— Ты не упала в обморок?
— Почти упала, конечно, — ответила Людмила честно. — Уж на что, на что, а на это я не рассчитывала. Мне такое и в голову не приходило.
Гена сказал, и что я ему понравилась, и вполне утраиваю его, как будущая жена. Он объяснил, что должен вскоре получить повышение, а вместе с ним и улучшение жилищных условий. То есть он дал понять, что мы не будем жить в этой однокомнатной квартирке. Хотя после общежития и она казалась мне раем на земле.
— Ты не будешь больше работать на фабрике, — сказал он также. — Я присмотрю для тебя какую-нибудь глупую синекуру, где ничего не нужно будет делать. И ты сможешь посвятить все свое время дочке. А зарплата у меня и сейчас приличная, а будет просто царская.
Наверное, это было совсем не объяснение в любви, и я отдавала себе в этом отчет. Но, черт возьми, чего мне было еще желать?
Подруги в общежитии умерли от зависти, когда я сказала им, что выхожу замуж, да еще за кого. Это было выше их понимания. Многие от зависти просто перестали со мной разговаривать. Они чувствовали, что если заговорят, то не сдержатся и выцарапают мне глаза. Где это видано — мать-одиночка, да еще из общежития, да еще такого поведения — и вдруг замуж. И не просто за алкоголика Васю, а за ответственного партийного работника…
Мы подали заявление в загс, и уже через неделю Гена был назначен заведующим отделом. Он уже смог написать в анкете, что почти женат и заявление подано. Этого было вполне достаточно.
Правда, я все же ничего не могла понять. Зачем я ему нужна? Но все-таки я смело дала телеграмму родителям, сообщила им радостную новость и получила в ответ поздравления и сожаления о том, что не смогут приехать. Что ж, я их и не ждала.
А ответ на все свои вопросы я получила в день свадьбы. Вот тогда я и узнала про все привходящие обстоятельства.
Свадьба была скромной. Я пригласила двоих подружек, а Гена — двоих своих товарищей. Мы сходили в загс, а потом устроили ужин дома у Гены. Теперь это был уже наш общий дом.
Товарищи Гены были его коллегами и за ужином один из них сказал, что новую квартиру для него уже присматривают. Так что скоро мы сможем переехать поближе к центру и в более удобную квартиру.
Потом гости ушли, и мы остались одни.
Должна тебе признаться, что несмотря на всю необычность происходящего, на все свое смятение, я все же была настроена серьезно.
Какая молодая женщина будет равнодушна воспринимать свое первое замужество?
Я была ошеломлена, я многого не понимала, я была подавлена благородством этого человека. Ведь он взял меня в жены просто с улицы. С ребенком, который не от него. Такой уважаемый перспективный человек женился на мне. На мне!
Нет, ты не подумай, у меня и тогда не было заниженной самооценки. Я понимала, что я красивая женщина, что у меня много достоинств, но все же я была Гене совсем не ровня…
И конечно я всерьез готовилась к свадьбе. До самой последней минуты я не верила, что это возможно, но все же готовилась. Я купила себе очень красивое белое платье. Только фату не стала покупать. Все-таки фата на мне была бы вопиющим цинизмом…
Но платье было красивым — белое, шелковое. Может быть, ты заметил, что я вообще люблю шелковые платья.
Я сразу вспомнил, что Людмила была в зеленом шелковом платье, когда мы встретились в ресторане, и кивнул.
— Ну вот… Еще я достала самое изящное нижнее белье, которое тогда было можно достать. Тогда это была целая проблема, не то, что теперь…
Дело в том, что я все время уговаривала себя, что в сексуальной жизни тоже все будет хорошо. Я совсем не понимала такой холодности Гены со мной. Уж если решил жениться на мне, то почему он только один раз использовал мой рот, и отказывался от всего остального?
Мне казалось, что это у него от робости, от смущения. У многих советских мужчин бывает комплекс на этой почве.
Я подумал, что Людмила права и это совершенно верное замечание. Особенно это стало заметно сейчас. В восьмидесятом году секс вообще был в «загоне» и о нем было не принято даже много говорить. А сейчас развелось много разных борцов с эротикой в разных формах и видах…
Посмотришь — взрослые мужчины, облеченные властью, а о чем говорят, чем занимаются? С эротикой борются… Пишут что-то, обличают, запрещают…
Я подозреваю, что Людмила права, и что это у них, бедных, все от комплексов происходит. Неправильное половое воспитание, зажатость, комплексы, неудовлетворенность… Отсутствие культуры тоже сказывается. Борются, потому что сами себя боятся. Своей собственной ущербности.
— Я еще подумала тогда, что, может быть, у Гены ослабленная потенция, — продолжала Людмила. — Я заметила, что у многих наших мужчин так бывает, Чем он солиднее на вид, чем серьезнее на нем костюм, чем тяжелее у него ответственный портфель — тем он слабее как мужчина.
Вот я и надела на свадьбу самое красивое и изящное нижнее белье под платье, чтобы ему понравиться и заинтересовать таким образом.
Мне и подруги такое советовали…
Но Гена оставался совершенно безучастен. Он разделся и лег в постель. Я скинула с себя платье и подошла к нему, но он не пригласил меня к себе. Больше я уже не могла молчать и недоумевать. Сколько можно, в конце концов?
— Гена, — сказала я. — Нам, кажется, пора объясниться.
И я сказала ему несколько слов о том, что он напрасно меня боится. Что если у него что-то не в порядке с потенцией, то я ему помогу. Только мне для этого нужно как минимум лечь с ним в постель, а не делать все, стоя коленями на полу и работая только губами…
Рядом спала маленькая Юля и я говорила тихо, потому что боялась ее разбудить.
Гена понял меня и вдруг сказал:
— Ты права. Нам пора поговорить, так что пойдем на кухню.
Мы вышли на кухню — маленькую и заставленную тарелками после нашего свадебного ужина. И вот на этой маленькой кухне, среди тарелок и пустых бутылок я услышала новость — мой муж педераст.
Да-да, он был гомосексуалистом. Да, собственно, отчего я говорю был — он и есть гомосексуалист.
Людмила посмотрела на мое лицо и захохотала радостно и оживленно. Она радовалась тому, что ее сюрприз удался.
Мое лицо и впрямь вытянулось.
— Ты этого не ожидал, да? — спросила Людмила.
Я был вынужден признаться, что да, не ожидал.
Чего-чего, а такого поворота ее рассказа я не ожидал. Можно было предполагать все что угодно в качество объяснения странного поведения этого Гены, но только не это. Вернее, это — в последнюю очередь.
— Он так мне прямо и сказал, — произнесла Людмила с оттенком горечи. — Он сказал — я педераст.
Видно было, что и сейчас, по истечении многих лет, ей нелегко рассказывать об этом. Не исключаю даже, что я был первым, кому она столь подробно рассказала обо всем.
— Он не «двустволка», — пояснила Людмила, имея в виду мужчин, которые могут иметь секс как с мужчинами, так и с женщинами. — «Двустволок» довольно много, а Гена — полный гомосексуалист. То есть у него что-то с гормонами. Он так считает. Потому что ему просто невыносимо прикасаться к женщине, — сказала Людмила. — Он сказал мне, что просто делает над собой усилие, когда трогает меня. Он объяснил, что у женщин, у женского тела есть какой-то невыносимый для него запах.
Про запах я понимал. Конечно, у женщин есть свои специфические запахи. Но для полных, то есть гормональных гомосексуалистов они нестерпимы. Можно вспомнить одного великого композитора, который стал несчастен именно оттого, что не мог заставить себя прикоснуться к женщине. Ему даже не удалось иметь потомство.
— Одним словом, Гена сообщил мне, что он был просто вынужден вступить в брак, потому что в противном случае его никто бы не повысил в должности, — сказала Людмила, — и он потому и женился именно на мне, что был абсолютно уверен — я буду молчать. Мне некуда деваться. Что же я, дура совсем, что ли? Все-таки теперь у меня есть муж, дом, мне есть на что содержать дочку… Это ведь немаловажно.
«А в том, что к Юле я всегда буду относиться как настоящий отец, ты можешь не сомневаться», — сказал он мне тогда. И, надо сказать, он не солгал. Действительно, он очень полюбил мою дочку и стал ей настоящим отцом. Искренним и любящим.
И ту ночь я была в полном отчаянии. Все складывалось так сказочно, так великолепно… Это была просто сказка про Золушку. Жила-была девочка-замарашка и все у нее было плохо. Вдруг появилась Фея в лице ответственного партийного работника и осчастливила ее.
А потом вдруг все оказалось так ужасно. Ведь ты понимаешь, я нормальная женщина. И мне хотелось ею оставаться. Конечно, я даже очень радовалась, что больше мне не придется заниматься проституцией и отдаваться за деньги разным негодяям. Но ведь и совсем отказываться от половой жизни я тоже не собиралась.
А Гена объяснил мне, что он просто физически не может иметь со мной ничего. Вот как все обернулось.
Напоследок он сказал мне:
— Ты привыкнешь. Все будет хорошо. Пока что иди спать на диванчик. Через месяц-другой мы получим новую квартиру и у тебя будет хорошая кровать. А Юле сделаем детскую.
Он уже совсем собрался уходить из кухни, а потом вдруг все-таки сжалился надо мной, увидел мою подавленность и растерянность и сказал:
— Ладно, уж по случаю первой брачной ночи можешь опять получить свое… Становись на колени…
И я сделала это. Только он все время ежился и переступал с ноги на ногу. А когда все закончилось, засмеялся и сказал:
— Вымочила меня всего. — Это оттого, что я делала это и все время плакала, не переставая, и слезами замочила ему низ живота…
Я оплакивала свою женскую судьбу.
Я прекрасно понимал положение этого Гены. Взрослый здоровый мужик, полный сил, умный и образованный. Он хочет сделать карьеру. Сделать ее по-настоящему. Если у тебя в анкетах нет опыта партийной работы, невозможно. А тут все идет так хорошо, и место отличное предлагают.
Как поется в советской песне: «Перед нами все дороги, все пути…» Но вот беда — он гомосексуалист. Что делать?
Пойти к врачу и лечиться? Но во-первых, от чего? От природы? Если это не от распущенности, а от гормонов — то это же просто ошибка природы и больше ничего.
А кроме того — куда ты пойдешь? К врачу в поликлинику?
Но Гена явно все понимал и не имел никаких иллюзий относительно сохранения врачебной тайны советскими психиатрами. Все знали, что это за психиатры. Тогда даже выражение такое шутливое было — психиатр в штатском»…
Нет, конечно, если бы он был каким-нибудь фрезеровщиком на заводе, никто бы им не заинтересовался. Лечись на здоровье, никто слова не скажет.
Фрезеровщик, который ни на что не претендует, или слесарь, или почтальон — они никого не интересовали, Могли пить, гулять, сходить с ума. Это пожалуйста. Еще Джордж Оруэлл писал, что пролам разрешено очень многое. Никто их не донимает моралью.
А вот если ты чего-то хочешь, если ты хочешь чуть-чуть приподняться — то все. Никаких поблажек, шаг вправо, шаг влево — считается побег…
О том, что партийный работник пришел к врачу И признался в том, что он — педераст, станет известно самому высокому начальству на следующий же день.
Тут иллюзий ни у кого не было.
— И вы так и жили? — спросил Людмилу. — Как вы вынесли все это? Оба?
— Он оказался очень хорошим человеком, — отбила Людмила. — Я даже не ожидала от Гены таких душевных качеств. Больше всего я благодарна ему за Юлю. Он по-настоящему любил ее. Никогда не ожидала такого… А я просто привыкла. Сначала я все надеялась на то, что у него это пройдет. Надеялась, что мне удастся его соблазнить, понравиться ему. Потом постепенно поняла, что это невозможно. Гормоны не победишь…
Это мне было понятно. Изменить сексуальную ориентацию, если она врожденная, конечно, практически невозможно. Хотя профессор Свядощ и имеет свою точку зрения на этот вопрос…
— Я одевалась красиво, надевала красивое белье, и ложилась к нему в постель и пыталась ласкать его. Но в лучшем случае Гена менялся в лице и бледнел от отвращения, а в худшем просто прогонял меня.
Людмила рассказывала мне это уже долго. Она несколько раз вопросительно посматривала на меня, не надоела ли мне ее история. Но к тому времени мы с Людмилой стали уже довольно близкими людьми и меня интересовала история ее жизни. Я вообще очень привязчивый человек. Со стороны этого, наверное, не скажешь. Но это действительно так. Пусть я хорош собой, как говорят. Пусть я уверен в себе. Но я быстро «приклеиваюсь» к людям и не люблю менять свои привязанности. Вероятно, когда я женюсь, я стану идеальным супругом.
— Хуже всего мне стало примерно через пол года, когда я увидела это своими собственным глазами, сказала Людмила. — Ведь одно дело знать, а другое видеть… Я как-то не представляла себе, что означает «увлечение» моего мужа. Я как бы просто приняла к сведению, когда он сказал мне, что он — гомосексуалист. Может быть, я потому и предпринимала свои жалкие попытки обольщения, что не до конца отдавали себе отчет в том, что происходит рядом со мной.
Однажды я пришла домой в неурочный час. У нас с Геной только что начался летний отпуск и я пошла по магазинам за покупками. Сказала ему, что вернусь только в вечеру, потому что собиралась еще зайти к подруге, к старой подруге, в свое бывшее общежитие.
Но ее не оказалось дома, я вернулась быстро.
Стоило мне открыть дверь нашей квартиры, как я сразу поняла, что пришла не вовремя. У порога стояли мужские ботинки, и в углу прихожей — зонтик. А из комнаты я услышала странные звуки.
Там была паника. Гена не хотел, чтобы я оказывалась свидетельницей его забав. Не потому, что он чего-то от меня опасался, а просто из деликатности.
Но тут все вышло очень нехорошо. Как будто какая-то нечистая сила подтолкнула меня к дверям комнаты. Надо было бы мне не ходить туда, раз уж я успела догадаться. А я все-таки пошла и заглянула в комнату.
И тогда я увидела «это самое»… Два голых мужчины лежали в постели. По комнате лежала разбросанная мужская одежда, и в своей кровати Гена был не один. Тот, второй мужчина, успел засунуть голову под одеяло, так что я его не рассмотрела. Да, впрочем, не он меня интересовал. Я увидела красное, возбужденное лицо Гены и этого мне было достаточно.
— Убирайся отсюда, — закричал он. — Что ты сюда притащилась, дура?
Он крикнул мне это очень злым голосом. Я тотчас же выскочила в другую комнату и там зарыдала. Я сидела там одна и плакала.
Вспомнилось, как я плакала в свою свадебную ночь, когда Гена открыл мне правду о моем замужестве И ушел спать. Я осталась тогда тоже одна и рыдала, сидя полуголая на кухне, заставленной грязными тарелками и пустыми бутылками. И слезы мои капали в тарелку с остатками салата…
Через некоторое время я услышала, что гость Гены собрался и ушел, а сам муж вошел в комнату. Он был одет и выглядел подавленным.
— Людмилочка, — сказал он мне извиняющимся голосом. — Прости меня за то, что я так грубо крикнул на тебя. Мне очень неудобно, что так получилось.
— Я же не виновата, — проговорила я сквозь слезы, которые душили меня. — Разве я виновата в том, что пришла пораньше?
— Но ведь и я не виноват, что у меня такая проблема, — тихо и примирительно ответил Гена. Он подошел ко мне и положил руку мне на плечо. Наверное, это был максимум физической близости с женщиной, на который он был способен. И я оценила его жертву.
— Теперь мы можем как-нибудь договариваться о том, чтобы нам не пересекаться, — сказал Гена. — А то действительно неудобно получилось. И тебе неприятно, и нас побеспокоила.
После этого мы и впрямь договорились о том, что Гена будет откровенно сообщать мне о планируемых свиданиях с мужчинами, и я буду уходить из дому на это время.
К его чести надо сказать, что он никогда не беспокоил Юлю. Уже когда она подросла и стала ходить в школу, он никогда не требовал, чтобы она уходила из дому. Он подстраивался под нее.
— И Юля знает о том, что ее папа — гомосексуалист? — спросил я, удивленный. Все-таки это целая психологическая проблема для ребенка. Будь то мальчик, или девочка…
— Сейчас, может быть, и догадывается, — ответила Людмила, — но в принципе она никогда ничего не видела. Да и кто мог бы ей сказать? Не я же… Но и сейчас вряд ли она точно знает об этом. Мы ведь спим в одной спальне, только на разных кроватях. А это ни о чем не говорит. Многие спят в кроватях порознь.