Лично мне ее ответ пришелся по душе. Сегодня такое сработало бы, но тогда она лишилась поддержки социал-консерваторов и проиграла гонку. Слоо́ва на букву «ч» Кэролайн так и не забыли, и она знала, что второго шанса не будет. К раненым бойцам политика очень жестока.
Неудача Кэролайн обернулась пользой для меня. Кэролайн открыла консалтинговую фирму и, пользуясь умом и опытом, помогала добиваться побед другим. Когда я, решив баллотироваться в президенты, задумался, кто будет руководить моей кампанией, ответ пришел сам собой.
– Хватит вам смотреть эту ерунду, сэр, – предупреждает она, а на канале Си-эн-эн в это время какой-то политический эксперт говорит, будто я совершаю «серьезную тактическую ошибку», отказываясь комментировать заявления о злополучном звонке и позволяя спикеру палаты «задавать тон делу».
– Кстати, – говорю, – ты знала, что подначиваешь меня выступить на слушании? Возглавляешь одну из противоборствующих сторон в этой гражданской войне в Белом доме?
– Как-то не заметила. – Кэролайн отходит к стене, где на обоях изображены сцены Войны за независимость. Впервые эти обои, подарок от друга, повесила здесь Джеки Кеннеди. Бетти Форд они не понравились, и та велела их снять. Президент Картер вернул обои. Так они с тех пор уходят и возвращаются. Рейчел обои понравились, и мы их повесили.
– Выпей кофе, Кэрри. А то из-за тебя я нервничаю.
– Доброе утро, господин президент, – здоровается Дженни Брикман, замглавы администрации и мой старший советник по вопросам политики. Она руководила моими кампаниями на губернаторских выборах и перешла под начало Кэролайн на президентских. Дженни – женщина миниатюрная; ее выбеленные волосы пребывают в художественном беспорядке, а в перебранке она заткнет за пояс сапожника. Она – мой улыбающийся тесак. Ради меня войну устроит, только дай волю. При этом врагов не просто расчленит; если б я не сдерживал Дженни, она бы рассекла их от горла до пупа. Растерзала бы – тактично, как питбуль, и чуть менее грациозно.
После моей победы Кэролайн занялась нашей стратегией. Одним глазом приглядывает за политической жизнью, но главная ее задача – лоббировать мою программу в Конгрессе и пропихивать мою внешнюю политику. Дженни, напротив, сосредоточилась на политике, на том, чтобы меня переизбрали. А теперь – как ни печально – на том, чтобы я продержался хотя бы до конца первого срока.
– Наши сторонники в палате настроены решительно, – докладывает она, поговорив с людьми в руководстве палаты представителей. – С нетерпением ждут вашей версии алжирских событий.
Невольно усмехаюсь:
– Скорее уж они велели передать, чтобы я «перестал жевать сопли и начал защищаться».
– Цитата почти дословная, сэр.
Мое поведение усложняет работу помощникам. Они ведь хотят меня защитить, а я своим молчанием свожу их старания на «нет». Они заслуживают знать больше, однако я пока не могу ничего рассказать.
– Придет время, – говорю я. По поводу голосования в палате представителей иллюзий мы не питаем. На стороне Лестера большинство, и его сторонникам не терпится нажать кнопку «за»: если спикер начнет голосование по поводу импичмента, мне крышка.
Зато сильная защита в палате представителей практически обеспечит нам превосходство в Сенате, где на стороне Лестера пятьдесят пять голосов против необходимых для импичмента шестидесяти семи.
– Новости от наших сторонников в Сенате точно такие же, – говорит Дженни. – Лидер Джейкоби обозначила свою позицию как «вероятная поддержка». Это ее слова. Смысл в том, что импичмент – мера экстремальная, и чтобы принять столь важное решение, требуется знать больше. Правда, сейчас они готовы лишь отказаться от скоропалительных выводов.
– Защищать меня никто не торопится.
– Повода не даете, сэр. Роудс пинает вас по яйцам, а вы не даете сдачи. Я только и слышу от них, что «ситуация с Алжиром просто беда, лучше бы президенту все объяснить».
– Ладно, Дженни, приятно было это узнать. Что дальше?
– Если б у нас в запасе был еще один…
– Что дальше, Дженни? Свой регламент в десять минут на тему импичмента ты исчерпала, а вчера я давал вам целый час на репетицию слушания. Так что пока про это хватит. Пора и о другом подумать… Ну, есть что-нибудь?
– Да, сэр, – вмешивается Кэролайн. – Предвыборная программа на следующий срок. Начинать надо сейчас, с тех пунктов, которые точно волнуют граждан и за которые они вас поддержат: минимальная оплата труда, запрет оружия, кредиты на учебу. Плохие новости надо оттенять хорошими. Создадим контрпропаганду: мол, несмотря на интриги и превратности политической жизни, вы намерены и дальше развивать страну. Пусть охотники на ведьм возводят эшафот, а вы в это время будете решать насущные проблемы.
– Не пропадут ли эти усилия на фоне разговоров об импичменте?
– Сенатор Джейкоби так не думает, сэр. Наши сторонники умоляют дать им хороший повод, чтобы сплотиться.
– То же я слышала и в палате представителей, – добавляет Дженни. – Если бросить им кость, дать нечто интересное, они вспомнят, как важно поддерживать действующего президента.
– Ах, им еще напоминать надо! – со вздохом говорю я.
– Если честно, сэр, то в сложившейся обстановке – да, надо.
– Ну ладно, – вскидываю руки, – слушаю.
– На следующей неделе начните с повышения минимальной оплаты труда, – предлагает Кэролайн. – Затем переходите к запрету оружия. После – к кредитам на учебу…
– Запрет пройдет в палате представителей с той же вероятностью, что и решение переименовать аэропорт имени Рейгана в мою честь.
Кэролайн кивает, поджав губы.
– Вы правы, сэр, не пройдет. Но вы же верите в этот законопроект, и у вас хватит ресурса, чтобы за него побороться. А потом, когда оппозиция зарежет и его, и повышение минимальной заработной платы, вы покажете избирателям, за кого они отдают голоса. Заодно осадите сенатора Гордона.
Лоуренс Гордон – мой однопартиец, трижды избирался в Сенат и, как всякий сенатор, метит в президенты. Правда, в отличие от любого другого сенатора, подумывает стать оппонентом действующему президенту из своей же партии. А по вопросам обоих упомянутых законопроектов он за тех, кто против – как внутри партии, так и по всей стране. Он голосовал против повышения минимальной зарплаты и обожает Вторую поправку – по крайней мере, в толковании Национальной стрелковой ассоциации – даже больше, чем Первую, Четвертую и Пятую вместе взятые. Дженни хочет устранить его еще до старта.
– Гордону меня на предварительных выборах не обойти, – говорю. – Кишка тонка.
– Никто не следит за развитием алжирского инцидента пристальней, чем Гордон, – напоминает Дженни.
Смотрю на нее. У Дженни острое политическое чутье, зато у Кэролайн – то же чутье плюс знание внутренней кухни округа Колумбия со времен работы в Конгрессе. А еще я не встречал человека умнее ее.
– Я не боюсь, что Гордон обойдет вас на праймериз, – говорит она. – Я боюсь, что он захочет обойти вас. Ободряющий намек в беседе тут, лестный отзыв там… Увидел свое имя в «Таймс», на Си-эн-эн… Что ему терять? А так у него появились стимул и шанс. Кто сравнится в популярности с кандидатом в президенты? Он как запасной квотербэк: сидит себе на скамейке запасных, и все его обожают. В итоге Гордон удостоится неплохого пиара, тогда как ваш рейтинг тает с каждой секундой. Гордон полон сил и чист, а вы слабы.
Киваю. Звучит логично.
– Думаю, надо дать ход проектам по минимальной заработной плате и запрету на оружие, – продолжает Кэролайн. – Тогда Гордон сам придет к нам и попросит не спешить. И окажется у нас в долгу. Поймет: если кинет нас, мы засунем ему в зад парочку законодательных актов.
– Напомни не злить тебя.
– Вице-президент согласится, – замечает Дженни.
– Ну еще бы. – Кэролайн корчит гримасу. Насчет Кэти Брандт, которая была моим главным противником во время выдвижения кандидатур, у нее большие подозрения. С Кэти, назначив ее вице-президентом, мы не ошиблись, но она отнюдь не мой ближайший союзник. Кэти быстро сориентируется и поступит в собственных интересах. Если меня попрут, она станет исполняющим обязанности – и тут же выдвинет свою кандидатуру на следующие выборы. Ей ни к чему, чтобы в борьбу включился Ларри Гордон или еще кто.
– С вашим анализом проблемы я согласен, – говорю, – однако решение кажется мне слишком сопливым. По обеим мерам я хочу выступить показательно, и ради Гордона на попятную не пойду. Оппозицию прогнем. Так и надо поступать: победим или нет, но себя покажем, а их опозорим.
Дженни в восторге.
– Вот за этого человека я и голосовала!.. Тем не менее в глазах людей вы слабеете, и вряд ли действия во внутренней политике исправят положение. Звонок Сулиману, алжирский кошмар… Вам надо показать себя главнокомандующим. Лидером, вокруг которого сплотились…
– Нет, – перебиваю, сообразив, к чему она ведет. – Дженни, я не стану развязывать военную операцию, лишь бы только выставить себя крутым.
– Есть много верных целей, господин президент. Я же не Францию прошу захватить. Как насчет объекта на Ближнем Востоке? Тихий точный удар с беспилотника. Или полномасштабная воздушная…
– Нет. Однозначно.
Прикрыв рот ладонями, Дженни качает головой.
– Ваша супруга была права. Политик из вас действительно хреновый.
– То был комплимент.
– Разрешите высказаться прямо, господин президент? – спрашивает она.
– А до этого, значит, было не прямо?
Дженни воздевает перед собой руки, словно преподнося проблему или обращаясь ко мне с мольбой.
– Вам объявят импичмент. Если вы не переломите ситуацию, не совершите чего-то заметного, сенаторы-однопартийцы вас кинут. Я знаю, что добровольно вы в отставку не уйдете. А значит, президент Джонатан Линкольн Данкан войдет в историю благодаря всего одному достижению: его первым заставят уйти с поста.
Глава 5
Поговорив с Дженни и Кэролайн, я через коридор направляюсь в спальню. А там уже Дебора Лейн открывает сумку с медицинским добром.
– Доброе утро, господин президент.
Стягиваю галстук и расстегиваю рубашку.
– Утро доброе, док.
Она смотрит на меня оценивающе, и взгляд у нее не радостный. В последнее время я на многих произвожу такое впечатление.
– Вы снова забыли побриться, – делает замечание доктор Лейн.
– Успею. – А вообще, не бреюсь я вот уже четвертый день. Еще в колледже у меня была такая примета: не бриться неделю перед экзаменами. Внешним видом я людей поражал: волосы на голове у меня в лучшем случае светло-каштановые, зато на лице – совсем другое дело. Неким образом рыжий пигмент просачивается в щетину, окрашивая ее в огненно-каштановый. К тому же борода у меня растет очень быстро; к концу сессии меня все называли Полем Баньяном.
После колледжа я и не вспоминал о примете. До сих пор.
– Вид у вас усталый, – говорит врач. – Сколько часов сегодня спали?
– Два-три.
– Этого недостаточно, господин президент.
– Следить приходится за многим.
– А не будете спать, не уследите вообще ни за чем. – Она прикладывает к моей груди стетоскоп.
Доктор Дебора Лейн – специалист-гематолог из Джорджтауна. Выросла в Южной Африке, где царил апартеид, потом бежала в Соединенные Штаты за высшим образованием, да так домой и не вернулась. Коротко стриженные волосы у нее совершенно седые, взгляд оценивающий и в то же время мягкий.
Последнюю неделю она наведывается в Белый дом ежедневно. Куда проще и не так подозрительно, если профессионального вида женщина – пусть даже не особенно скрывающая медицинскую сумку – заглядывает домой к президенту, чем если б сам президент ежедневно наведывался в больницу Джорджтаунского университета.
Она накладывает мне на руку манжету тонометра.
– Как самочувствие?
– У меня огромный геморрой, – отвечаю. – Может, глянете, не спикер ли это палаты представителей?
Доктор бросает на меня быстрый взгляд, но не смеется. Даже не хихикает.
– А в целом хорошо.
Она светит мне фонариком в рот. Внимательно осматривает грудь, живот, руки и ноги, потом велит развернуться и осматривает сзади.
– Синяки выглядят хуже.
– Знаю. – Раньше они напоминали сыпь; теперь мои ноги смотрятся так, будто по ним прошлись молотком.
Еще во время первого срока губернатором Северной Каролины мне поставили диагноз: тромбоцитопеническая пурпура, что, в принципе, означает низкий уровень тромбоцитов. Кровь не всегда быстро сворачивается. О своей болезни я заявил публично, сказав правду: в большинстве случаев это не страшно. Мне велели избегать занятий, где можно пораниться до крови. Для человека сорока лет никаких проблем: моя бейсбольная пора миновала давно, а участвовать в корриде или жонглировать ножами я не собирался.
Дважды, в бытность мою губернатором, болезнь обострялась, но отступила, когда я начал кампанию за пост президента. Потом вернулась, когда случился рецидив рака у Рейчел – доктор уверена, что причина обострений в излишних стрессах, – однако я тогда легко с нею справился. И вот неделю назад она напомнила о себе синяками на икрах. Сейчас, похоже, прихватило сильнее, чем прежде.
– Голова не болит? – спрашивает доктор Деб. – Не кружится? В жар не бросает?
– Нет, нет и нет.
– Утомляетесь быстро?
– Естественно, я же не высыпаюсь.
– Кровь из носа?
– Не идет, мэм.
– Десны не кровоточат?
– Зубная щетка чистая.
– В моче или стуле крови нет?
– Нет. – Тяжело оставаться скромным, когда тебя встречают с музыкой, когда финансовые рынки ловят каждое твое слово и когда в твоем распоряжении сильнейший военный арсенал. Но если хочешь вернуться на землю – поковыряйся в собственном дерьме в поисках крови.
Мыча себе что-то под нос, врач отходит.
– Я сейчас снова возьму кровь на анализ, – предупреждает она. – Вчерашние показатели меня насторожили: ниже двадцати тысяч. Сама удивляюсь, как вы сумели отговорить меня не класть вас в больницу.
– Отговорил, – напоминаю, – потому что я президент Соединенных Штатов.
– Все время забываю.
– Я еще выдам двадцать тысяч, док.
Нормальные показатели тромбоцитов – от ста пятидесяти до четырехсот пятидесяти тысяч на микролитр крови; если уровень падает ниже двадцати тысяч – это повод задуматься.
– Стероиды принимаете?
– Как едуо́.
Доктор достает из сумки все необходимое, протирает мне предплечье ватным тампоном со спиртом. Радуюсь я не особенно, потому что с иглами док управляется не очень ловко. Утратила навык: специалист она просто классный, но простейшие обязанности за нее выполняют другие. Однако чем меньше людей знает о моем здоровье, тем лучше: я, может, и рассказал о болезни публично, а вот о том, как сейчас – особенно сейчас – все плохо, знать никому не обязательно. Поэтому доктору Лейн приходится делать всю работу самой.
– Предлагаю белковую терапию, – говорит она.
– Что? Сейчас?
– Да, сейчас.
– Последний раз я боо́льшую часть дня не мог связно говорить. Дохлый номер, док. Не сегодня.
Она замирает.
– Тогда стероидная инъекция.
– Нет. И так от таблеток в голове каша.
Доктор задумчиво склоняет голову набок. В конце концов я – не простой пациент; простые пациенты следуют предписаниям врачей. Простые пациенты не ведут за собой свободный мир.
Она снова принимается готовить меня к анализу, при этом сильно хмурясь. Затем подносит иглу к вене.
– Господин президент, – произносит доктор тоном учителя начальных классов, – вы можете командовать кем угодно, но своим телом не владеете.
– Док, я…
– Вам грозит внутреннее кровотечение. Кровоизлияние в мозг. Может случиться удар. Чем бы вы сейчас ни занимались, оно того не стоит.
Она смотрит мне в глаза, и я молчу – хотя это само по себе уже ответ.
– Все так плохо? – шепотом спрашивает врач. Потом качает головой и отмахивается. – Я… я знаю, что вам нельзя говорить.
Да, все и вправду так плохо. Напасть могут и через час, и чуть позднее сегодня же. Напасть могли и с полминуты назад, и вот-вот сюда влетит Кэролайн с новостями.
Я и на час-то не могу выбыть из строя, не то что на несколько. Рисковать нельзя.