Нелюдь - Петров Дмитрий Николаевич 7 стр.


Вот только одно он сказал зря. Его слова ранили мою душу.

— Даже если я всех поймаю и накажу, вашей девушке это не поможет, — сказал он. И это было так. Он хотел указать мне на бесплодность мести. Разве Юле станет легче от того, что кто-то будет убит?

* * *

К утру я ложился спать. Примерно около четырех часов становилось понятно, что ночь заканчивается, что посетителей больше не будет. Прием пациентов откладывался до следующего вечера и ночи, а я ложился спать.

Моя мама, глядя на меня, вставшего после двух часов дня, всегда смеялась и вспоминала слова Пушкина про Евгения Онегина:

И утро в полночь обратя,
Спокойно спит в тени блаженной
Забав и роскоши дитя…

Хороши забавы и хороша роскошь…

В нашей семье медицина — это наследственная профессия. Не только мои родители, но и дедушка, и прадедушка были врачами. Дальше в глубь веков никто не заглядывал, но было совершенно очевидно, что мои предки были врачами, начиная с шестнадцатого века. С шестнадцатого — потому что именно тогда открылся Дерптский университет с его знаменитым медицинским факультетом.

А именно там учились и становились докторами все мои предки. Так было в семнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом веках… Мои родители был первыми, кто вынужденно нарушил эту славную традицию. Они закончили Ленинградский мединститут. Граница тогда отсекла Дерпт от России. Как, впрочем, и сейчас…

Недавно в консульстве Эстонии мне гордо отказали в визе на въезд. Вышла какая-то девка и что-то прошепелявила в качестве объяснения отказа.

Я хотел ей сказать, что восемь поколений моих предков были докторами в Ревеле и Нарве и четыреста лет лечили убогий и безграмотный эстонский народ. Их полуразрушенные могилы рассеяны по всей земле Калева, а теперь я — их потомок, оказался персоной нон грата… Свободная и независимая Эстония отказала мне во въезде.

Наверное, так бывает со всякими маленькими народами. Они сходят с ума. Я смотрел тогда на девку, которая прочитала мне гордо отказ в визе, и хотел ей сказать: «Милая, когда триста лет назад твой прапрадед лизал стремя коня моего прапрадеда и, путаясь в мудреных немецких словах, лопотал: „Господин доктор, спасите моих детей от болезни!“ — он, наверное, не предполагал, что ты будешь так горда и величественна, отказывая мне сейчас во въезде… Не худо бы бывшим бедным батракам поумерить гордыню. Все-таки есть реалии на Земле, и есть история народов, которую нельзя игнорировать…»

Но все это было в прошлом. Все прошло, как говорил царь Соломон. Все проходит…

А теперь я криминальный доктор. Что бы сказали мои предки, посмотрев на меня? Им, наверное, не приходило в голову, что есть и такая возможность зарабатывать деньги…

Так вот, в то утро я не лег спать. Наоборот, я дождался девяти часов утра и поехал к Юле. Мне вовсе не хотелось лишний раз видеть ее родителей, но мысль о моей невесте не оставляла меня. Да что там говорить, ведь все, о чем я думал все это время — было о ней. О Юле.

Как она там? Что она думает? Как она себя чувствует?

Как она живет в той кромешной темноте, которая настала вокруг нее? Одна, в темноте…

Юля сидела на своей кровати, безучастно опустив руки. Такое впечатление, что она не меняла позы с того момента, когда я попрощался с ней накануне. Теперь она всегда сидела на кровати, опустив руки, и молчала.

Я не мог видеть выражения ее лица. Это было слишком невыносимо. Оно было совершенно пустое и как бы мертвое.

— Это ты, — сказала Юля, когда я вошел в комнату и обнял ее за плечи. Голос ее был слабый и безжизненный. — Я ждала тебя, — произнесла она все тем же тоном. — Отчего ты не приходил раньше?

— Я занимался твоим делом, — ответил я и добавил: — Нашим делом. — Но эта заминка, эта неловкость не укрылась от Юлиного внимания.

— Да нет, именно моим делом, — сказала она. — Я теперь совсем одна, и у меня не может быть никаких общих дел со зрячими, нормальными людьми.

— Что ты такое говоришь? — возмутился я, но Юля сделала нетерпеливый жест рукой и перебила меня:

— Я знаю, что говорю. Теперь я отторгнута из нормального мира, отторгнута от других людей. Теперь у меня свой собственный мир. Мир темноты. Что вы все можете понимать в моем состоянии? Ничего, вы же не находитесь в моем положении.

— Но все образуется, — возразил я. — Мне как раз удалось узнать, что сейчас делают такие операции и восстанавливают утраченное зрение. — И я рассказал Юле о том, что есть такая клиника в Италии.

Я старался говорить бодрым уверенным тоном. На самом деле мы уже обсудили этот вопрос с Геннадием Андреевичем. Я поведал отцу о том, что мне удалось узнать.

— Пятьсот тысяч? — переспросил он меня. — Эта операция стоит пятьсот тысяч?

— Ну да, — подтвердил я. — Стоимость самой операции.

— А еще дорога до Италии, проживание там, содержание в стационаре, лекарства в послеоперационный период… — Лицо Геннадия стало жестко-саркастическим.

— Это почти миллион долларов все вместе, — сказал он. — С тем же успехом вы могли бы вообще мне всего этого не говорить. Что толку? Теперь нам будет даже еще тяжелее жить. Знать, что такая операция существует и точно знать, что у нас никогда не наберется столько денег…

Геннадий в чем-то был прав. Он — богатый человек, но ведь богатый по русским понятиям. Он мог купить квартиру, домик, три машины… Ну, пусть пять машин… Все равно это не имеет никакого отношения к столь ошеломляющим суммам.

Обо мне и говорить нечего. Нет, я способен прокормить себя и семью, могу поехать в свадебное Путешествие в Париж, например, но… Полмиллиона долларов — такая сумма, которую я не смогу заработать за всю свою жизнь. И если даже мы с Геннадием сложим вместе все деньги, которые сможем достать, это не составит и пятой части требуемой суммы.

Ну, пятую-то может и составит, если честно говорить. Но все равно, этого будет недостаточно.

После того разговора с Геннадием я решил не говорить ничего Юле. Пусть зря не тревожится ее сердце.

А теперь, увидев ее поникшую, безжизненную, я «сломался» и сказал. Зачем? К чему давать пустые надежды?

Но Юля оказалась способной рассуждать трезво и логически. Она сразу не приняла моей спасительной соломинки.

— Ты думаешь, я не представляю, сколько это может стоить? — сказала она спокойно. — Я представляю. — Юля вздохнула. — Это совершенно нереально. Так, будто этого и нет на свете.

— Да нет же, — попытался настаивать я. Я обнимал Юлино хрупкое тело, пытаясь ощутить жизнь в нем, или напротив, пытаясь вдохнуть в него жизненную энергию. Но все было напрасным. Юля оставалась, как ватная.

— Деньги можно набрать, заработать, — сказал я. — Мы с твоим папой наберем нужную сумму, и я повезу тебя в Италию. И мы вернемся оттуда уже с глазами, ты будешь видеть, как прежде, и даже лучше.

— Ничего этого не будет, — спокойно ответила Юля. — Не надо говорить глупости, Феликс. Я ведь уже не ребенок. — Она сказала это и сжала губы. По выражению ее слепого лица я вдруг понял, что она права. Она теперь старше и мудрее нас всех вместе взятых… После того, что она пережила и переживает сейчас.

Теперь Юле открылось что-то такое, что недоступно всем нам, зрячим. Она переживала настоящую утрату. Это отнимает надежду и отдает жизненную силу. Зато дает мудрость и внутреннее видение вещей.

Вот сейчас Юля как бы заглядывала внутрь меня и видела, что я бессовестно лгу.

Но я не мог остановиться.

— Нет, — сказал я, как будто не замечая Юлиных слов. — Из Италии мы не станем сразу возвращаться сюда. Мы сразу поедем в свадебное путешествие в Париж. Помнишь, как мы и собирались прежде… А поженимся в Италии. Наверное, это возможно, как ты считаешь?

Я пытался настроить Юлю на веселый лад и заранее понимал обреченность своих поползновений.

Она теперь все понимала лучше меня.

— Знаешь, Феликс, — сказала вдруг Юля, полностью проигнорировав мое оптимистическое блеяние:

— Принеси мне таблетки, пожалуйста.

Она вдруг подняла свои руки и положила их мне на плечи. Странно, как она сделала это на ощупь.

Ее руки лежали у меня на плечах, а Юля подняла ко мне свое лицо с пустыми глазницами и повторила:

— Принеси мне таблетки. — Она говорила это тихо и настойчиво.

— Какие таблетки? — сделал я вид, что не понял, что она имеет в виду.

Но с Юлей такие номера не проходили. Она всегда знала точно, чего она хочет, и твердо стремилась к достижению своей цели.

— Мне нужны таблетки, — повторила она. — А то у меня уже кончаются. Принеси, пожалуйста.

Я молчал. Мне очень не хотелось делать этого. Юля в последний год баловалась наркотиками, я это знал. Иногда это были инъекции, иногда — таблетки. Она делала это ради баловства, но потом постепенно втянулась.

Огромными усилиями мне удалось уговорить ее отказаться от внутривенных инъекций. Она в конце концов согласилась со мной, что это слишком опасно, и даже отдала мне свой шприц. Хотя в наше время купить шприц — не проблема.

В обмен на шприц она вырвала у меня обещание, что я буду иногда снабжать ее таблетками, которые она полюбила. Выбирая из двух зол меньшее, я согласился.

К счастью, Юля никогда этим не злоупотребляла. Просто иногда она чувствовала потребность «побалдеть» и тогда как бы уходила в себя на день или на два.

Она оставалась дома в такие периоды и просто лежала на диване с широко открытыми глазами. Перед ней проносились сказочные видения, о некоторых из них она мне потом рассказывала. Для нее это было увлекательно, интереснее, чем в кино. Она так говорила.

— Я не думаю, что тебе сейчас нужны таблетки, — сказал я нерешительно. — Я не думаю, что в твоем нынешнем состоянии они тебе помогут. И что вообще это будет благоприятно.

На самом деле я очень боялся этих таблеток. Когда с Юлей все было в порядке, эти таблетки просто уносили ее в мир грез, откуда она возвращалась обессиленная, но счастливо-успокоенная и умиротворенная. Так, словно приехала из дальнего путешествия.

Теперь же я не знал, как таблетки могут на нее подействовать. Перманентный стресс, в котором Юля находилась, мог дать какие угодно результаты в совокупности с наркотиком.

А вдруг она захочет наложить на себя руки?

Или вообще сойдет с ума? Примет таблетки, у нее помутится рассудок, да так и не придет в себя…

В таком состоянии что угодно возможно.

— Может быть, лучше не надо? — еще раз попробовал я возражать, но Юля мне этого не позволила.

— Что ты в этом понимаешь? — довольно резко сказала она. — Я лучше тебя знаю, что мне теперь нужно.

— Ты уже пробовала? — осторожно спросил я.

— Да, — шевельнула губами Юля. — Вчера ночью. Но я хочу еще. Принеси мне завтра. Пожалуйста.

Я молчал, не зная, что ответить. Принести — это проще всего. Проще простого. Но я боялся этого. И Юля это почувствовала.

— Ты боишься? — сказала она тихо. — Чего ты боишься?

Она сдвинула руки на моих плечах и как будто обняла сильнее.

— Не бойся, Феликс, — произнесла она голосом старой мудрой старухи. — Теперь уже нечего бояться. Все уже свершилось.

Я молчал, и в эту секунду Юля как будто догадалась, о чем я думаю.

— А, — сказала она. — Ты боишься, что я сойду с ума. — Она тихо хихикнула. Это было ужасно, чудовищно.

Юля хихикнула еще раз. Ее губы раздвинулись в дьявольской усмешке, от которой я похолодел. Пустые глазницы и усмешка на тонких бескровных губах…

— А почему бы мне и не сойти с ума? — сказала она. — Ты не находишь, что это был бы замечательный выход из положения? Я сойду с ума, и для меня все закончится. Я не буду ничего соображать, и, значит, забуду обо всем. Почему ты этого не хочешь, Феликс? Ну, ради меня?

Юля перестала улыбаться своей чудовищной улыбкой и сказала еще:

— Ты ведь любил меня, Феликс? — Она сжала мою шею руками. — Любил? Скажи мне.

— Я и сейчас люблю тебя ничуть не меньше, — ответил я и сам почувствовал, как дрогнул мой голос.

— Неправда, — быстро и зло сказала Юля. — Нельзя, невозможно любить слепую. Это противоестественно, так что ты сейчас обманываешь себя и меня. Но меня теперь тебе не обмануть. Молчи, не говори ничего. Ты меня любил. Теперь ты меня жалеешь. Это совсем другое дело.

— Вольно же тебе говорить глупости и фантазировать, — промямлил я. — Это все просто реакция на это несчастье. Все пройдет постепенно, ты успокоишься и поймешь, что наши с тобой отношения нисколько не изменились.

— Какая гнусная ложь, — хмыкнула внезапно Юля. — Не спорь со мной, Феликс. Принеси мне таблетки. Я тебя очень прошу. Это единственное, о чем я прошу тебя теперь. — Она вдруг наклонилась ко мне поближе, и на лице ее появилось хитрое заговорщицкое выражение.

— Дело в том, что я научилась видеть, — сказала она тихо. — Да — да, не смейся, я не сошла с ума… Пока не сошла, — поправилась она. — Я могу видеть… Когда я сплю, мне снятся сны. И в снах я все вижу. И тебя, и папу с мамой и вообще все вокруг. А ночью я приняла те таблетки и оказалась и лесу. Я всю ночь гуляла по солнечному лесу. Я даже узнала его — это тот лес, который возле твоей дачи, на Карельском. Такие высокие сосны, и между стволами пробиваются солнечные лучи… Я бродила по лесу и смотрела на сосны. И все видела — деревья, мох на земле, сучки всякие… И я была не слепая… Принеси мне еще таблетки, пожалуйста. — Юля сказала это громко, как бы нетерпеливо. — После таблеток я проснулась сегодня утром и опять стала слепой. Принеси мне еще.

Я все понял. Наркотический сон — это был единственный способ для Юли вновь становиться зрячей.

Она могла теперь видеть только во сне. Но обычный сон не был гарантией того, что она будет что-то видеть. А вот наркотическое опьянение наверняка приводило к этому.

«Может быть, в чем-то она и права, — подумал я. — Если нынешнее ее состояние безвыходно, для нее лучше провести оставшуюся жизнь в наркотическом дурмане. Она будет периодически как бы становится зрячей, членом общества здоровых людей».

— Ну вот видишь, ты начинаешь понимать меня и соглашаться со мной, — вдруг произнесла Юля. Она почувствовала каким-то образом мое состояние и будто прочитала мои мысли. — Я это чувствую, — подтверждая мою догадку, сказала Юля. — Теперь я стала гораздо чувствительнее, чем прежде. Стоит мне прикоснуться к человеку, и я сразу ощущаю его состояние. С мамой и с папой то же самое.

— Что — то же самое? — не понял я.

— Я и их состояние чувствую, — ответила Юля спокойно. — Обниму, или просто дотронусь до них, и мне даже кажется, что я могу прочитать их мысли. Только мне не хочется этого делать, — это она добавила, чуть помолчав.

— Все ваши мысли так однообразны, — сказала она. — Вы все жалеете меня и еще… Еще — такая безнадежность в ваших мыслях, что мне даже немного надоело. От ваших мыслей я еще больше впадаю в отчаяние.

Она убрала руки с моей шеи.

— Ну вот, и у тебя точно то же самое, — грустно произнесла она. — Ты сидишь, и думаешь о моей жалкой участи. Как будто я и сама этого не знаю. Так ты принесешь таблетки?

Наверно, это было единственное, чем я мог помочь. Единственное, что мог сделать для Юли.

— Принесу, — ответил я. — Завтра же.

* * *

Первую половину дня Скелет провел в размышлениях. Утром он сибаритствовал — час пролежал в ванной, потом приготовил себе завтрак. Он очень любил поджаренный хлеб с вареньем, просто как ребенок.

Он даже купил себе специальную машинку для поджаривания хлеба. Сначала он помнил, что приспособление называется тостер. Но потом забыл это заморское название и про себя называл его просто «фиговина»…

Он засунул в фиговину нарезанные ломти белого хлеба, а сам уже приготовил открытую банку с вишневым вареньем. Варенье ему присылала бабушка с Украины. У нее был вишневый сад, и каждое лето хотелось порадовать внучка, который жил один в далеком Петербурге.

Назад Дальше