В Испании он выступал всего два раза, ему там ходу не дали, моментально его раскусили, а он сшил себе семь костюмов для арены, и ведь что за человек: упаковал все кое-как, и на обратном пути четыре костюма так подмочило морской водой, что и надеть нельзя.
– О господи! – сказал я ему. – Ты едешь в Испанию. Торчишь там весь сезон, а выступаешь всего два раза. Все деньги, что взял с собой, тратишь на костюмы, и не потрудишься даже уберечь их от морской воды, и никогда эти костюмы не наденешь. Вот как у тебя прошел сезон, а теперь ты мне заявляешь, что сам со своими делами управишься. Тогда отдай деньги, и я с тобой распрощаюсь.
– Нет, ты мне понадобишься, – сказал он. – И я все тебе отдам. Но сейчас мне деньги самому нужны.
– Уж так нужны, что и за материнскую могилу не мог заплатить, чтобы твоей матери было где покоиться. Значит, нужны, говоришь? – сказал я.
– Я очень рад, что с матерью так все получилось, – сказал он. – Тебе этого не понять.
– И слава богу, – сказал я. – Расплатись, или я сам из кассы возьму.
– Теперь касса будет у меня, – сказал он.
– Нет, не будет, – сказал я.
В тот же самый день он явился ко мне с каким-то подонком – молодчиком из его родного города, без гроша в кармане, и сказал: «Вот этому пейсано нужны деньги на проезд домой, потому что у него мать тяжело заболела».
Понимаете? Какой-то подонок, он его раньше и в глаза не видел, но земляк! Надо же перед ним покрасоваться – как же, знаменитый матадор, староватый, не поскупится ради земляка!
– Дай ему пятьдесят песо из кассы, – велел он мне.
– Ты же только что говорил, будто тебе нечем со мной расплатиться, – сказал я. – А теперь хочешь дать пятьдесят песо этому подонку?
– Мы с ним земляки, – сказал он, – и у него тяжелое положение.
– Сука ты, – сказал я и бросил ему ключ от кассы. – Сам давай. Я еду в город.
– А ты не кипятись, – сказал он. – Я с тобой расплачусь.
Я собрался в город и вывел машину. Машина была его собственная, но он знал, что я вожу лучше. У меня все получалось лучше, чем у него. Он знал это. Он даже читать-писать не умел. Мне надо было кое с кем повидаться в городе и выяснить, можно ли его заставить вернуть долг. Он вышел и сказал:
– Я тоже поеду. И я тебе все верну. Мы же друзья. Зачем нам ссориться.
Мы поехали в город, и машину вел я. Только въехали, он сует мне двадцать песо. Вот, говорит, возьми.
– Ах ты сука безродная! – сказал я и посоветовал, куда ему девать эти деньги. – Какому-то подонку даешь пятьдесят песо, а мне двадцать, когда твоего долгу шестьсот с лишним. Я и цента из твоих рук не приму. Сунь их знаешь куда?
Я вышел из машины, а у самого пусто в кармане, и где ночевать, неизвестно. Потом попозже в тот же день поехал с одним приятелем и забрал из дома все свои вещи. С тех пор и вот до нынешнего года я с ним и слова не сказал. А тут как-то вечером встретил его с двумя дружками по дороге в кино «Каллао» на Гран-Виа в Мадриде. Он ко мне с ручкой.
– А, Роджер! Здравствуй, дорогой! Ну, как поживаешь? Я слыхал, ты про меня нехорошее говоришь. Всякую небылицу.
– Если я говорю, так только одно – что у тебя матери сроду не было. – Это самое худшее оскорбление для мужчины, какое только есть по-испански.
– Что правда, то правда, – сказал он. – Я был такой маленький, когда моя бедная мамочка умерла, что у меня ее будто и не было. И это очень грустно.
Вот вам, какие они, эти красавчики. Их не проймешь. Ну, ничем не проймешь. Деньги они тратят только на себя или на всякую показуху, а долгов не платят. Попробуйте, получите с такого. Я ему все выложил, что я о нем думаю, прямо там, на Гран-Виа, в присутствии трех его дружков, но теперь при встречах он со мной разговаривает, будто мы с ним закадычные друзья.
Какая же у них кровь в жилах, у таких вот красавчиков?
Пишет читательница
Она сидела у себя в спальне за столиком, разложив перед собой газету, и только изредка поглядывала в окно на падающий снег, который сразу же таял, ложась на крышу. Она писала вот это письмо – писала набело, не видя необходимости что-либо вычеркивать или исправлять.
Роунок, Виргиния.
6 февраля 1933 г.
Дорогой доктор, позвольте обратиться к Вам за советом по важному для меня делу, – мне надо прийти к какому-то решению, и я не знаю, на кого можно больше всех положиться, родителей спрашивать я не смею, и вот пишу Вам – и даже Вам признаюсь только потому, что это можно сделать заглазно. Так вот как все обстоит. Я вышла замуж за военнослужащего США в 1929 году, и в тот же год его услали в Шанхай в Китае. Он пробыл там три года и вернулся – его демобилизовали несколько месяцев назад – и поехал к своей матери в Хелену, штат Арканзас. Он мне написал, чтобы я тоже туда выехала, я приехала и узнаю, что он проходит курс лечения уколами, и я, конечно, спросила, и оказывается, его лечат от… не знаю, как это слово пишется, но на слух вроде «си. филюс». Вы, наверно, понимаете, о чем я говорю. Так вот, скажите, не опасно ли мне будет жить с ним, – у нас ни разу ничего не было с тех пор, как он вернулся из Китая. Он меня уверяет, что все наладится, когда врач кончит его лечить. Как Вы считаете, правда ли это, – я помню, мой отец часто говорил, что лучше умереть, чем стать жертвой этой болезни. Отцу я верю, но мужу своему хочу верить еще больше. Умоляю Вас, скажите, что мне делать, – у меня дочь, которая родилась, когда ее отец был в Китае.
Заранее Вас благодарю и всецело полагаюсь на Ваш совет. С уважением…
И она поставила свою подпись.
Может, он скажет, как мне быть, думала она. Может, все-таки скажет. Судя по портрету в газете, он должен это знать. Лицо такое умное. Наверно, каждый день дает людям советы. Такой должен знать. Я хочу поступить, как надо. Но так долго ждать! Так долго! А сколько я уже ждала. Господи! Сколько же можно ждать! Он должен был ехать, куда бы ни послали, знаю, знаю. Но почему такое должно было случиться с ним? Почему, Господи? Что бы он там ни сделал, зачем это с ним случилось? Господи, зачем, зачем? Ведь не обязательно ему было схватить это. Как же мне быть? Не хочу, чтобы он болел. Зачем он этим болеет?
Посвящается Швейцарии
Часть I
Портрет мистера Уиллера в Монтрё
В станционном буфете было тепло и светло. Деревянные столешницы лоснились от постоянного протирания, и на них стояли корзинки с солеными крендельками в пакетиках из вощеной бумаги. Сиденья резных стульев были потертыми, но удобными. На стене висели деревянные резные часы, буфетная стойка располагалась в дальнем конце. За окном шел снег.
За столиком под часами двое вокзальных носильщиков пили молодое вино. Еще один носильщик, войдя, объявил, что Симплонский восточный экспресс следует из Сент-Морица с часовым опозданием, и вышел. Официантка подошла к столику мистера Уилера.
– Экспресс опаздывает на час, сэр, – сказала она. – Принести вам кофе?
– Если вы ручаетесь, что он не вгонит меня в сон.
– Простите? – переспросила официантка.
– Несите, – ответил мистер Уилер.
– Благодарю вас.
Она принесла из кухни кофе, мистер Уилер посмотрел в окно на снег, кружившийся в свете перронного фонаря.
– Вы говорите на других языках, кроме английского? – спросил он у официантки.
– О да, сэр. Я говорю по-немецки и по-французски и еще на местных диалектах.
– Не хотите ли чего-нибудь выпить?
– О нет, сэр. Нам не разрешается пить в буфете с посетителями.
– Тогда сигару?
– О нет, сэр. Я не курю, сэр.
– Это правильно, – сказал мистер Уиллер. Он снова посмотрел в окно, отпил кофе и закурил сигарету.
– Fräulein, – позвал он.
Официантка вернулась.
– Чего желаете, сэр?
– Вас, – сказал он.
– Не надо так шутить.
– Я не шучу.
– Тогда не надо говорить подобных вещей.
– У меня нет времени на споры, – сказал мистер Уилер. – Поезд прибудет через сорок минут. Если вы подниметесь со мной наверх, я дам вам сто франков.
– Как вы смеете, сэр! Я носильщика позову.
– Носильщик мне не нужен, – сказал мистер Уилер. – А равно полицейский и разносчик сигарет. Мне нужны вы.
– Если вы будете продолжать в том же духе, вам придется уйти. Вы не можете сидеть здесь и говорить подобные вещи.
– Тогда почему же вы не уходите? Если бы вы ушли, я не мог бы вам ничего сказать.
Официантка отошла от стола. Мистер Уилер проследил, не подойдет ли она к носильщикам. Она не подошла.
– Mademoiselle! – крикнул он. Официантка вернулась. – Принесите мне бутылку сионского, пожалуйста.
– Да, сэр.
Мистер Уиллер посмотрел, как она вышла, затем снова вошла с бутылкой, которую поставила на его стол. Он взглянул на часы.
– Даю двести франков, – сказал он.
– Пожалуйста, прекратите это.
– Двести франков – это куча денег.
– Вы не говорить такие вещи! – сказала официантка.
Она начала делать ошибки в английском. Мистер Уилер посмотрел на нее с интересом.
– Две сотни франков.
– Вы наглец.
– Почему же вы тогда не уходите? Я ничего не смогу вам сказать, если вас здесь не будет.
Официантка отошла от стола и направилась к стойке. Некоторое время мистер Уилер пил вино и улыбался про себя.
– Mademoiselle! – позвал он снова. Официантка притворилась, что не слышит. – Mademoiselle! – повторил он. Официантка подошла.
– Вам что-то нужно?
– Очень нужно. Даю триста.
– Вы наглец.
– Триста швейцарских франков.
Она ушла, мистер Уилер посмотрел ей вслед. Дверь открыл носильщик. Тот самый, который погрузил вещи мистера Уилера на свою тележку.
– Поезд подходит, сэр, – сказал он по-французски.
Мистер Уилер встал.
– Mademoiselle! – позвал он. Официантка подошла к столу. – Сколько я должен за вино?
– Семь франков.
Мистер Уилер отсчитал восемь и оставил их на столе. Надев пальто, он последовал за носильщиком на перрон, где продолжал падать снег.
– Au revoir, Mademoiselle, – сказал он, проходя мимо официантки.
Официантка проводила его взглядом. «Урод, – думала она, – урод и наглец. Триста франков ни за что. Сколько раз я делала это даром. Да и места здесь для этого нет. Если бы он получше соображал, то понял бы, что тут негде. Некогда и негде. Триста франков! Что за люди эти американцы!»
Стоя на бетонном перроне возле своего багажа и сквозь пелену снега глядя вдоль рельсов на головной прожектор приближавшегося поезда, мистер Уилер думал, что забава обошлась ему очень дешево. В сущности, кроме платы за обед он потратил семь франков на бутылку вина и франк на чаевые. Хотя хватило бы и семидесяти пяти сантимов. Теперь он жалел, что не оставил на чаевые только семьдесят пять сантимов. Один швейцарский франк – это пять французских. Мистер Уилер направлялся в Париж. Он был очень щепетилен в отношении денег, а в отношении женщин – ничуть. Ему уже доводилось прежде бывать на этом вокзале, и он прекрасно знал, что никакого помещения наверху нет. Мистер Уилер никогда не рисковал попусту.
Часть II
Откровения мистера Джонсона в Веве
В станционном буфете было тепло и светло. Деревянные столы лоснились от постоянного протирания, некоторые из них были накрыты скатертями в красно-белую полосу, некоторые – в сине-белую, и на всех стояли корзинки с солеными крендельками в пакетиках из вощеной бумаги. Деревянные сиденья резных стульев были потертыми, но удобными. На стене висели часы, оцинкованная буфетная стойка располагалась в дальнем конце. За окном шел снег. За столиком под часами двое вокзальных носильщиков пили молодое вино.
Пришел еще один носильщик и объявил, что Симплонский восточный экспресс следует из Сент-Морица с часовым опозданием. Официантка подошла к столику мистера Джонсона.
– Экспресс опаздывает на час, сэр, – сказала она. – Принести вам кофе?
– Если это вас не затруднит.
– Прошу прощения? – переспросила официантка.
– Да, принесите, пожалуйста.
– Благодарю.
Она принесла из кухни кофе, мистер Джонсон посмотрел в окно на снег, кружившийся в свете перронного фонаря.
– Вы говорите на других языках, кроме английского? – спросил он у официантки.
– О да, сэр. Я говорю по-немецки и по-французски и еще на местных диалектах.
– Не хотите ли чего-нибудь выпить?
– О нет, сэр. Нам не разрешается пить в буфете с посетителями.
– Тогда сигару?
– О нет, сэр. Я не курю, сэр.
– Я тоже, – сказал Джонсон. – Мерзкая привычка.
Официантка ушла, а Джонсон закурил сигарету и стал пить кофе. Часы на стене показывали без четверти десять. Его наручные часы немного спешили. По расписанию поезд должен был прийти в половине одиннадцатого; плюс час опоздания – значит, он придет в половине двенадцатого. Джонсон позвал официантку:
– Signorina!
– Чего желаете, сэр?
– Не хотите ли немного развлечься со мной? – спросил Джонсон.
Официантка покраснела.
– Нет, сэр.
– Я не имел в виду ничего дурного. Просто подумал, не составите ли вы мне компанию посмотреть на ночную жизнь Веве? Если хотите, возьмите с собой подругу.
– Мне надо работать, – сказала официантка. – Я здесь на службе.
– Я знаю, – сказал Джонсон. – Но разве никто не может вас подменить? Во время Гражданской войны часто так делали.
– О нет, сэр. Я должна присутствовать лично.
– Где вы учили английский?
– На курсах Берлица, сэр.
– Расскажите мне о них, – сказал Джонсон. – Веселая там была компания, на этих курсах Берлица? Наверное, всякие объятия-поцелуйчики? Много ли там было галантных кавалеров? Со Скоттом Фицджеральдом не доводилось встречаться?
– Простите?
– Я имею в виду, было ли время учебы самым счастливым в вашей жизни? Какого рода команду набрали курсы Берлица прошлой осенью?
– Вы шутите, сэр?
– Разве что самую малость, – сказал Джонсон. – Вы ужасно симпатичная девушка. Так не хотите развлечься со мной?
– Нет-нет, сэр, – сказала официантка. – Вам что-нибудь еще принести?
– Да, – сказал Джонсон. – Принесите мне, пожалуйста, карту вин.
– Хорошо, сэр.
С картой вин Джонсон подошел к столику, за которым сидели теперь три носильщика. Они подняли головы. Все трое были пожилыми мужчинами.
– Wollen Sie trinken? – спросил он.
Один из носильщиков кивнул и улыбнулся.
– Oui, monsier.
– Вы говорите по-французски?
– Oui, monsier.
– Что будете пить? Connais-vous des champagnes?
– Non, monsieur.
– Faut les connaître, – сказал Джонсон. – Fräulein! – крикнул он официантке. – Мы будем пить шампанское.
– Какое предпочитаете, сэр?
– Самое лучшее, – сказал Джонсон. – Laquelle est le best? – обратился он к носильщикам.
– Le meilleur? – переспросил носильщик, который первым вступил в разговор.
– Только так.
Носильщик достал из кармана пальто очки в золотой оправе и заглянул в карту. Провел пальцем по четырем машинописным строчкам названий с ценами и сказал:
– «Sportsman». «Sportsman» – самое лучшее.
– Вы согласны, джентльмены? – спросил остальных Джонсон. Один кивнул. Другой сказал по-французски:
– Сам я не разбираюсь, но много раз слышал про «Sportsman». Должно быть, оно хорошее.