Справа что-то зашуршало. Василий скосил глаза и увидел тонкий голубой язычок пламени. Должно быть, спиртовка. К язычку протянулась чья-то рука и поставила на огонь никелированную банку. Василий поднял глаза. Над ним стоял какой-то незнакомый человек. Светлые вьющиеся волосы. Прямой нос. Тонкие губы. Острые настороженные глаза. Они внимательно ощупывали Василия. Что это за человек?
Вот он склонился над банкой, и густая прядь волос упала на лоб. Что он делает?
Человек резко выпрямился и задел плечом за стену пещеры. Со стены посыпались мелкие камни.
И Василий вспомнил, как он задел автоматом за скалу. Тогда тоже посыпались камни. Он тогда здорово продрог, ожидая мичмана. Постой… Как же так? Он должен был ждать мичмана.
— А где мичман? — спросил Василий.
Человек обернулся и вдруг засмеялся мелким дребезжащим смешком. Он смеялся долго, и все тело его тряслось и вздрагивало, как у припадочного. Но вот человек резко оборвал смех и злорадно сказал:
— Теперь не увидишь своего мичмана. Твой мичман глуп, как церковный колокол. Он думает, что имеет дело с дураками. Пусть теперь кусает свой локоть.
Человек опять затрясся от смеха.
Василий хотел привстать, но не смог. Руки его были связаны. Он осторожно пошевелил ногами. Они тоже были чем-то крепко стянуты.
Потрясенный, Пряхин долго лежал, ничего не видя и ни о чем не думая. Он не знал, где он сейчас находится, как сюда попал и что с ним собираются делать. Он понял лишь одно: он пленник. Этот блондин, вероятно, и есть тот человек, которого высадили с задержанного судна. Это его следы разыскивал мичман Гринько. Что же теперь будет? В душу Пряхина начал закрадываться страх.
Но Василий не дал ему завладеть собой. Он долго и упрямо твердил себе: «Спокойно, спокойно. Безвыходных положений не бывает».
И он действительно немного успокоился. По крайней мере, настолько, чтобы внимательно осмотреться.
Пещера была почти квадратной: метра четыре на четыре с половиной. Вход в нее был достаточно широк, чтобы освещать ее. Василий лежал справа от входа. У противоположной стены сидел тот человек и складным ножом-ложкой что-то размешивал в банке, — должно быть, консервы: пахло тушеным мясом. В углу было аккуратно сложено снаряжение: небольшой чемодан, светлый плащ, квадратная коробка размером с кирпич, надувная лодка с маленькими веслами, обернутыми сукном, автомат… Василий понял, что это его автомат, и сердце больно сжалось.
— Что же, давай знакомиться. — Маленькие острые глаза смотрели на Василия насмешливо. — Можешь называть меня Джимом. А тебя как зовут?
Василий отвернулся. Он не хотел разговаривать с врагом. «Много чести будет». Потом подумал: «Значит, документы не вынул, раз имя спрашивает». Василий вспомнил о комсомольском билете. Он лежит в приколотом с внутренней стороны форменки мешочке, сшитом из куска тельняшки. «Твои испытания только начинаются, комсомолец Пряхин. Выдержишь ли ты их?»
Сердце ощущало прикосновение маленькой книжечки с орденами на внутренней стороне обложки. И спокойно отстукивало: «Выдержишь, выдержишь…»
А скрипучий голос продолжал:
— Ты для меня — счастливая находка. Представляю, как удивится мой шеф, когда заполучит живого русского матроса. Хорошо, что я не успел уйти. Кто знает, чем все кончилось бы, если бы я ушел?
Джим снял с огня банку, достал хлеб и начал есть. Ел он долго и аппетитно, причмокивая от удовольствия. У Василия засосало под ложечкой.
— А теперь ты будешь завтракать, — сказал Джим, подходя к Василию с банкой и ломтем хлеба. — Ты должен предстать перед моим шефом здоровым и веселым. К сожалению, пока придется кормить тебя с ложки.
Василий отвернулся к стене. «Сдохну от голода, но не буду есть из рук врага».
— Мы капризничаем? — притворной лаской звучал над ухом голос. — Ну, скушаем за маму…
Василий резко обернулся и плюнул прямо в лицо Джиму.
— Будь проклята мать, которая родила такого гада! — крикнул он.
Джим не спеша распрямился, утерся. Маленькие глаза сверкнули злой ненавистью. Джим угрожающе прошипел:
— Хорошо! Ты еще пожалеешь, собака!
И отошел в угол. Через минуту опять с притворной лаской спросил:
— Как у вас говорят? Голод — не тетка? Так?
Василий промолчал. Теперь он размышлял хладнокровно. Надо хорошо оценить создавшуюся обстановку и попытаться найти выход.
Джим укладывался спать. Значит, он не торопится, значит, есть еще время все хорошо обдумать.
В пещеру заглянуло солнце. Оно осветило лишь маленький уголок. Но сразу стало светлее и спокойнее.
Василий долго смотрел на море, спокойно лежавшее за овалом входа. И вдруг заметил в самом низу овала вершину скалы, похожую на медвежью голову. И сразу узнал ее. Он не раз видел эту каменную медвежью голову, когда корабль возвращался из дозора.
Значит, он сейчас на том самом островке, который называют Гибельным. Не одно судно, застигнутое штормом, разбивалось здесь о подводные скалы, которые со всех сторон окружают островок. Значит, он еще по эту сторону морской границы, невидимой чертой пролегающей в четырех милях мористее скал. Значит, есть еще надежда.
IV
Джим был болтлив как сорока. Он мечтал вслух:
— За тебя я получу много денег и, возможно, повышение по службе. Тогда заживу…
Василия раздражала эта болтовня. Она мешала ему сосредоточиться.
— Впрочем, повышения может и не быть, — продолжал Джим. — Мой шеф, этот старый боров, не очень благоволит мне. Но денежки он выложит. А с деньгами я могу плевать на него. У нас деньги — это все. Если ты согласишься служить нам, ты будешь богат. У тебя каждый день будет коньяк и самые красивые женщины…
«Идиот! Неужели он надеется, что я еще буду служить им? — думал Василий. — Скорее умру. И не скажу ни слова. Ишь ведь чем соблазняет — деньгами. Совесть человеческую хочет купить за деньги. Неужели он не понимает, с кем имеет дело? Чтобы советский моряк, комсомолец и вдруг продался!»
— С деньгами я могу уйти на пенсию. Куплю собственный домик. В конце концов могу даже жениться…
«Сам-то, видать, не шибко богатый, если только о деньгах и мечтает», — отметил Василий и отвернулся к стене. Убедившись, что его не слушают, Джим умолк. Потом вышел из пещеры. Должно быть, за водой. Воду он приносит откуда-то снаружи, наверное, нашел неподалеку родник. За водой он ходит не больше пяти минут.
Василий облизал сухие, потрескавшиеся губы. Голод его мучил не так сильно, как жажда. В горле все горело. С тех пор, как Василий, отказавшись от еды, плюнул Джиму в лицо, тот больше не предлагал ни воды, ни пищи. Должно быть, он хотел, чтобы Василий сам теперь попросил. А пока он всячески старался возбудить у Василия аппетит и жажду.
Вот и сейчас, вернувшись в пещеру, начал переливать воду из фляжки в банку, причем держал фляжку высоко, чтобы плеск воды был слышнее. Наконец это занятие надоело ему. Он зажег спиртовку и начал готовить обед. Потом долго ел, громко чавкая и аппетитно причмокивая, по всей вероятности, тоже умышленно. «Дразнит, гад! — подумал Василий. — Чем сломить думает. Не выйдет!»
Вдруг до слуха Василия донеслось стрекотание мотора. Сначала Василий подумал, что это идет мотобот. «Чей? Может быть, за ним?» — Василий покосился на Джима. Тот тоже настороженно прислушивался к звуку мотора.
«Нет, скорее всего, наш. Они вряд ли пойдут днем, в открытую. Они, наверное, пойдут ночью. — Василий не хотел верить, что придут не только за Джимом, но и за ним. — Скорее всего, это мотобот рыболовецкого колхоза. Там их четыре. Сюда, на остров, рыбаки, конечно, не зайдут. Никто сюда не рискнет подойти».
Стрекотание мотора нарастало. Вот оно перешло в прерывистый рокот. Это был не мотобот, а вертолет. Он повис над скалой, похожей на медвежью голову, хорошо было видно его зеленое стрекозиное тело с красной звездой на хвосте.
Василий сел и закричал, что было силы. Джим бросился к нему, ударом кулака свалил его на каменный пол пещеры, зажал ладонью рот. Василий, задыхаясь, извивался как уж и пытался укусить руку Джима. Но силы были неравными.
И вдруг Джим отпустил его. Василий услышал злорадный дребезжащий смех. Вертолета над скалой не было. Он летел теперь где-то сзади пещеры, и стрекотание затихало. Вот его уже не стало слышно.
А Джим все смеялся. Но это был уже не тот смех, который Василий слышал, когда впервые очнулся здесь, в пещере. Теперь это был нервный смех. Глаза Джима совсем не смеялись, в них отражалось только беспокойство. Вот смех резко оборвался, и Джим осторожно выглянул из пещеры.
Василий кусал губы, чтобы не застонать от разочарования и обиды. Ведь они были рядом! Как же они не заметили и не услышали его крика?
Беспокойство Джима подействовало на Василия успокаивающе. «Ага, боишься, сволочь!» — подумал он. И только теперь сообразил, что кричал напрасно. С вертолета за шумом мотора никакого крика не могли услышать. Но как же они не заметили входа в пещеру? Василий вспомнил, что видел только хвост вертолета, кабины пилотов не было видно. Значит, и пилоты не могли видеть входа.
А ведь это, наверное, ищут его, Василия! Как же он сразу не подумал о том, что его должны искать? Ну, конечно же, его должны искать! Не могло же его исчезновение остаться незамеченным. Где сейчас корабль? А может быть, его ищут там, на берегу? Кто догадается, что он здесь, на Гибельном? Ему и самому еще не ясно, как он сюда попал. Если действительно на надувной шлюпке, то Джим должен быть искуснейшим мореходом. Или он знает какие-то никому не известные подходы к острову?
Впрочем, это не так важно. Гораздо важнее то, что его ищут. Возможно, что вертолет еще вернется. Если он зависнет с другой стороны от входа, с него опять ничего не увидят. Надо дать сигнал. Но чем и как? Что сделаешь в этом каменном мешке, связанный по рукам и ногам? Сколько времени в его распоряжении, когда придут за Джимом?
А Джим опять смеется:
— Ты думаешь это за тобой прилетали? Просто случайность. Джим достаточно опытен, чтобы не оставлять после себя следов. Никаких следов, понял? Если ты будешь работать на нас, тебя тоже этому научат. Скорее всего, ты попадешь в школу полковника Стоуленса. Это одна из лучших разведывательных школ, там многому научат. А пока ты можешь спокойно ждать, когда за нами придут. Если тебя и ищут, то где угодно, только не здесь. Иначе мы не выбрали бы это место. Его выбирал сам Лаутке, а уж он-то знает толк в таких делах.
А все-таки Джим забеспокоился. Все это он говорит, видимо, не столько для него, Василия, сколько для того, чтобы успокоить себя.
Джим, посмотрев на часы, открыл ящик, напоминающий кирпич. Василий знает уже, что в ящике портативная радиостанция. Джим уже включал ее. Впрочем, только приемник. Василий слышал, как он ловил станцию, слушал передаваемый ключом текст, но ничего не понял. Текст был зашифрован. Джим записал его и потом расшифровывал минут десять. Передатчик он не включает. Конечно, сейчас его сразу же запеленгуют.
Включив приемник и расшифровав текст, Джим сказал:
— Теперь уже недолго. Завтра вечером за нами придет подводная лодка.
Итак, осталось немногим более суток. За это время надо что-то предпринять. Но что?
Джим сказал, что придет подводная лодка. Близко к острову она подойти не сможет. Наверное, Джим думает идти к месту ее всплытия на шлюпке. На худой конец можно вывалиться из шлюпки и, набрав воды, сразу пойти ко дну. Лучше уж утонуть, но не даться врагам живым. Хорошо бы прихватить с собой и Джима. Но что сделаешь со связанными руками и ногами?
Вот если бы развязать руки… Но Джим все время следит за ним. Даже когда понадобилось выйти из пещеры, Джим не стал его развязывать. Он оставляет Василия одного, только когда уходит за водой.
После захода солнца Василий увидел в овале входа силуэт корабля. Это был сторожевой корабль. Он прошел милях в двух по направлению к порту, в котором базировались и пограничники. Минут через сорок он будет входить в гавань. Как раз в то время, когда оттуда будет выходить пограничный корабль, отправляющийся в ночной дозор. Они обменяются приветствиями: сигнальщики приспустят и снова поднимут флаги. Потом на мачте сторожевого корабля поднимут сигнал: «Желаю счастливого плавания». И хотя этот сигнал знают и прочтут все, вахтенный сигнальщик все же громко и радостно доложит о нем.
Василий так ясно представил эту картину, что на какое-то мгновение ему показалось, что он сам стоит на сигнальном мостике, сам докладывает командиру.
Тем горше было возвращение к действительности. Он вдруг впал в отчаяние. Ему казалось, что теперь он уже ничего не сможет сделать, никогда не вернется на свой корабль. Он чувствовал, что на глаза навертываются слезы обиды, и боялся, что Джим заметит их. Поворачиваясь к стене, он ощутил под рукой жестковатую выпуклость приколотого на груди мешочка. Комсомольский билет!
Василию стало стыдно, что он поддается малодушию. Он опять начал твердить себе: «Спокойно, спокойно. Безвыходных положений не бывает». Теперь он вспомнил, что повторяет слова своего командира корабля. Василий первый раз услышал их от командира во время сильного шторма, когда у них заклинило руль и командир отделения рулевых растерялся.
Но где же выход? Вот если бы развязать руки! Василий посмотрел на ноги. Они туго связаны тонким тросом из манильского волокна. Таким же концом, наверное, связаны руки. Его не оборвешь. Тросами из манильского волокна на корабле, например, крепят кранцы, чтобы их не перетерло.
Не перетерло? Но ведь и они в конце концов перетираются. А если попробовать перетереть? Обо что?
Василий обвел глазами пещеру. Поблизости не было ни одного более или менее острого предмета.
Но вот неподалеку от себя, у самых ног, Василий заметил острый выступ в стене. Если сесть, до него можно дотянуться. На то, чтобы перетереть конец, потребуется часа полтора или два. А Джим уходит не дольше, чем на пять минут. Остались всего сутки. Это три-четыре раза по пять минут, когда Джима не будет. Мало!
А если ночью? Но тогда придется действовать с большой осторожностью, и времени потребуется в полтора-два раза больше. Джим спит довольно чутко. Если он что-нибудь заподозрит, все пропало.
Василий напряг мускулы рук, проверяя, насколько они работоспособны. Сил было мало.
Джим начал готовить ужин. И Василий попросил:
— Рассчитывайте и на меня. — И для большей убедительности добавил: — Ничего, видно, не поделаешь, придется покориться.
— Давно бы так! — сказал Джим и самодовольно рассмеялся. Впервые его смех не только не раздражал Василия, а даже радовал: «Пусть думает, что я покорился, это притупит его бдительность».
После того как Джим покормил его, Василий сумел лечь так, чтобы выступ в стене приходился напротив его пояса.
V
Джим не спал. Василий угадывал это по его дыханию, по тому, что он часто ворочался. Неужели он что-то заподозрил? Или волнуется? Ведь и для него последние сутки — решающие.
Василий притворился спящим. Минут десять или пятнадцать он громко храпел, потом затих и прислушался. Джим тихо посапывал. Спит или притворяется? Василий осторожно повернулся на спину. Посапывание прекратилось. «Не спит».
Он ждал еще с полчаса. Джим не засыпал, он то и дело беспокойно ворочался и тяжело вздыхал. В пещере было очень темно, но Василий иногда чувствовал на себе взгляд Джима.
В овале входа холодно мерцали крупные зеленоватые звезды. В Сибири в студеные зимние ночи они кажутся еще крупнее. В Сибири…
Василию вдруг припомнилась вся его жизнь. Она не баловала его радостями. Отца Василий помнит смутно. Ему было всего два года, когда отец ушел на фронт. Сначала он присылал письма — сложенные треугольником тетрадные листки. Потом письма перестали приходить. А однажды мать вернулась с работы заплаканная. Она взяла Василия на руки и долго гладила его по голове, плача и приговаривая: «Вот мы и остались вдвоем, Василек. Что же теперь будет?» Потом приходили соседи, необычно суровые, молчаливые. Они сидели, вздыхали и тихо рассказывали о случаях, когда у кого-то из их знакомых сначала пришла похоронная, а потом человек «объявился», оказался жив. Видимо, мать эти рассказы нисколько не утешали. Она сидела с плотно поджатыми губами, бледная и строгая, слез у нее уже не осталось.