним, и глаза у него были больные. Не помог гипноз. Только время лечит таких людей. Как их назвать – Мученики Государства? Заложники Времени? Проклятые и Забытые? И Гордеев согласно кивнул. Эдик мгновенно исчез. Адвокат снял трубку и набрал Антоненко.
– Слушай, завтра с утра попроси, чтобы Игнатьева осмотрел врач. У него должно быть сквозное ранение под лопаткой и еще в области поясницы.
– Ты не мог позвонить раньше? Знаешь, сколько сейчас?
– Знаю. Только вот ты в своей кровати лежишь, а Игнатьев на нарах парится.
– Ладно... – буркнул Антоненко.
– И давай решай, с кем тебе лучше. С Зойкой или с женой. Развели, понимаешь, двойную мораль.
– Что?! Не понял...
Сон окончательно слетел со следователя.
– Ты соображаешь, что говоришь?
– Очень даже соображаю.
Адвокат повесил трубку и тут же набрал Мишу Калинкина. Услышал его заспанный голос.
– Мишка, что ты там за принцессу приволок?
– Какую принцессу? Кто это?
– Не узнал? Так я тебя за растление малолетних посажу.
– А, это ты... Чего ночью?
– Женись, Михаил. Срочно женись. Нечего разводить двойную мораль.
– Какую мораль?..
Какую мораль, Миша в эту ночь так и не узнал, а Гордеев повесил трубку и искренне удивился, до чего же он опьянел. Нет, этот парень из Владимира – кремень. А что? И они в свое время... Но сколь ни силился, не мог вспомнить ничего героического из времен своей службы в армии. Удивился этому факту и даже обиделся неизвестно на кого. Неужели так и сгинет, не совершив ничего в жизни. Ни жены, ни детей. Дерево где-то растет, что на субботнике посадил. Диссертацию даже не защитил. Хотя и не подличал... А то, что невинных защищал? Что не позволил совершиться судебной ошибке. Может, и спас чью-то жизнь. Найдя в этом некоторый резон и успокоение, Гордеев сам не понял, как склонил голову на кожаный валик и уснул с блаженной улыбкой. Все-таки ему хватило.
Поэтому, когда появился с бутылкой гонец, адвокат уже сладко почмокивал. Эдуард прикрыл Гордеева пледом, пошел на кухню, достал из холодильника закусь и сел один на один со своими мыслями и прозрачной. О чем думал, известно только ему.
Глава 35
В последние дни у Бориса Антоненко дела по службе складывались самым замечательным образом. Перед аттестационной комиссией он успел-таки отовсюду собрать все нужные представления, в которых говорилось о честности, принципиальности и высокой квалифицированности следователя Антоненко. И был абсолютно уверен в положительном исходе расследования его службы. Руководство очень вовремя отметило и оценило его за прежние заслуги. Начальник следуправления сегодня вызвал и, видимо еще храня в памяти прежние неприятности, особенно как-то, отечески похвалил на оперативке. Перед всеми подчеркнул свое доброе отношение.
С отъездом несчастной Зойки на дачу к матери Гордеева постепенно устаканилось и в семье. Ничего не объясняя жене, назвав все «горящей путевкой», Борис отправил дочку в лагерь. И только он сам да еще одна верная тетка из отдела кадров, которая помогла с путевкой, знали, что этот лагерь находится на Азовском море. Под Мариуполем. Из служебного кабинета Антоненко каждый день звонил туда, справлялся. Пока ничего... Тьфу, тьфу, тьфу. Хотя, честно говоря, еще не известно, что опаснее: тут оставлять созревающую девку или безнадзорно отпускать в лагерь? Девка-то в этом году будто с цепи сорвалась! Одни шмотки на уме, танцы, мальчики...
Жену тоже хотел было спровадить подальше. Но та, как всегда обуянная беспочвенной ревностью, уперлась, как нарочно. И Борис решил про себя, что, раз уж она так настаивает, пусть разделит тревожную судьбу законного супруга. Ей будет полезно. Для смягчения характера. И обогащения жизненного опыта.
Обменные дела повисли. Лето. Полный штиль. Большинство народа, которое могло бы или хотело улучшить свое квартирное положение, ускакало на море. Или прохлаждается на дачах.
Вот и Мишка. Ту девицу, которую он объявил перед старушками своей невестой, уже поменял. Как говорит, одну крупную на двух помельче.
– В жару, – говорит тертый калач Мишка, – женщины должны быть мелкие и худенькие. Чтоб не потели. А крупные бабы, мягкие и горячие, особенно хороши под Рождество! И в крещенские морозы!
Эти две его летние мелкие девчушки, как русалки, защекотали нашего «народного» артиста и уволокли «на дно» – дома уже третий день не ночует.
– Тяжела и неказиста жизнь народного артиста! – Борис с удовольствием вспомнил Мишкину поговорку.
Но применил ее по отношению к себе. Потому что никак не мог решить, куда же сегодня отправиться, где приятно провести вечер? Не домой же идти в такую рань? В самом-то деле! Еще нет и десяти! Светло!
В конце концов победила идея прошвырнуться по бульвару. В надежде на приятные случайные знакомства.
На Сретенке посидел в кафешке, выпил пивка. Но, увы, ничего стоящего и подходящего.
«Старею, – печально подумал Борис, – еще недавно мне нравились практически все девки подряд. А теперь... Эта слишком молода, эта стара... У этой ноги не такие... У той груди отвислые... А эта с хахалем. Увы! Раньше меня не беспокоили такие мелочи. Старею».
В грусти он вышел на свежий воздух и медленным шагом направился вниз по бульвару в сторону Трубной площади, планируя посещение общественного туалета. После пивка-то.
Но! Навстречу, радостно улыбаясь, торопился бывший однокурсник, а ныне коллега Юрки Гордеева – адвокат Поломаев!
– Какая встреча! – закричал он метров за пять. – Борис! Я так рад тебя видеть! Сегодня у меня самый счастливый день в жизни! Ты не представляешь, что со мной случилось! Я хочу угостить тебя шампанским! Только не спрашивай ни о чем! Я ничего не скажу! Я буду нем, как рыба! Ты хочешь пойти в «Узбекистан»?
– Да нет, Толя, я домой иду. Уже поздно. Жена заругает. У тебя есть семья?
– Теперь будет! Теперь у меня все будет! Боря, я самый счастливый человек. Просто не верится, что простому смертному может так повезти. Только – молчок! Пошли, выпьем хоть пива! Меня так и распирает! Были бы крылья! Я бы взлетел к самому солнцу!
– Ну тогда понятно. Пошли на Цветной. Там и пива выпьем. Только, чур, уговор – не больше часа!
– Заметано! Боря! Когда-нибудь я расскажу тебе про свои злоключения. Как мне все завидовали, считали везунчиком. А на самом деле... Под маской шута скрывалась колоссальная трагедия. И вот сегодня! Занавес упал! Финита ля комедия!
– Ты при деньгах?
– Я всегда при деньгах! – гордо заявил Поломаев. – Разве ты не знаешь?
– Нет.
– Я же на картотеке стоял.
– У кого?
– Теперь не важно.
– Раз ты богатый, как Буратино, тогда веди меня на Сретенку. Там есть чудный ресторанчик! Милые барышни, добряк хозяин. Старый армянин. А какие вина у него! Ты таких и не пробовал никогда!
– Это далеко?
– Вот поднимемся, и все!
Они направились в переулок.
В темноте Борис первым заметил на черном асфальте красную точку лазера.
– Наверное, дети балуются лазерной указкой, – сказал он испуганному Поломаеву совершенно спокойным голосом, ничем не выдавая своего волнения.
– Ты так думаешь?
– Толя, сейчас мы будем проходить подворотню. Только ты не волнуйся, – он локтем подтолкнул Поломаева, когда красная точка заползла на его ногу. – Пока прицел на асфальте, нам не страшно. Они просто пугают. Это меня. А ты уходи. Уходи через подворотню. И запомни, если вдруг чего: мне угрожали. Не знаю кто. По делу Игнатьева Игоря. Я тут нарыл всякие дела. Списки офицеров. Все у меня в сейфе. Они оружием торговали. И медикаментами. В Чечне! А теперь... Они хотят, чтобы я засадил невиновного парня. Игнатьева. Гордеев в курсе. Ему тоже скажи. Запомнил?
– Прости меня, Борис, – Поломаев обреченно свесил руки и остановился посреди тротуара. – Это за мной. Точно! Сегодня застрелили моего авторитета. Я сдуру подумал, что вот оно, мое счастье, – освободился.
– Беги, дурак! – Антоненко с силой оттолкнул его в глубокую черноту подворотни и сам стремительно рванулся на другую сторону улицы.
Красная точка заметалась перед ним, норовя приблизиться и запрыгнуть, начались страшные «кошки-мышки» – Борис скакал из стороны в сторону, стараясь не упустить из виду убийственную красную точку. Приблизительно вычислив сторону, откуда в него целились, Антоненко бросился на «теневую» сторону улицы.
Рядом с припаркованной машиной упал и закатился под нее. Затаился, но завизжала сирена автосторожа.
– Ну и хорошо! Кто-нибудь придет, – отплевывался Борис. – Они не смогут... Просто так... На глазах у всех...
Но на улице, как назло, никого не было.
И хозяин машины, по всей вероятности выглянув в окно и не увидев никого возле своей собственности, подумал, что это, наверное, собачка или кошка. Взял да и отключил сирену. Она на вскрике поперхнулась и замолкла.
Пошли мучительные секунды немого ожидания, гадания – найдут, не найдут?
– Меня же машина выдала...
Красная точка прицела появилась прямо перед лицом совершенно обескураженного Бориса. Она выписывает всякие вензеля, будто что-то ему пишет. Но испуганный Борис так и не смог с середины подхватить смысл.
«Да и зачем? – подумал он с невыразимой тоской. – Все кончено. Занавес падает».
Красная точка скользнула по руке, просветила закрытые веки, обжигая глаза рубиновым светом.
Послышался легкий хлопок и зловещее змеиное шипение!
Борис открыл глаза и увидел – прямо перед собой – мелкое вибрирующее отверстие в простреленном колесе.
Машина резко осела на одну сторону.
Хлопок – и второе переднее колесо натужно свистит, испуская воздух.
«Зачем?» – мелькнуло в голове Бориса.
Хлопок – третье колесо.
«Стреляют с глушителем!»
Хлопок – четвертое...
Машина почти легла брюхом на асфальт. Борису, зажатому в узком пространстве, стало тяжело, просто невозможно дышать – при вдохе грудная клетка не может расправиться.
И голову не повернуть.
Только руками еще можно пошевелить.
«Я задохнусь», – с ужасом догадался Антоненко.
Чьи-то шаги... Вздохи...
– Что вы сделали с моей машиной? – закричала совсем рядом какая-то невидимая снизу женщина, ударив сверкающей лакированной туфелькой по спущенному колесу. – Подонки! Гады! Как я теперь домой доберусь?
– Эй! – позвал ее Антоненко. – Срочно вызови милицию. Ты меня слышишь?
– Это еще кто?
– Под машиной живой человек. Меня зажали. Вызови милицию. Скорее! Я задыхаюсь...
– Я тебе сейчас все вызову! – угрожающе пообещала женщина. И заглянула под машину. – Ты что тут придумал?
– Быстрее, – остановил ее Антоненко. – Попроси мужиков... Позови. Пусть двумя домкратами осторожно поднимут одну сторону.
– А ты кто?
– Быстрее! Я задыхаюсь!
Застучали удаляющиеся каблучки.
И снова Борис остался один.
– Борис! – через минуту раздался голос Поломаева. – Ты там? Держись. Сейчас все будет! Стой! Стой, зараза!
Взвизгнули тормоза – кто-то остановился.
– Тут человек под машиной. Нужен домкрат, чтоб поднять. Видишь? – командует Поломаев. – Ставь на эту сторону. Тут повыше будет. Ему легче выбраться.
– Как это его? Что случилось?
– Потом расскажу. У вас телефон есть в машине? Мне давай домкрат, а сам срочно вызывай милицию.
– Зачем?
– Не трать время на глупые вопросы. Вот, хозяйке машины нужно получить страховку за колеса? Составим протокол. А вы, барышня, пока доставайте свой домкрат из багажника. Только осторожненько, чтоб не сдвинуть машину, – ласково воркует Поломаев. И вдруг заорал благим матом: – Да шевелись ты, сонная сучка!
– Я же не знала, что это человек. Я думала, хулиган что-то с машины ворует. Отключила сигнализацию.
Хлопнул багажник, какие-то причитания... Кто-то сопит.
Что-то заскрипело. И машина немножко приподнялась. Борис вздохнул:
– Спасибо, Толя! Жив буду – не забуду!
– А я, честно, думал, что это за мной, – с облегчением засмеялся Поломаев. – Ты прости меня, Борис. Это я по глупости радуюсь.
– Я тоже радуюсь. Честно!