– Бутылку «Sportsman», – сказал официантке Джонсон.
Он посмотрел на цену, значившуюся в карте вин: одиннадцать швейцарских франков.
– Несите две бутылки, – сказал он официантке. – Вы не возражаете, если я подсяду к вам? – спросил он носильщика, который выбрал «Sportsman».
– Садитесь. Вот сюда, пожалуйста. – Носильщик улыбнулся ему, складывая очки и убирая их в футляр. – У джентльмена сегодня день рождения?
– Нет, – сказал Джонсон. – Никакого праздника нет. Жена решила развестись со мной.
– Да что вы? – сказал носильщик. – Может, образуется?
Второй носильщик покачал головой. Третий, видимо, был глуховат.
– Конечно, ничего необычного в этом нет, – сказал Джонсон, – что-то вроде первого визита к зубному или первого нездоровья у девочки, но я расстроен.
– Это можно понять, – сказал самый пожилой носильщик. – Я это понимаю.
– Из вас, джентльмены, никому не доводилось разводиться? – спросил Джонсон. Он перестал коверкать язык и уже некоторое время говорил на хорошем французском.
– Нет, – ответил носильщик, заказавший «Sportsman». – Тут редко разводятся. Есть, конечно, разведенные господа, но их не много.
– А у нас наоборот, – сказал Джонсон. – Почти все разводятся.
– Это правда, – подтвердил носильщик. – Я про это в газете читал.
– Я-то еще среди отстающих, – продолжал Джонсон. – Первый раз развожусь. А мне уже тридцать пять.
– Mais vous êtes encore jeune, – сказал носильщик и пояснил товарищам: – Monsier n’a que trente-cinq ans.
Остальные носильщики закивали – мол, да, очень молодой.
– И вы действительно разводитесь первый раз? – спросил носильщик.
– Конечно, – сказал Джонсон. – Пожалуйста, откройте бутылку, mademoiselle.
– А это дорого стоит?
– Десять тысяч франков.
– Швейцарских?
– Нет, французских.
– Ну да. Это две тысячи швейцарских. Все равно недешево.
– Недешево.
– Ну и зачем тогда люди это делают?
– Потому что от них этого требуют.
– А зачем?
– Чтобы выйти за другого.
– Но это же глупость.
– Согласен с вами, – сказал Джонсон.
Официантка разлила шампанское в четыре фужера. Они подняли их.
– Prosit! – сказал Джонсон.
– A votre santé, monsier, – сказал носильщик.
Двое других подхватили:
– Salut.
На вкус шампанское напоминало сладкий розовый сидр.
– Это в Швейцарии обычай такой – всегда отвечать на вопрос на другом языке? – спросил Джонсон.
– Нет, – сказал носильщик. – Просто по-французски вежливее звучит. Кроме того, тут же Французская Швейцария.
– Но вы говорите по-немецки?
– Да. Там, откуда я родом, говорят по-немецки.
– Понятно, – сказал Джонсон. – Так вы говорите, что никогда не разводились?
– Не разводился. Это было бы слишком дорого. А кроме того, я никогда не был женат.
– Вот как, – сказал Джонсон. – А остальные джентльмены?
– Они женаты.
– Вам нравится быть женатым? – спросил Джонсон у одного из носильщиков.
– Что?
– Вам нравится быть женатым человеком?
– Oui, c’est normale.
– Именно, – сказал Джонсон. – Et vous, monsier? – обратился он к третьему носильщику.
– Ça va, – ответил тот.
– Rour moi ça ne va pas, – сказал Джонсон.
– Мсье разводится, – объяснил первый.
– А-а! – сказал второй.
– Ага, – сказал третий.
– Ну, – сказал Джонсон, – тема, кажется, исчерпана. Вам вряд ли интересны мои неприятности, – он обращался к первому носильщику.
– Ну почему же, – сказал тот.
– Тем не менее давайте поговорим о чем-нибудь другом.
– Как скажете.
– О чем же нам поговорить?
– Вы занимаетесь спортом?
– Нет, – сказал Джонсон. – А вот моя жена занимается.
– А чем вы увлекаетесь?
– Я писатель.
– За это много платят?
– Нет. Но потом, когда вы становитесь знамениты, тогда – да.
– Интересно.
– Нет, – сказал Джонсон. – Ничуть не интересно. Простите, джентльмены, но я вынужден вас покинуть. Надеюсь, вы разопьете другую бутылку сами.
– Но поезд придет только через сорок пять минут.
– Я знаю, – сказал Джонсон.
Подошла официантка, он расплатился за шампанское и за обед.
– Вы уходите, сэр? – спросила она.
– Да, – сказал Джонсон. – Хочу немного пройтись. Я оставлю здесь свои вещи.
Он замотал шею шарфом, надел пальто и шляпу. Снаружи валил снег. Он обернулся и через окно посмотрел на трех носильщиков, сидевших за столом. Официантка разливала по фужерам остатки шампанского из уже открытой бутылки. Закупоренную она унесла обратно в бар. По три франка с чем-то навара с каждого, отметил про себя Джонсон. Он отвернулся от окна и пошел по перрону. Там, в буфете, он вдруг подумал, что боль притупится, если с кем-нибудь поговорить об этом, но она не притупилась, лишь на душе стало мерзко.
Часть III
Сын члена Географического общества в Территэ
В станционном буфете Территэ было жарковато; ярко горели лампы, и столы были отполированы до блеска. На столах стояли корзинки с солеными крендельками в пакетиках из вощеной бумаги и лежали картонные подставки под пивные кружки, чтобы те не оставляли мокрых кругов на дереве. Сиденья резных стульев были потертыми, но очень удобными. На стене висели часы, в дальнем конце располагалась буфетная стойка, а за окном шел снег. За столиком под часами какой-то старик пил кофе и читал вечернюю газету. Вошел носильщик и объявил, что Симплонский восточный экспресс опаздывает из Сент-Морица на час. Официантка подошла к столику мистера Харриса; мистер Харрис только что закончил обедать.
– Экспресс опаздывает на час, сэр. Принести вам кофе?
– Если хотите.
– Прошу прощения?
– Хорошо, принесите, – сказал мистер Харрис.
– Благодарю вас, сэр, – сказала официантка.
Она принесла из кухни кофе, мистер Харрис положил в чашку сахар, размешал его ложкой и посмотрел в окно на снег, кружившийся в свете перронного фонаря.
– Вы говорите на каких-нибудь языках, кроме английского? – спросил он официантку.
– О да, сэр. Я говорю по-немецки, по-французски и еще на местных диалектах.
– И какой из языков вам больше нравится?
– Да вообще-то все они для меня одинаковы. Не могу сказать, что какой-то один нравится мне больше, чем другие.
– Хотите выпить? Кофе или чего-нибудь покрепче?
– О нет, сэр, нам не разрешают пить в буфете с посетителями.
– Может быть, сигару?
– О нет, сэр. – Она рассмеялась. – Я не курю, сэр.
– Я тоже, – сказал Харрис. – Я не согласен с Дэвидом Беласко.
– Прошу прощения?
– Беласко. Дэвид Беласко. Его всегда можно узнать по воротничку, пристегнутому задом наперед. Но я с ним не согласен. К тому же он уже умер.
– Я могу идти, сэр?
– Конечно, – сказал Харрис.
Он подался вперед и стал смотреть в окно. Старик в другом конце зала сложил газету. Он посмотрел на мистера Харриса, взял свою кофейную чашку с блюдцем и подошел к его столу.
– Прошу прощения, если помешал, – сказал он по-английски, – просто мне пришло в голову, что вы можете быть членом Национального географического общества.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – сказал Харрис.
Пожилой джентльмен сел.
– Не хотите ли еще кофе или ликеру?
– Благодарю вас, нет, – сказал джентльмен.
– Тогда, может быть, выпьете со мной кирша?
– Не откажусь. Но позвольте мне вас угостить.
– Нет уж, угощаю я.
Харрис подозвал официантку. Старик достал из внутреннего кармана пальто кожаный бумажник, снял широкую резинку, которым тот был перетянут, вынул несколько карточек, перебрал их и одну вручил Харрису.
– Вот мой членский билет, – сказал он. – Вы знакомы в Америке с Фредериком Дж. Русселем?
– Боюсь, что нет.
– Насколько я знаю, он очень знаменит.
– А откуда он? Из каких краев в Соединенных Штатах?
– Из Вашингтона, разумеется. Разве не там находится руководство Общества?
– Полагаю, что там.
– Полагаете? Вы не уверены?
– Я давно не был в Штатах, – сказал Харрис.
– Значит, вы не являетесь членом Общества?
– Нет. А вот мой отец является. Он состоит в Обществе много лет.
– Тогда он должен знать Фредерика Дж. Русселя. Руссель – один из руководителей Общества. Позволю себе упомянуть, что именно он дал мне рекомендацию для вступления в него.
– Рад слышать.
– Жаль, что вы не являетесь членом. Но ведь ваш отец мог бы вас рекомендовать.
– Думаю, да, – сказал Харрис. – Нужно будет озаботиться этим по возвращении.
– Очень советую вам это сделать, – сказал джентльмен. – Вы, конечно, читаете журнал?
– Конечно.
– Видели номер, посвященный североамериканской фауне, с цветными иллюстрациями?
– Да. Он есть у меня, в Париже.
– А номер о вулканах Аляски?
– Это просто чудо.
– Мне еще очень понравились фотографии диких животных, сделанные Джорджем Шересом-третьим.
– Они были обалденные.
– Прошу прощения?
– Превосходные снимки. Старина Шерес…
– Вы называете его «старина»?
– Мы старые друзья, – сказал Харрис.
– Неужели? Так вы знаете Джорджа Шереса-третьего? Должно быть, он очень интересный человек.
– Так и есть. Пожалуй, он самый интересный человек среди всех моих знакомых.
– А Джорджа Шереса-второго вы тоже знаете? Он такой же интересный?
– О нет, он не такой интересный.
– А я думал, что он тоже должен быть очень интересным человеком.
– Знаете, это странно, но он совсем не такой интересный. Я сам не раз задумывался – почему так?
– Гм, – сказал джентльмен. – Мне казалось, в этой семье все должны быть интересными людьми.
– Вы помните номер, посвященный пустыне Сахара? – спросил Харрис.
– Пустыне Сахара? Это же было лет пятнадцать назад.
– Верно. Это был один из любимых номеров моего отца.
– А более поздние ему не нравятся?
– Нравятся, наверное. Но тот, о Сахаре, он очень любил.
– Да, тот номер был великолепен. Но, с моей точки зрения, его художественные достоинства намного превосходили его научную ценность.
– Не знаю, – сказал Харрис. – Ветер, несущий всю эту песчаную массу, араб со своим верблюдом, молится, стоя на коленях, лицом в сторону Мекки…
– Насколько я помню, там араб стоял и держал верблюда в поводу.
– Вы совершенно правы, – сказал Харрис. – Я спутал с книгой полковника Лоуренса.
– Книга Лоуренса, вроде бы, об Аравии.
– Ну разумеется, – сказал Харрис. – Просто этот араб напомнил мне о ней.
– Должно быть, полковник – очень интересный молодой человек.
– Думаю, да.
– Вы не знаете, чем он теперь занимается?
– Служит в Королевских военно-воздушных силах.
– Зачем?
– Наверное, ему нравится.
– Как вы думаете, он состоит в Национальном географическом обществе?
– Сам хотел бы знать.
– Он был бы очень полезным членом Общества. Он из тех, кого туда охотно принимают. Я был бы счастлив дать ему рекомендацию, если вы считаете, что его примут.
– Думаю, примут.
– Я уже давал рекомендации – одному ученому из Веве и своему коллеге из Лозанны, и оба были избраны. Наверняка в Обществе обрадуются, если я выдвину полковника Лоуренса.
– Прекрасная идея, – сказал Харрис. – Вы часто здесь бываете?
– Я прихожу сюда выпить кофе после обеда.
– Вы преподаете в университете?
– Я больше не являюсь действующим профессором.
– А я просто жду поезда, – сказал Харрис. – Еду в Париж, а оттуда, из Гавра, на пароходе – в Америку.
– Никогда не бывал в Америке. Но очень хотел бы побывать. Возможно, когда-нибудь приму участие в съезде Общества. Был бы очень рад познакомиться с вашим отцом.
– Уверен, что он тоже был бы рад знакомству, но он умер в прошлом году. Застрелился, как это ни странно.
– О, примите мои искренние соболезнования. Уверен, что для науки эта утрата была таким же тяжелым ударом, как и для его семьи.
– Наука перенесла ее на удивление мужественно. – Вот моя визитка, – сказал Харрис. – У него были инициалы Э. Дж., а мои – Э. Д. Уверен, что он был бы рад с вами познакомиться.
– Мне тоже было бы чрезвычайно приятно.
Джентльмен вынул визитку из бумажника и вручил ее Харрису. На визитке значилось:
Д-р Сигизмунд Уайер, доктор философии,
член Национального географического общества,
Вашингтон, Округ Колумбия, США
– Я буду очень бережно хранить ее, – сказал Харрис.
Ожидание
Мы еще лежали в постели, когда он вошел в комнату затворить окна, и я сразу увидел, что ему нездоровится. Его трясло, лицо у него было бледное, и шел он медленно, как будто каждое движение причиняло ему боль.
– Что с тобой, Малыш?
– У меня голова болит.
– Поди ляг в постель.
– Нет, я здоров.
– Ляг в постель. Я оденусь и приду к тебе.
Но когда я сошел вниз, мой девятилетний мальчуган, уже одевшись, сидел у камина – совсем больной и жалкий. Я приложил ладонь ему ко лбу и почувствовал, что у него жар.
– Ложись в постель, – сказал я, – ты болен.
– Я здоров, – сказал он.
Пришел доктор и смерил мальчику температуру.
– Сколько? – спросил я.
– Сто два.
Внизу доктор дал мне три разных лекарства в облатках разных цветов и сказал, как принимать их. Одно было жаропонижающее, другое слабительное, третье против кислотности. Бациллы инфлюэнцы могут существовать только в кислой среде, пояснил доктор. По-видимому, в его практике инфлюэнца была делом самым обычным, и он сказал, что беспокоиться нечего, лишь бы температура не поднялась выше ста четырех. Эпидемия сейчас не сильная, ничего серьезного нет, надо только уберечь мальчика от воспаления легких.
Вернувшись в детскую, я записал температуру и часы, когда какую облатку принимать.
– Почитать тебе?
– Хорошо. Если хочешь, – сказал мальчик. Лицо у него было очень бледное, под глазами темные круги. Он лежал неподвижно и был безучастен ко всему, что делалось вокруг него.
Я начал читать «Рассказы о пиратах» Хауарда Пайла, но видел, что он не слушает меня.
– Как ты себя чувствуешь, Малыш? – спросил я.
– Пока все так же, – сказал он.
Я сел в ногах кровати и стал читать про себя, дожидаясь, когда надо будет дать второе лекарство. Я думал, что он уснет, но, подняв глаза от книги, поймал его взгляд – какой-то странный взгляд, устремленный на спинку кровати.
– Почему ты не попробуешь заснуть? Я разбужу тебя, когда надо будет принять лекарство.
– Нет, я лучше так полежу.
Через несколько минут он сказал мне:
– Папа, если тебе неприятно, ты лучше уйди.
– Откуда ты взял, что мне неприятно?
– Ну, если потом будет неприятно, так ты уйди отсюда.
Я решил, что у него начинается легкий бред, и, дав ему в одиннадцать часов лекарство, вышел из комнаты.
День стоял ясный, холодный; талый снег, выпавший накануне, успел подмерзнуть за ночь, и теперь голые деревья, кусты, валежник, трава и плеши голой земли были подернуты ледяной корочкой, точно тонким слоем лака. Я взял с собой молодого ирландского сеттера и пошел прогуляться по дороге и вдоль замерзшей речки, но на гладкой, как стекло, земле не то что ходить, а и стоять было трудно; мой рыжий пес скользил, лапы у него разъезжались, и я сам растянулся два раза, да еще уронил ружье, и оно отлетело по льду в сторону.
Из-под высокого глинистого берега с нависшими над речкой кустами мы спугнули стаю куропаток, и я подстрелил двух в ту минуту, когда они скрывались из виду за береговым откосом. Часть стаи опустилась на деревья, но большинство куропаток попряталось, и, для того чтобы снова поднять их, мне пришлось несколько раз подпрыгнуть на кучах обледенелого валежника. Стоя на скользких, пружинивших сучьях, стрелять по взлетавшим куропаткам было трудно, и я убил двух, по пятерым промазал и отправился в обратный путь, довольный, что набрел на стаю около самого дома, радуясь, что куропаток хватит и на следующую охоту.