Генерал граф де Ланжерон (1763–1831) вступил в русскую армию в апреле 1790 г. Участвовал в Русско-турецкой войне 1787– 1791 гг., особенно отличился при взятии Измаила, поразив своей отвагой Суворова. В 1805 г. при Аустерлице командовал второй русской колонной в чине генерал-лейтенанта, в 1806–1812 гг. участвовал в операциях против турок в Молдавии, Валахии, Сербии и Болгарии. Участвовал в войне с Наполеоном, в сражениях 1813 и 1814 гг. командовал одним из соединений армии Блюхера. Несмотря на открывшиеся перед ним блестящие перспективы при Реставрации, Ланжерон вернулся вместе с русской армией в Петербург. Затем он сменил герцога Ришелье на посту генерал-губернатора Одессы и Новороссии, на котором оставался до 1823 г. После декабристского восстания был назначен Николаем в Следственный комитет. В 1828 г. в возрасте 65 лет провел свою последнюю военную кампанию против турок и умер от холеры в 1831 г.
Герцог де Ришелье (1766–1822) направил весь свой организаторский талант и энергию на создание и развитие Новороссийского региона, которым он управлял многие годы. Приехав в Россию в 1790 г., служил в армии Потёмкина, которого сменил на посту губернатора Новороссии. Одесса, город, основанный Потёмкиным на только что завоеванной территории, в это время практически существовал только на карте. Ко времени появления там герцога Ришелье это была пустынная территория, размером чуть ли не больше Франции, куда периодически совершали набеги ногайские татары, обитавшие в прилегавших степях. За годы управления Ришелье город совершенно преобразился, сделавшись столицей края, население его достигло 30 тыс. Дворцы греческих, русских и польских аристократов, окруженные садами, украшали «южный Петербург». В город стекались люди разных профессий со всей Европы, благодаря этому Одесса стала землей иммигрантов, что создало уникальный характер города, сохранившийся почти до наших дней. Одно из труднейших испытаний, через которое прошел Ришелье, – эпидемия чумы, пришедшая в Россию одновременно с вторжением наполеоновских войск. Болезнь свирепствовала почти шесть месяцев, унеся жизни 2700 человек. Когда Ришелье покидал Одессу, его провожало все население города. Он вернулся во Францию по призыву Людовика XVIII, занял пост министра иностранных дел после Реставрации и был назначен президентом Совета по ведению переговоров со Священным союзом о договорах 1815 г.
Значительное внимание автор уделяет католикам в России. Многие из них впервые в русской истории оказались в высших сферах государства, что способствовало постепенному проникновению католицизма в русское общество. Особенно успешно это происходило в дружеской атмосфере салонов и литературных кружков. Однако воздействие на общественное сознание постепенно превращалось в философскую и политическую проблему, поскольку католическая вера оказалась в жестком православном окружении.
Священный союз, заключенный в 1815 г. по инициативе Александра I между Россией, Австрией и Пруссией, должен был, по убеждению российского монарха, установить гармоническое равновесие между европейскими странами «под священными хоругвями всеобщего христианства». В основе этой идеальной общности должно было лежать осознанное братство трех конфессий – православной, католической и протестантской. Однако подобная цель на деле оказалась недостижимой. Российский царь, политический и военный лидер Священного союза, не мог стать его религиозным главой, будучи главой православного государства и православной церкви. Представители правых во Франции, со своей стороны, стремились к созданию федерации европейских монархий под эгидой Святого престола. Между тем в России общественное мнение и русская Церковь проявляли все большее недовольство растущей активностью католиков. Их присутствие в России терпели лишь до завершения войны против Наполеона, но после его падения их миссия в России была закончена.
Отдельная глава книги посвящена Жозефу де Местру (1753– 1821), которого автор называет одним из крупнейших интеллектуальных фигур Европы своего времени, духовным главой французской эмиграции, идеологом контрреволюции. «Теоретик божественного права, он создал в своих произведениях целую метафизическую систему с целью развенчать Французскую революцию и узаконить конституционные принципы абсолютной монархии, оставив свой след в крупнейших политических и интеллектуальных схватках своего времени» (с. 180). Идея де Местра, согласно которой Россия, ее культура и ее история противопоставлялись Европе в целом, которую, в свою очередь, де Местр рассматривал как единый культурный блок, оказала влияние на ряд выдающихся российских мыслителей, в том числе на П. Чаадаева. С начала XIX в. русская мысль пыталась определить собственную культурную идентичность именно в этих критериях. Характерно, что никто из современников не сомневался в правильности подобных рассуждений, полагая, что определить истинное лицо России можно, лишь противопоставив ее Европе в целом.
Идеологическая составляющая наполеоновской Империи, пишет далее автор, основывалась на том, что Бонапарт был приведен к власти как военачальник, способный защитить молодую Французскую республику, окруженную со всех сторон враждебными режимами. Спасти Францию могла только завоевательная война – чтобы выжить, она должна была экспортировать революцию в другие страны. Стало очевидным, что две антагонистические системы – революционная и контрреволюционная – не смогут мирно сосуществовать в Европе. Все общественные слои европейских стран объединились в разразившейся «мировой» войне – только так, считает автор, можно определить события, развернувшиеся после 1805 г. и достигшие кульминации в 1812–1814 гг. По продолжительности, по протяженности, по количеству участников эти события вполне сравнимы с теми, что происходили в начале XX в. и традиционно называются Первой мировой войной.
Однако не только европейские народы приняли участие в военном конфликте на континенте. В дело вмешалась Северная Америка: воспользовавшись оккупацией Наполеоном Испании, она захватила испанские владения, чем вызвала новую агрессию Англии против Соединенных Штатов. Вторая война за независимость длилась с 1812 до 1815 г. Восстание в Новой Гранаде под предводительством Симона Боливара (1806, 1810–1819) и выступления в Аргентине (1810–1816), в Чили и Перу под руководством Хосе де Сан-Мартина стали резонансом событий, потрясавших тогда Европу. «Эта первая мировая война была первой в истории войной, где сражались за идеи. Как мы видели, две непримиримые политические системы – якобинская во главе с Наполеоном и традиционная, предводительствуемая Александром I – стояли в основе неминуемого противостояния; но как с одной, так и с другой стороны, в огне сражений причины противостояния теряли свое политическое содержание, чтобы преобразиться на духовном уровне» (с. 259).
В политике Александра I, считает автор, преобладали вопросы религиозной этики. Александр I полагал, что гораздо важнее восстановить религию во Франции, чем заниматься реставрацией того или другого «легитимного» правления. По его мнению, атеизм представлял угрозу как для самой Франции, так и для соседних с ней стран. «Необходимо было реставрировать во Франции историческую религию, католицизм, чтобы эта страна смогла участвовать во всеобщем объединении христианских народов, которое позже назовется Священным союзом» (с. 328). Именно попытки Александра I ответить на вопрос о смысле истории, считая, что ее конечная цель – установить Царство Божие на земле, стали аристократической утопией, которая легла в основу идей Священного союза. Автор пишет, что эти, пусть наивные рассуждения, своего рода «морализм», хотя и лишенный большой оригинальности, но явившийся результатом глубоких убеждений российского царя, оставили свой след в истории, найдя отражение в части литературы XIX в., которую он называет «панморалистской». В России представители этого направления – Н. Гоголь, Л. Толстой, Ф. Достоевский, во Франции – Виктор Гюго. Рассуждения Александра I о конечной цели истории нашли отзвук в историософских изысканиях П. Чаадаева, А.С. Хомякова, И.В. Киреевского и позже Н.Я. Данилевского (с. 331).
По мнению автора, именно благодаря усилиям Александра I Франция вновь заняла место в ряду европейских держав. После присоединения к Священному союзу Франции, Швеции, Испании, Неаполитанского и Сардинского королевств Союз получил общеевропейское значение. Велика его роль в установлении политического правления во Франции, где в этот момент происходит раскол в правящих кругах на крайне правых и более умеренных, стремившихся придать конституционный характер реставрируемому государству, не чуждый освободительных идей. Царь рекомендовал французскому королю в качестве премьер-министра герцога Ришелье, который к тому же мог стать посредником между Францией и Союзом. Ришелье проявил свойственные ему административный талант и энергию, однако проводимая им осторожная и примирительная политика не устраивала представителей крайне правых, опасавшихся рецидива революции. В 1819 г. Ришелье передал свои полномочия лидеру правых Деказе, который, однако, через год был убит бонапартистским террористом. Ришелье вновь вернулся на свое место, которое он окончательно уступил представителю правых в декабре 1821 г., теперь их власть установилась во Франции окончательно. После смерти Людовика XVIII в 1824 г. на престол взошел его брат граф д’Артуа, коронованный как Карл X, при этом обряд коронования, проведенный по канонам старого режима, должен был подчеркнуть победу легитимных Бурбонов над «узурпатором» Наполеоном.
Завершает книгу глава, посвященная декабристам. Истоки декабризма автор видит в тесных идейно-культурных связях России с Европой, в частности с Францией. Идеи Французской революции, понятия «свободы», «права», «республики», «нации», «тирании» стали определяющими в терминологии декабристов и в их программе. Автор считает, что католицизм и масонство со своим рационализмом оказали влияние на декабристов отрицанием православия и автократии. Тайные общества были пропитаны идеями идеологов революции – Сен-Симона, Б. Констана. Бонапартизм, создавший миф о Наполеоне и культ «Великого человека», сыграл важнейшую роль в сознании будущих инсургентов. «Таким образом, не будет преувеличением сказать, – пишет автор, – что Священный союз и выступивший против него декабризм родились в один день как лицевая и оборотная сторона одного идеалистического стремления преобразовать мир, с одинаково оптимистической верой в возможности человека и его действия» (с. 381).
При изучении рассматриваемой эпохи, пишет автор в заключение, видно, как два «Великих человека» все более погружались в гущу идеологических сражений, принявших различные направления, – от радикального атеизма до мистической религиозности. Бонапартистская идеология, которую с таким пылом искоренял Александр I, быстро распространилась по всей Европе, вооружив идейно движение карбонариев. Тесные культурно-идеологические узы, связывавшие Францию с Россией, дали человечеству новые культурные направления: появился романтизм, который ощущал свое место между мечтой и действием. «Революционные и мистические идеи двух великих людей, смягчив друг друга своей собственной восторженностью, оказали длительное воздействие на литературу и политику воинственного и оптимистического идеализма» (с. 385).
Позднеимперская Россия: Проблемы и перспективы
(Реферат)
LATE IMPERIAL RUSSIA: PROBLEMS AND PROSPECTS: Essays in honour of R.B. McKean / Ed. by I.D. Thatcher. – Manchester; N. Y.: Manchester univ. press, 2005. – VIII, 208 p
Сборник статей «Позднеимперская Россия: Проблемы и перспективы» под редакцией Йена Д. Тэтчера (Брунельский ун-т, Великобритания) выпущен в честь Р.Б. Маккина, одного из ведущих специалистов по истории предреволюционной России. Как отмечает Тэтчер во введении, исследователей этого периода можно условно разделить на «оптимистов» и «пессимистов»: если первые убеждены в том, что у России при Николае II еще была возможность для построения современной парламентской монархии, а Февральская революция 1917 г. и последующий приход к власти большевиков оказались возможными вследствие вступления России в Первую мировую войну, то с точки зрения вторых, российская монархия пребывала в состоянии системного кризиса еще до войны, несмотря на кажущуюся стабильность, так что ее падение было неизбежным в любом случае; открытым оставался лишь вопрос о том, как именно это произойдет. Труды Маккина, во многом изменившие отношение историков к обсуждаемому периоду, невозможно однозначно отнести к какому-то одному из этих направлений, поскольку их автору, проанализировавшему обширнейший круг источников, удалось показать как прочность существующего строя и слабость революционного движения накануне мировой войны, так и глубину накопившихся противоречий, которые слишком легко могли вырваться наружу. В рецензируемом сборнике присутствуют как «оптимистические», так и «пессимистические» статьи, хотя, как оговаривает во введении Тэтчер, «мы разделяем его [Маккина. – М.М.] базовый пессимизм, когда обсуждаем вероятность того, что Россия могла бы эволюционировать в стабильную конституционную монархию» (с. 8).
Сборник открывается статьей Сары Бэдкок (Ноттингемский ун-т) «Самодержавие в кризисе: Николай Последний». Автор анализирует стиль руководства, присущий Николаю II, его отношение к политическим реформам, и, в частности, отмечает крайнюю неприязнь императора к любым переменам, ограничивающим его власть. Сталкиваясь с необходимостью подобных решений (например, во время революции 1905–1907 гг.), Николай всегда соглашался на них в высшей степени неохотно, ограничиваясь лишь минимальными уступками (с. 21). К этому добавлялась стойкая убежденность в том, что народ в массе своей остается преданным «царю-батюшке», а оппозиционные настроения искусственно нагнетаются различными антигосударственными силами. В то же время, обладая формально неограниченной властью, Николай II из-за архаичного стиля управления не имел возможности эффективно контролировать собственный государственный аппарат. У него даже не было своего секретариата. К тому же вплоть до 1913 г. император вынужден был тратить до полутора часов ежедневно на занятие тривиальнейшими вопросами, поскольку его личное разрешение было необходимо, например, для смены фамилии или раздельного проживания супругов. Требовалась радикальная реформа правительства, но это, в представлении Николая, подорвало бы основы самодержавного строя. Следствием перечисленных и других обстоятельств стала фактическая неспособность царя адекватно управлять страной, своевременно и обоснованно реагировать на вызовы эпохи. Самодержавие превратилось в анахронизм, и его падение становилось лишь делом времени (с. 24–25).
Питер Уолдрон (Сандерлендский ун-т, Великобритания) в статье «Позднеимперский конституционализм» разделяет данную С. Бэдкок оценку оснований конституционного строя, введенного во время революции 1905–1907 гг., как слабых. Анализируя историю создания и функционирования Государственной думы в 1906– 1917 гг., он показывает, что эффективное взаимодействие между Думой, Государственным советом и правительством так и не было налажено. Усугубляло ситуацию неприязненное отношение министров к депутатам и аналогичное отношение депутатов к министрам. Кроме того, работа Думы регламентировалась настолько плохо, что орган, задуманный для ускорения реформ, фактически тормозил их осуществление. Не удалось сформировать и сильную центристскую фракцию в Государственном совете. Созданная в 1905–1907 гг. парламентская система не отражала произошедших на рубеже веков изменений в обществе, поскольку наиболее широкое представительство сохранила старая элита, неуклонно терявшая позиции, между тем как крестьяне, рабочие, средний класс были в значительной степени исключены из законодательного процесса (с. 38–39). Это, естественно, не повышало доверия населения к новому законодательному органу. Не сложилось и новой политической культуры, необходимой для его успешной работы. Нежелание Николая II всерьез делить власть с Думой способствовало дискредитации парламентской системы, что облегчило и ее фактическую ликвидацию после 1917 г.