Стоит, – я оценил бы ваш порыв.
Зане влаголюбивое растенье
Из грядки, где растут одни волчцы
Всего охотней отдает концы;
Се вам претит судьбы хитросплетенье, –
Совет: берите чаще под уздцы
Негодованье глаз и чувств смятенье.
LXV. Lasso, che mal accorto fui da prima
Я как-то так не сразу осознал,
Не в день, когда Амуром стал подранен,
Что ум мой поглощен и отуманен,
Что прежней жизни – амба и финал.
Имея силу духа, полагал,
Что с твердым сердцем – вовсе нерасстанен,
А с честью слит, как с бороздой крестьянин, –
Но здесь меня удар подстерегал.
Теперь, когда менять что-либо поздно,
Хочу узнать, смеется ли Амур
Над просьбами – иль слушает серьезно.
Моя – не в том, чтоб снят с меня зачур
Мой был: уж это было б чересчур!
Но – чтоб и ей мой плач отлился слезно.
LXVI. L’aere gravato, et l’importuna nebbia
Тяжелый воздух, духота, туман,
В долину сжатый злобными ветрами,
Подчас в свирепый обратятся дождь, –
А там, глядишь, остекленели реки
И вдруг оделись травы по долинам
В момент снегами инеем и льдом.
Так это сердце ныне подо льдом,
А мысли в нем клубятся, как туман,
Идущий так к лицу речным долинам,
Замкнутым от влюбленных ветерков,
Когда в болота обратились реки,
А с неба без конца сочится дождь.
Проходит быстро грандиозный дождь,
И лето расправляется со льдом,
Вздувающим весной безмерно реки.
Какой завесит небеса туман,
Не расточимый ярыми ветрами
Тотчас же по горам и по долинам?
Не для меня весна цветет в долинах:
Я слезы лью что в ведро, то и в дождь,
Под тихими и жуткими ветрами:
Расстанься ведь любимая со льдом
Внутри, и не скрывай ее туман
Извне – тотчас дотла иссохнут реки.
Пока еще впадают в море реки
И зверь таится по лесным долинам, –
Прекрасный взгляд ее таит туман,
Из сердца льющий постоянный дождь, –
Ее же сердце стынет подо льдом,
Шутя с моими вздохами-ветрами.
Придется побрататься мне с ветрами
Во имя одного: ты нареки
Тот ветер Аурой – в родстве со льдом
Он веет – и в миру по всем долинам
Его я пел, меж тем как Лавр пил дождь
И звонкий лист его крошил туман.
О, ни туман так не гоним ветрами,
Ни реки с ложа так не нудит дождь,
Как солнце льды сгоняет по долинам!
LXVII. Del mar Tirreno a la sinistra riva
На мрачном берегу тирренских вод,
Где сломанные волны плачут пеной,
Я тотчас же увидел лавр надменный,
Мной петый дни и ночи напролет.
В душе немедля закипел Эрот
От вида вашей гривы незабвенной, –
Я ж сверзился в травою прикровенный
Ручей, что, оказалось, там течет.
Неловкость эту лишь холмы и рощи,
Я знаю, видели, но экий срам! –
Взвился я вон, как кур, попавший во щи.
А мокрота от глаз – пошла к ногам:
Всегда б так по страстным по четвергам!
Но встречи стиль понравился: так проще!
LXVIII. L’aspetto sacro de la terra vostra
Священный облик милой вам земли
Наполнил ум мой прежнею тоскою:
Куда ты так спешишь, Господь с тобою?
Дорога к небу – твоея вдали!
Но тут другие мысли в ум вошли:
Куда это ты прочь потек стопою?
Припомни-ка, уж час не за горою,
Когда б вы с ней увидеться могли.
Прислушаюсь я к голосу второму –
И сердце сразу падает в груди,
Как у того, кто в страхе внемлет грому.
Но вскоре, слышу, тот, что впереди,
Кричит: Беги, иначе быть сорому! –
А несогласный молвит: Погоди!
LXIX. Ben sapeva io che natural consiglio
Известно мне, что смысл, сколь он ни здрав,
Амура супротив – гроша не стоит:
Такую каверзу ему подстроит
Амур, что здравый смысл не выйдет прав.
Сегодня бога непутевый нрав
Меня в открытом море беспокоит,
Где солевой раствор Тоскану моет
Меж кринов Франции и Эльбских трав.
Я удирал, ничтожный, незаметный,
Среди ветров и неба, и воды,
Как просто некий странник неконкретный.
Вдруг разом в бездну ухнули труды:
Он тут как тут был с силою несметной –
Что толку было бегать от беды?!
LXX. Lasso me, che non so in qual parte pieghi
Бедный, бедный я! Куда
Мне податься? Всюду гонят.
Если я никем не понят,
То к кому молить тогда?
Да, но вдруг моя беда
И кручина
Излечима –
Пусть неведомо когда? –
Чтоб любой отметил вчуже:
– Счастлив я, ведь вот пою же!
Вправду, иногда пою –
Если рад, но чаще – плачу:
Как со смехом законтачу
Сразу вдруг тоску мою?
Будет песнь моя в струю
Милой донне –
Счастья в лоне
Радости не утаю,
Но вскричу, как прыгну в воду:
– Ей пишу стихи в угоду!
Мысли смелые! Куда
Упованье вас заносит!
Да она кольчугу носит:
Не пробиться к ней туда,
И не взглянет к нам сюда:
Что стихи ей –
Пред стихией
Беспредельного стыда?
Ей, усталый, молвлю кротко:
– Вам нужна не речь, а плетка!
Что я? Где я? Что за речь?
Вижу: перебрал я все же, –
Семь планет, великий Боже,
Не смогли предостеречь!
Не планидам нас обречь
На мученья,
Огорченья:
Плоть – вот подлинная печь.
Душу делают болезной
– Милый вид и взгляд любезный!
Все, чем славен Божий свет, –
Дело Божьих рук и чудо.
Что ж мне в свете этом худо
И во вне исхода нет?!
Все ищу напасть на след
Той напасти,
В чьей я власти,
Хоть не в ней источник бед,
Ибо нет в ней зла, по чести…
– В сердце зло – с кукушкой вместе!
LXXI. Perché la vita è breve
Ибо бег жизни короток,
Трепетен ум пред задачей высокой, –
Жизни ль вверяться, уму – я не стану.
Боже, моей темноокой
Внятным огонь сотвори мой некроток:
Только о нем возглашать не устану, –
В ясных очах ее строчкой предстану –
Бедной, простою извилиной слога,
Вызванной к жизни желаньем великим.
Будь от рождения диким,
Всякий бы стал благородней немного,
Славя предмет необычный, –
Им же открыта к вершинам дорога, –
Там, в вышине, и скажу о мистичной
Страсти, когда-то считавшейся личной.
Не потому, чтоб не смыслил,
Сколь похвалы мои вам в умаленье, –
Но не могу противляться порыву,
Выросшему во мгновенье
Встречи, когда ум мой вас не расчислил.
Впрочем, и речь, и дыхание к срыву
Станут близки, только дашься ты диву.
Диво же вы, что ж другим мои пени?
В ваших лучах вешним снегом истаю.
Милый ваш гнев навлекаю
И становлюсь вдруг ничтожнее тени, –
Каб не во мне эта робость –
Что предпринять мне? Вам рухнуть в колени?
Счастлив лететь в ваши очи, как в пропасть.
Смерть мне без них, ну а в них мне – добро пасть!
Так не затем не кончаюсь,
Хрупкая штука, в огне настоящем,
Что обладаю какой-либо властью, –
Страхом томлюсь, леденящим
Жилы мои, стерегусь; ужасаюсь
Сердцем моим, переполненным страстью.
Вы, что ваш слух преклонили несчастью, –
Холмы и долы, дубравы и воды, –
Вспомните, сколько, в жестокой печали
Гибель уста призывали!
Нудна оседлость и тщетны исходы!
Если б не жуть преступленья,
Я б как-нибудь приобщился методы,
Вмиг изводящей из бездны томленья,
Впрочем, не вырвав слезы сожаленья!
Боль, до чего довела ты:
Сбила с пути, повелела заплакать, –
Ин, побреду уж дорогой веселья!
Экая мне одинакоть:
Глаз густота, пусть там света палаты,
Пусть там Амуром расставлены зелья, –
Сам я снаружи, как будто с похмелья,
Всеми цветами расписан Амуром, –
Ну, а внутри я каков – вам не видно:
Мой узурпатор солидно
Тут водворен вашим нежным прищуром,
Славные чудо-зеницы!
Вы и знакомы с огнем вашим смурым:
В чуждых очах уловив вереницы
Отблесков – пляски далекой зарницы.
Будь вам немного известна
Невероятная, дивная прелесть
Ваша, о чем вам, как умным, толкую, –
О, как бы вы загляделись
Сами в себя, что уже несовместно
С вами, явившими силу такую:
Дивную душу чрез вас я смакую,
Горние звезды, ведь вы примирили
С жизнью меня, мне отнюдь не отрадной, –
Что же свой взор ненаглядный
Редко дарите мне, как и дарили?
Разве не следует чаще
Видеть страдальца, чей мир вы смутили?
Что ж на меня вы глядите пропаще,
Зная, что вид ваш мне счастия слаще?
Время от времени чую
(О милосердье!) в душе пробужденной
Странную, столь необычную сладость,
Что всякий груз потаенный
Дум неотвязных тотчас искорчую:
Образ ваш явит душе моей радость, –
В этом какой-то избыток отрад есть, –
Каб состоянье толику продлилось,
Не было б с этим сравнимого блага.
Я б возгордился, бедняга,
Вызвала б зависть подобная милость.
Впрочем, за крайностью – крайность
Следует: плачем улыбка сменилась,
И, обрывая блаженства случайность,
Я возвращаюсь мой жребий потай несть.
Помыслы страсти сокрытой
Так обнажает во мне появленье
Ваше, что радостей прочих не числю:
Слово, а то и творенье
Явится вдруг, и бессмертным пиитой
В образе смертном себя вдруг помыслю,
Скукой, тоской сердце больше не кислю,
А возвращаются – только уйдете,
Все ж в вас влюбленная память отврат им
Даст, двум бандиткам завзятым,
Так, что и не преуспеют в комплоте.
Если же плод во мне зреет, –
Семячко ваше взошло в этой плоти:
Почва бесплодной во мне каменеет,
Если от вас мне дыханьем не веет.
Песенка, ты не смиряешь мне жара
В пользу прекрасной, томящей жестоко!
Впрочем, не думай, что ты одинока!
LXXII. Gentil mia donna, i’ veggio
Я вижу, любезный мой друг,
В зеницах живых ваших сладостный свет,
Зовущий меня за собой в небеса;
Им в долгие зимы согрет,
С Амуром, сидящим со мною сам-друг,
Гадал я, в чем вашего сердца краса.
Будь добрым и мудрым, не празднуй труса,
Преследуй одну благодатную цель, –
Сказал я себе, – а плебейства беги!
Ни радости и ни туги
Таких человеческой речи досель
Поверить другим не пришлось:
Октябрь на дворе или вовсе апрель, –
Огонь этих глаз прожигает насквозь,
Как в прежни поры нам познать привелось.
Я мыслю: коль в горних мирах,
Откуда предвечным движителем звезд
Был спущен на землю работ образец,
Немало подобных невест, –
Пусть рухнет тюрьма, в чьих томлюсь я стенах,
Мешающих видеть и длань, и резец!
И в ум мне приходит война двух сердец,
И я благодарен природе и дню,
Зачавшим меня, чтоб я видел добро,
И ей, мне прижегшей тавро
Надежды высокой: ведь гнил на корню
И сам себе стыл и мерзел.
Отсель уваженье к себе сохраню
И думы направлю в высокий предел,
Откуда огонь ее глаз мне слетел.
Ни россыпи радостных дней,
Ни жизни вальяжной средь ласок и нег,
Ни тесной единности любящих душ –
Не надо: но дрожи двух век,
Но искоса взгляда, откуда мне свей
Исходит покоя, как дождика душ,
Как влага корням и как искорка в сушь,
Дарящая жизни острейший сполох,
Сжигающий вмиг, пепелящий дотла, –
Он свет, а другое все – мгла.
Бежит этих глаз всякий сглаз, всякий чох,
И так же из сердца бежит,
Почуяв блаженства неслыханный вздох,
Любое другое, – будь образ иль вид, –
И только Любовь в нем с Любимой царит.
Ничто все блаженство любви
В сердцах всех галантных влюбленных – веков
Во веки – в сравненье лишь с тем, что терплю
Я в миг, когда темных зрачков
Сверкнет влажный огнь, сея вихри в крови,
И страсть-саламандру я в нем уловлю, –
И вряд ли признанием вас удивлю:
В моей бесталанности, то от небес
Ничтожному послан спасения знак.
И лика не скрыть вам никак
Ни шлыком, ни стройной ладонью, ни без, –
Не следует строить препон
Меж вами и глазом: там вечный порез,
Точащий желанье из внутренних зон,
Которым изменчивый вид ваш – закон.
И вижу тотчас: ни к чему,
Увы, мне природный мой дар, – ваших глаз
Мне взор не поможет вернуть он, и тщусь
Стать ближе, хотя бы на час,
Призванью томительному моему:
Тот огнь осветляя, в котором мечусь, –
Богатств не ищу и конца не взыщусь;
Мирскую во мне одолят пустоту
Прилежные штудии вдруг, а вовне –
Коснется ль вас слух обо мне?
Презренья притупит ли он остроту?
Стенаньям положит предел
Взгляд глаз ваших, жду я к себе их чету,
Трепещущих, тихих, какими б хотел
Узнать их ваш рыцарь, чей скорбен удел.
У песенки этой сестра впереди,
А следом – другая сестра подойдет,
Так надобно сани готовить вперед.
LXXIII. Poi che per mio destino
Коль судьбы моей силою
Должен я огласить вожделение,
Принуждавшее грудь к воздыханию, –
Дай, Амур, направление,
Проводник стань дорогой развилою,
Согласуй мои рифмы желанию, –
Но не с тем, чтобы сердце закланию
Обрекать под мучительной нежностью,
Скрытой ране печатью сердечною:
Песня ноткою встречною
Не покончит порой с безнадежностью,
А напротив – случается,
Что огонь вдруг раздует с прилежностью,
И, как лед от лучей истончается,
Сердце, песни поя, все серчается.
Поначалу мне мыслилось,
Что найду, повествуя о пламени,
Передышку, хотя бы и краткую, –
Та надежда вела меня
К рассужденью о том, что мне в мысль лилось,
Чтоб покинуть сегодня украдкою.
Я ж остался, склонясь над тетрадкою,
И не бросил служить смыслу вышнему:
Где ж неволе сравниться с охотою!
Ум уволил я нотою:
Дал расчет ему, третьему-лишнему, –
И к Амуру: Поверь-де, я
Не любови взыщу – пусть он в тишь нему
Милых глаз заронит плод усердия,