— Деньги все делают, — сказал Геннадий уверенно. — Скажите, сколько вам надо на расследование и сколько вы сами хотите. Я все дам. Был бы результат. Деньги все делают, — закончил он повторением уже сказанного.
— Отнюдь нет, — покачал головой Скелет. — Может быть, где-нибудь это и так, но в России так не было никогда и никогда не будет. Уж не знаю, к счастью или к несчастью, но это факт. Деньги решают не все.
— Что же они не решают? — спросил Геннадий. Он потер руки, и Скелет тут же подумал о том, что у этого толстого человечка, наверное, очень мягкие и влажные от пота руки…
— Они очень многого тут не решают, — сказал веско Скелет. — Например, они не решают моего согласия или отказа… Вот вам пример из разряда простых. Можно и посложнее. Сказать?
— Ну скажите, — протянул Геннадий. — Очень интересно послушать вас перед тем, как вы все же возьмете деньги и согласитесь.
Феликс метнул на Геннадия Андреевича быстрый взгляд. Он кое-что все-таки знал о Скелете и мог испугаться, что эти слова его обидят и он действительно откажется. Просто чтобы подтвердить свою правоту насчет денег и их относительной ценности.
Но Скелет решил не кипятиться и простить несчастному человеку его опрометчивые слова. Поэтому он только сказал:
— А пример посложнее — это как раз то, что произошло с вами… Вот вы сами говорите, что вы обеспеченный человек… Вы каким бизнесом занимаетесь, позвольте узнать?
— Бензином, — ответил быстро Геннадий. — Бензин и горючее всякое. Оптовые продажи.
— Замечательно, — похвалил Скелет иронически. Потом лицо его сделалось серьезным: — Ну и что — сильно помогли вам ваши деньги? Сильно они спасли вашу дочь? Вы со всеми своими деньгами, про которые охотно верю, что они большие, не смогли уберечь собственную дочь. Ни одного ее глаза не смогли уберечь. Вот так-то, уважаемый.
Скелет все-таки подосадовал на себя за то, что не смог до конца удержаться, и неприязнь к Геннадию выплеснулась наружу, да еще в такой острой жестокой форме… Но что ж поделаешь, сорвалось. Слово, как говорится, не воробей…
— Да, — как-то сразу осел и поблек Геннадий. Его лицо вновь исказилось горем.
— Вы правы, — спокойно сказал Феликс, стиснув зубы. — Никакие деньги не помогли. И никакая наша любовь не помогла. Мы не смогли уберечь Юлю. Но кто же знал? Так вы беретесь за это дело?
Скелет уже знал, что он возьмется. С первых слов рассказа о происшедшем он знал, что это — его дело. Каждый человек совершает в жизни много неправильных и дурных поступков. Их надо как-то искупать. Хорошо тому, кто умеет молиться и каяться перед Богом. Покаяние очищает от грехов, это всем известно.
Ну, а как быть тем, кто не умеет каяться, как положено? Кого не научили молиться и просить Бога о прощении? Как быть тем?
Скелет не слишком задумывался на эту тему, но чувствовал, что для таких людей, как он, остается только один выход — совершить что-то хорошее. Ну, пусть не хорошее. Может быть, он вообще не способен к хорошему. Но во всяком случае — справедливое.
Ему предоставлялась возможность совершить акт справедливости, и он подозревал, что если он сумеет выполнить просьбу этих двух людей и отомстит за бедную девушку — это будет для него искуплением многих его «художеств».
Он как бы имел возможность смыть с себя значительную часть грехов и мерзостей, которыми успел основательно заляпаться за свою жизнь.
— Да, это как раз именно то, что нужно, — сказал он вслух, размышляя сам с собой. А для собеседников он добавил: — Теперь мое слово. Вы сказали все, что вы хотите от меня… Теперь я скажу. Скорее всего, я никого не найду, это вам должно быть понятно. Такое трудно найти. Но обещаю постараться, и прямо с завтрашнего дня возьмусь за дело. Буду искать.
— Вы найдете, — с убежденностью сказал Феликс. Он хотел как бы подбодрить Скелета, вселить в него уверенность. Или ему просто очень хотелось надеяться.
— Вот только насчет глаз, — медленно сказал Скелет. — Насчет глаз не обещаю. Вернее обещаю, что не стану этого делать. Глаза выдавливать людям не стану. Даже в отместку.
— Почему? — почти хором спросили оба заказчика.
— Не моя специальность душегубствовать, — коротко ответил Скелет. Он сказал это так решительно, что стало ясно — он не станет этого делать на самом деле. Он и вправду не кокетничал. Просто выдавливать глаза мертвым людям — это не входило в его рыцарский кодекс. Для него это было «западло», как говорят уголовники.
— Найти негодяев — одно, — сказал он. — А мучительствовать — это совсем другое. Хотите, я их убью, а вас потом позову. Вот сами и выдавливайте им глаза, если есть желание.
— Сколько вы за это хотите? — еще раз спросил Геннадий Андреевич. Теперь, когда Скелет окончательно согласился, уже хотелось обсудить детали и получить ясность.
Скелет молчал и ничего не отвечал на этот вопрос.
— Десять миллионов хватит для начала? — решился Геннадий.
— Для начала, — подтвердил Скелет равнодушно. — Десять вперед дадите. У меня могут быть всякие расходы. А еще десять — когда я сделаю дело. Договорились?
— Дорого берете, — произнес купеческим голосом Геннадий Андреевич. Но поймав взгляд Феликса, спохватился и умолк.
— Вы же состоятельный человек, — заметил Скелет без улыбки. — Что для вас какие-то двадцать миллионов… Вы что же думали — я за спасибо пойду работать?
— Да нет же, — ответил Геннадий торопливо. — Вы меня не так поняли. Конечно же, договорились.
Скелет попрощался и вышел на лестничную площадку. Он так и не заставил себя пожать руку этому толстенькому человечку. Феликс провожал его на лестнице, и Скелет сказал ему:
— Дело сложное… Это вам не грузы охранять от налетчиков… Буду думать, с какой стороны подступиться, а потом еще вам позвоню или заеду. У меня могут появиться вопросы. Дело уж слишком необычное, в голове не укладывается.
— Вы думаете, у меня укладывается? — спросил в ответ Феликс, и сквозь его сдержанный тон Скелет уловил нотки отчаяния. Захотелось сказать что-то утешительное, но он воздержался. К чему? И что тут можно сказать?
Садясь в машину, он еще раз взглянул на стоящего в дверях парадной Феликса. Доктор был высокого роста, довольно грузный, широкоплечий. Но как жалка сейчас была его фигура, заслонившая сейчас своей массой весь дверной проем. Как будто отчаяние и безысходность запечатлелись в каждой черте доктора.
«Жалко мужика, — подумал Скелет. — Когда я прежде с ним виделся, он производил такое уверенное впечатление… Что горе делает с людьми…»
Дома Скелет некоторое время ходил по квартире и перекладывал вещи с места на место.
Пачку сигарет убрал с холодильника и переложил на комод, а тарелку с печеньем, стоявшую на столе, почему-то перенес на буфет. Потом зачем-то проверил антенну на телевизоре, хотя она работала исправно, и он вообще не собирался смотреть телевизор…
Только потом он понял, что совершенно не в себе. История, которую ему только что рассказали, совершенно выбила его из колеи.
Скелет подошел к окну и посмотрел вниз. Ночь была очень светлой, все было видно. Окна квартиры выходили на канал Грибоедова, пустынный, безлюдный даже в самое оживленное время дня. Чуть слева Гороховая улица с горбатым мостиком через канал. По Гороховой, обгоняя друг друга, суетясь, мчались машины.
«Ночная жизнь города», — подумал Скелет и вспомнил, что примерно так называются всякие интригующие статейки в газетах. Когда у газеты начинает серьезно падать тираж, она публикует статейки с такими примерно заголовками. В них рассказываются всякие ужасы и «жареные» факты, как бы отражающие тайную жизнь города. Рассказывается о налетчиках, о рэкетирах, о проститутках и их сутенерах… Журналист пишет, читатель почитывает и ужасается. Все как положено.
«Что они знают об этом? — подумал внезапно Скелет. — Что все эти мальчики и девочки, а так же старики и старушки знают о ночной жизни Петербурга? Ничего не знают. Так, лепят что-то, более или менее правдоподобное…»
Он вспомнил о девушке Юле, которую никогда не знал и не видел. Подумал о том, что где-то в этом городе сейчас сидит молодая девушка, ставшая за одну ночь совершенно слепой по чьей-то воле. Сидит и с ужасом прислушивается к каждому звуку, ничего не видя вокруг себя, кроме темноты.
Наверное, она не привыкла еще к своему состоянию. Ее все пугает. Жизнь для нее закончилась. В голове крутится только одна мысль — за что?
Хуже всего, что у нее больше не осталось близких людей. Все они рядом — и папа, и мама, и этот самый Феликс… Но они бывшие близкие люди. По-тому что ничего сейчас про нее понять не могут. Все равно, хоть и сочувствуют и убиваются, а сами не могут понять ее состояние. Не могут быть вместе с ней в ее пугающей темноте…
«Хоть бы руки на себя не наложила, — вдруг подумал Скелет. — В таком положении это вполне возможно».
* * *
Юля не могла наложить на себя руки, даже если бы очень этого захотела. Если бы эта мысль пришла ей в голову.
Все близкие понимали, как ей тяжело, и ее не оставляли одну. Мама или папа всегда теперь были рядом. Каждый день приезжал Феликс.
Сначала в доме была суматоха. Были крики, плач — сначала громкий, потом тихий, сдавленный. Но постоянный. Истерика висела в воздухе. Истерика была в душе самой Юли.
Как только она оказалась дома и родители поняли, что произошло, была вызвана «Скорая», которая поставила «диагноз»…
«Удалены глаза», — сказала тогда врачиха со «Скорой» слишком громко, так что Юля услышала. И то, о чем она догадывалась и страшилась даже назвать своим именем, стало страшной реальностью. Свершившимся фактом.
Потом был следователь из милиции, который задавал много разных вопросов. Он спрашивал, кого Юля подозревает… Как это глупо. Никого она не могла подозревать. Кто же из ее знакомых вообще способен на такое? Да и зачем, почему?
Всю жизнь все вокруг любили Юлю. Мама, папа, Феликс, друзья и подруги. Все, кроме одной сокурсницы в институте, которая говорила, что Юля — «задавака». Но нелепо же было бы думать, что это сделала она…
Выйдя в соседнюю комнату, следователь, прощаясь, сказал родителям Юли, что ума не приложит, кто это мог бы быть.
— Это неслыханно, — сказал он.
— А что вы все-таки собираетесь предпринимать? — спросил его папа.
— Будем проверять больницы, — сказал следователь. — Может быть, это какой-нибудь врач-маньяк… Знаете, бывают такие. Работает человек, работает, а потом на почве профессии начинает «ехать крыша». Может быть, кто-то ставит эксперименты.
Следователь помолчал и добавил:
— Безумные эксперименты… Но раньше такого не было, я не слышал во всяком случае. И в ориентировках такого не бывало… Будем искать.
И следователь ушел. Пошел искать окулиста-маньяка-экспериментатора.
А Юля осталась в своем черном кошмаре. Она сидела в своей комнате, часами не меняя позы. Ей казалось, что она заключена в какую-то коробку, куда не проникает ни лучика света.
Самым страшным было подносить руку к лицу. Тогда рука натыкалась на пустые глазницы. Сначала они побаливали после всего происшедшего. Что-то кололо, потом боль прошла. Остались пустые лунки. Юля отдергивала руку.
— Скажи, чего ты хочешь? — говорила мама дрожащим голосом. — Поесть, попить… Я же всегда с тобой. И всегда буду с тобой.
Юля знала, что, наверное, так и будет. Всю ее жизнь теперь. Она стала слепой калекой. Слепая девушка. За одну ночь. На всю жизнь.
Ей не хотелось говорить. Вообще не хотелось ни с кем общаться. Что толку сидеть тут и слушать сочувственные слова? И ощущать свое полное одиночество в наступившей темноте… И слышать ужас, затаенный ужас в голосах близких людей, когда они видели ее лицо теперь…
* * *
Скелет появился у меня на следующий вечер. Не успел я отпустить очередного пациента, как Скелет протиснулся в дверь. Я даже не успел как следует засунуть полученные доллары в карман.
Вообще я предпочитаю брать долларами. В рублях по получаются такие пачки, что приходится таскать их мешками. А если рассчитываются в долларах — это тонкая пачечка…
— У меня два вопроса, — проскрипел Скелет, садясь в красное дерматиновое кресло напротив моего стола. — Я все это время размышлял и у меня появилось два вопроса.
— Там еще есть пациенты за дверью? — поинтересовался я на всякий случай.
— Нет, — ответил Скелет. — Хотя я к вам ненадолго, так что сильно не задержу, не беспокойтесь. У вас можно курить?
— Если только одну, — сказал я извиняющимся юном, и выразительно обвел руками кабинет, показывая, что у меня нет кондиционера.
— Так вот мои вопросы, — начал Скелет, вынимая сигарету из пачки и прикуривая от зажигалки «Ронсон». — Вопрос первый. Почему вашу девушку вообще отпустили живой?
— Вы имеете в виду, почему ее не убили? — спросил я. Мне и самому приходила в голову эта мысль. Но ответа на нее я не знал. Так и сказал Скелету.
— Воля ваша, это странно, — заметил он, поднимая глаза к потолку и выпуская дым колечками изо рта. — Логично было бы взять глаза, а потом убить. Кстати, это был бы и ответ на вопрос, почему это первый такой случай и прежде мы никогда не слышали об этом бизнесе. Они забирают органы, которые им нужны, а потом убивают человека. И это проходит просто как убийство. Или исчезновение. Что вы об этом думаете?
— Я не знаю, почему ее отпустили, — повторил я. — В общем, я согласен с вами, что отпустить ее было нелогично. Все равно она уже была в их руках… Хотя, отпуская, они тоже ничем не рисковали. Юля все равно ничего не может рассказать о том, что случилось. Сказала, что ее куда-то везли. Но куда — не помнит. А уж потом, когда ее слепую выводили из дома и оставили на улице — она вообще ничего не понимала. Даже сразу не сообразила, что осталась без глаз.
Я замолчал, а Скелет погасил сигарету и задумался.
— Так, — сказал он. — И второй вопрос. Вы сказали, что предполагаете, будто глаза предназначались для отправки за границу. Вы уверены в этом? Уверены в том, что нет смысла искать врача здесь?
— Врача здесь ищет милиция, — ответил я. — Милиция как раз ищет врача-маньяка, который мог заказать человеческие глаза для экспериментов. Но я думаю, что это пустые хлопоты. В России нет соответствующей технологии и медицинского оборудования для подобных операций.
— Так уверены? — переспросил Скелет. — Потому что это очень важно — отсечь сразу те пути, по которым бессмысленно вести поиск. Вы меня понимаете?
Я понимал его. Но я был уверен в том, что след ведет именно за границу, где есть серьезные потребители этого страшного товара. Хотя, это еще с какой стороны посмотреть на такой товар. Для того, кому пересадят Юлины глаза, и он станет видеть, это будет самым счастливым днем его жизни… А про то, что эти глаза вырезали насильно у молодой красивой девушки, он и знать не будет. Просто тот богатый человек в итальянской клинике не задумается об этом. Может быть, он даже спросит врача после операции, откуда такие красивые глаза.
— Ах, синьор, — ответит блестящий европейский доктор. — На свете столько бедных людей. Вы же знаете, многие решаются продать часть своего тела ради денег.
И они оба вздохнут о несчастных бедняках, которые вынуждены зарабатывать на жизнь таким образом. И забудут об этой грустной теме, и только оба будут радоваться успешно проведенной операции.
Да и сам доктор в итальянской клинике скорее всего ничего не будет знать о происхождении прекрасных голубых глаз. Что я, не знаю своих коллег? Он просто доволен, что ему доставили отличный «материал», что он стоил недорого, что операция прошла хорошо…
Скорее всего, люди на чистеньком Западе для собственного спокойствия предпочитают думать, что глаза куплены где-нибудь в далекой слаборазвитой стране. Бедняки продали свои органы, получили за них деньги и все в порядке.
Что было бы, если бы я встал перед этим блестящим европейским доктором и сказал ему: «Дорогой коллега! Глаза, которые вы так мастерски пересадили своему пациенту, вырезаны у моей молодой невесты. Посмотрите на меня — я не бедняк из Индии и не бомж из Боливии. Я точно такой же как и вы — доктор и белый человек. И моя невеста — культурная девушка из хорошей семьи. Мы собирались пожениться и поехать в свадебное путешествие в Париж. Вы, наверное, тоже ездили в свадебное путешествие в Париж? Как бы вы отнеслись, если бы такое произошло с вами?»