Напротив, Йейн Лочлан (Стерлингский ун-т, Великобритания) в статье «Охранка: Тайная полиция в позднеимперской России» показывает, что органы царской администрации могли быть и весьма эффективными. Несмотря на относительно небольшую численность, охранка имела в своей работе определенные успехи благодаря активнейшему использованию современной техники и методов политического сыска. Ее информаторы были внедрены практически во все антиправительственные организации, в том числе и в руководство РСДРП и эсеров. Сыграла свою роль и сугубая секретность этой службы. Тем не менее даже офицеры тайной полиции осознавали, что одни лишь ее операции самодержавие не спасут. В конечном итоге деятельность охранки, укрепляя зловещую репутацию царизма, способствовала оживлению революционного движения. Его она уже не в силах была сдерживать. Более того, охранка оказалась настолько тесно связанной с революционным подпольем, что современники задавались вопросом о том, кто же из них кого в действительности использует. Слухи нередко изображали сотрудников тайной полиции скрытыми революционерами. Давал о себе знать и психологический фактор: длительная работа в тайной полиции нередко приводила к нервным срывам и моральному разложению в ее рядах. Если охранка добивалась известных результатов в борьбе с профессиональными революционерами, то против широкой оппозиции, рожденной революцией 1905–1907 гг., она была бессильна. Аналогичная ситуация сложилась и в 1914–1917 гг. О возможности ее возникновения сама охранка предупреждала власти еще до начала Первой мировой войны.
Джеффри Свэйн (ун-т Глазго) в своей статье «Революционеры в позднеимперский период» дает очерк истории революционного движения в России при Николае II – от образования РСДРП и партии эсеров на рубеже XIX–XX вв. до событий, непосредственно предшествующих Февральской революции 1917 г. Рассмотрев историю создания двух революционных партий и их положение накануне и в первые месяцы революции 1905–1907 гг., автор разбирает отношение социал-демократов и эсеров к Первой и Второй Государственной думе, описывает их взаимоотношения с другими партиями и движениями. В разделе, посвященном периоду реакции, анализируется ситуация в революционном движении после Первой русской революции. Показана его слабость и разобщенность вследствие многочисленных арестов; оторванность российских партийных организаций от руководящих центров эсеров и социал-демократов, находившихся в эмиграции; попытки местных организаций продолжать свою работу и наладить взаимодействие между собой. В ходе нового подъема революционного движения накануне Первой мировой войны и постепенного нарастания социальной напряженности в военные годы местные активисты радикальных партий, считает автор, постоянно склонялись скорее к радикальной позиции, нежели к реформистской.
Следующие две статьи посвящены интеллектуалам предреволюционного периода. Их авторы настроены более «оптимистично». Мюррей Фрейм (ун-т Данди, Великобритания) в статье «Культура, патронат и гражданское общество: Театральные импресарио в позднеимперской России» полагает, что высокая степень культурного плюрализма, которая обнаруживается в деятельности различных покровителей искусства, свидетельствует о существовании живого гражданского общества, которое могло бы составить прочную основу для конституционной монархии. Как бы то ни было, неудача царизма в поиске согласия с зарождающимся гражданским обществом лишила его этой потенциальной поддержки. Царизм был склонен воспринимать падение своего влияния на культурную жизнь общества как угрозу себе. Автор рассматривает деятельность трех театральных импресарио позднеимперского периода: Ф.А. Корша, Саввы Мамонтова и А.С. Суворина. Их деятельность не преследовала политических целей, однако следствием ее (наряду с активностью многих других меценатов) стала постепенная утрата государством прежнего контроля над искусством.
Винсент Барнет (Бирмингемский ун-т) в статье «Туган-Барановский и “Русская фабрика”» анализирует наследие М.И. Туган-Барановского, одного из наиболее известных русских экономистов предреволюционной эпохи, и прежде всего его фундаментальный труд «Русская фабрика в прошлом и настоящем», вводит читателя в круг основных идей этого ученого. Позднеимперская экономика, по его мнению, несмотря на некоторые особенности, развивалась как здоровая капиталистическая система.
В двух других работах освещается положение пролетариата и крестьянства в предреволюционной России. Йен Д. Тэтчер в статье «Городские рабочие в позднеимперский период» исследует экономические, политические и социальные аспекты жизни рабочих в царствование Николая II. Он соглашается с Маккином, что государство не реагировало должным образом на проблемы рабочих, но оспаривает его представление, будто политизация рабочего движения началась лишь после Февральской революции 1917 г. Рабочих разделяло множество экономических, социальных, политических и культурных факторов, но есть достаточно свидетельств общего неприятия ими порядков на фабриках, чтобы сделать вывод, что мастеровые были в значительной степени противниками самодержавия задолго до того, как монархия была свергнута.
Тему продолжает статья Дэвида Муна (ун-т Стратклайда, Глазго) «Крестьяне в позднеимперский период». Хотя к отречению Николая II непосредственно привели события в столице, судьба царизма, вероятно, в большей степени предопределялась его отношениями с крестьянством – подавляющим большинством населения страны. Несмотря на это, отмечает Мун, правительство не прилагало систематических усилий к тому, чтобы превратить крестьян в лояльных граждан. Автор, в частности, пишет о российской специфике четырех основных факторов (урбанизация и развитие транспорта; школа; участие в политической жизни; служба в армии), которые, по мнению Е. Вебера, вели к росту национального самосознания у французских крестьян в период Третьей республики. В статье анализируются и современные историографические дискуссии по этому вопросу. Мун показывает, что в России (как, впрочем, и во Франции, согласно позднейшим исследованиям) происходил скорее диалог между городской и деревенской культурами, их взаимное сближение, нежели одностороннее воздействие города на деревню. При этом в России, где процессы индустриализации, урбанизации начались позже и протекали интенсивнее, нежели в Западной Европе, зачастую происходило скорее «окрестьянивание» города, чем наоборот. Иная ситуация сложилась в политической сфере, поскольку режим, проводя в 1905 г. и в дальнейшем ограниченные политические реформы, не стремился вовлечь крестьян в национальное представительство. Между тем они стремились к участию в политике и имели определенный опыт благодаря участию в работе земств. Более того, в ответ на радикальные выступления крестьянских депутатов по земельному вопросу правительство избирательным законом от 3 июня 1907 г. еще больше ограничило участие крестьян в национальной политике. По сути, Николай II исключил их из «конституционного строя». Неудивительно, что впоследствии его подданные-крестьяне не оказали ему необходимой поддержки.
Завершается сборник статьями Дж.Д. Уайта (ун-т Глазго) об историке М.Н. Покровском и Пола Дьюкса (Абердинский ун-т, Великобритания) «Позднеимперская Россия в имперском мире». П. Дьюкс дает обзор внешней политики России при Николае II, исходя из того, что предреволюционную Россию необходимо изучать как часть более широкой международной системы. Дьюкс утверждает, что участие России в сложных внешнеполитических играх только подрывало шансы царизма на выживание. Николай II оказался в ловушке, увязнув в империалистических битвах за престиж и влияние, приведших в конечном итоге к роковой для страны Первой мировой войне.
Политика России в польском вопросе в 1914–1917 гг.
(Обзор)
В обзоре рассматриваются пути решения польского вопроса в России со времени начала Первой мировой войны до Октябрьской революции 1917 г., нашедшие отражение в зарубежных исследованиях. Эта тема является частью более широкой проблемы – польского вопроса, который в интерпретациях польских историков охватывает хронологические рамки 1795–1921 гг. – от третьего раздела Речи Посполитой до формирования восточной границы Второй Речи Посполитой.
Данная тема в последнее десятилетие подверглась разработке и переосмыслению в связи с открытием новых источников и преодолением идеологических препятствий. Актуальность сохраняет и многое из того, что было сформулировано еще в 1920–1980-е годы: о значении польского вопроса для России и международных отношений, о целях воззвания к полякам великого князя Николая Николаевича и его инициаторах, о российской политике в Восточной Галиции в 1914 г. и др. Среди новых проблем подробности обсуждения польского вопроса в Совете министров и Государственной думе, малоизвестные обращения польского народа к верховной власти и др. В литературе признается необходимость комплексного исследования польского вопроса, включая военные действия в годы Первой мировой войны. Польский вопрос в понимании известного польского историка Е.В. Борейши – это роль, которую в международных отношениях играли проблемы государственного статуса и границ польских земель, их автономии, ограниченного суверенитета или полной независимости» (1, с. 218).
Для понимания рассматриваемой проблемы важнее предыстория, которая приводится в работах А. Ахматовича (3), А. Новака (10) и др. Они верно замечают, что после разделов Речи Посполитой в конце XVIII в. Россия дважды предпринимала серьезные попытки покончить с «непокорной» Польшей, главной политической проблемой которой был вопрос о независимости, – в период восстаний 1830– 1831 гг. и 1863–1864 гг. Желаемых результатов для Польши они не принесли, но повлекли за собой рост национального самосознания и консолидации поляков. Американские исследователи Д.Л. Рансел и Б. Шэллкросс отмечают, что «самоуверенность не сделала поляков менее опасными после их покорения и включения в состав Российской империи в конце XVIII в.» (12, с. 3). А Е.В. Борейша четко определяет суть проблемы: «Польский вопрос в XIX в. долго воспринимался (поляками. – О.Б.) как вопрос возрождения Польши в границах до 1772 г., представляя тем самым опасность для трех континентальных держав: России, Австрии и Пруссии-Германии» (1, с. 227–228).
Конец XIX в. ознаменовался изменениями международной обстановки, ослаблением союза России, Австро-Венгрии и Пруссии. В то время за территорией Царства Польского закрепилось стратегическое значение поля игры между Россией, с одной стороны, и немецким милитаризмом и Австрией, соперничавшей с Петербургом на Балканах, с другой стороны. Российская империя находилась в состоянии кризиса, что стало особенно очевидным, как считает польский историк А. Новак, в связи с «компроментирующим поражением в войне с Японией» (10, с. 22).
К началу Первой мировой войны поляки по-прежнему не имели собственной государственности, были ограничены в области образования и культуры. Революция 1905 г. показала неудачу царской политики интеграции народов в Российской империи. Однако до 1914 г. «самодержавие было не в состоянии изменить свою линию внутренней политики» (10, с. 22).
После 1905 г. в Петербурге опасались, что в Польше вновь может начаться революционное движение, которое тогда, в 1905 г., действительно коснулось поляков всех «захватов». Но некоторые польские политики, в частности Ю. Пилсудский, видели, что движение «не удастся перевести в антироссийское восстание» (13, с. 351). Вероятно поэтому находившиеся в составе России поляки решили воздействовать на власти мирным путем. 14 июля 1905 г. появился меморандум жителей Царства Польского правительству, в котором было сказано, что обязательным условием нормализации отношений с Россией является наделение Польши «широкой законодательной и административной автономией, признание польского языка официальным» (9, с. 44). Это обращение и революционное движение принесли свои плоды. Поляки получили свое представительство в Государственной думе – польское коло, а также некоторые уступки в сфере образования и культуры. Но в целом положение поляков оставалось тяжелым. Исследователь П. Лоссовский отмечает, что «польский вопрос постоянно напоминал о себе разными способами» (там же).
Определенный интерес представляет политика П.А. Столыпина в отношении поляков. Он был автором программы 1907 г., касающейся всего Российского государства, в том числе и Царства Польского, о которой, однако, как указывает А. Ахматович, «ничего определенного до конца неизвестно» (3, с. 15). 19 марта 1907 г. Столыпин пообещал ввести самоуправление в Царстве Польском. Кандидатом в «партнеры» власти от польской стороны выступила национально-демократическая партия (эндеки) во главе с Р. Дмовским. В Думе могло сыграть роль польское коло, которое уже 23 июня 1907 г. предложило проект автономии для Царства Польского. Но ввиду сложной внутренней ситуации в России проект не был рассмотрен. Да Столыпин вряд ли считался с польским коло как со значимой силой в Думе. Желая остаться у власти и продолжить реформы, он выбрал, по мнению А. Ахматовича, «националистический курс с явным антипольским настроем» (3, с. 21).
Практическим выражением политики Столыпина стал отрыв части Люблинской и Седлецкой губерний от Царства Польского и присоединение к Российской империи как Холмской губернии в середине 1912 г. А. Новак, анализируя этот акт, замечает, что в нем была «вся сила и вся слабость российского империализма времен монархии, было подытоживание успехов его экспансии на польской территории» (10, с. 23).
Различные политические силы России по-разному видели судьбу польских земель. Так, социалисты считали, что будущая Польша должна быть республикой. Еще до Первой мировой войны В.И. Ленин сформулировал прогноз о том, что без победы пролетариата и революционного крестьянства в России реальная автономия Польши недостижима (4, с. 53). Когда в 1912 г. Ленин поселился в Кракове, он получил возможность лучше ознакомиться с польскими проблемами. Он сознавал, что ситуация в Царстве Польском отличается от ситуации в Малопольше, что члены ППС поддерживают Австрию и в случае войны будут на ее стороне (4, с. 54). А позднее, в годы войны, В.И. Ленин заявил о праве наций на самоопределение. Президент США Т. Вудро Вильсон также выступил со схожей декларацией. Е.В. Борейша полагает, что эти политические деятели были своеобразными продолжателями «весны народов», поскольку именно в 1848 г. появились лозунги о «принципе народности» и праве каждого народа на независимое существование (1, с. 228–229).
Тем временем, в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, международная обстановка накалялась. Углубились англо-германские и франко-германские противоречия, достигнув особой остроты на Балканах и Среднем Востоке. Союзник Германии Австро-Венгрия также была втянута в эти конфликты и готовилась к захвату Сербии. Россия стремилась сохранить свои позиции на Балканах, захватить проливы и Константинополь.
С начала 1912 г. все чаще стали проявляться симптомы приближающейся войны России с Австро-Венгрией. Возможность войны между Россией и Австро-Венгрией видели многие польские политики, и она «влияла… на политические настроения» (13, с. 590).
Конфликт вспыхнул на Балканах. В июне 1914 г. член заговорщической сербской организации Г. Принцип убил наследника австрийского престола Франца-Фердинанда. 15 июля с объявления Австро-Венгрией войны Сербии началась Первая мировая война. Превращение этнически польских территорий в театр боевых действий и наличие поляков в составе противоборствующих армий придали особую остроту польскому вопросу. Даже польские эмигранты, не терявшие связей с родиной, считали, что начало войны обещает изменения в положении поляков. В некоторых эмигрантских обществах в первые дни войны начали создаваться польские военизированные организации. Так, во Франции 1 августа 1914 г. был создан Комитет польских добровольцев. Его участники, проходившие подготовку в Байоне, были названы «Байонским легионом» и участвовали в военных действиях в Шампани осенью 1914 – весной 1915 г. Действия проживавших в Западной Европе польских эмигрантов на первом этапе войны разбирает Т. Цесьляк в книге «История Польши» (8, с. 17–20).
Наибольшие возможности для создания польских вооруженных формирований предоставила Австро-Венгрия, поддержавшая образование Западного и Восточного польских легионов. Часть легионеров во главе с Ю. Пилсудским в начале августа 1914 г. попыталась поднять восстание на территории Царства Польского под лозунгом возрождения польского государства, посчитав, что на чашу весов войны должна быть брошена польская сабля (11, с. 8–9). Однако местное население не увидело смысла в действиях легионеров и не поддержало их.