Усами-сенсей ночи напролёт готовил материалы для занятий, пытаясь приблизить их к жизни, сделать максимально доступными и соответствующими современным научным течениям. Кому это было нужно? Риторический вопрос. Преподавателей воспринимали как обслуживающий персонал. Никто не слушал и не пытался вникнуть. Хорошо, если в группе присутствовал штатный заучка, который хотя бы записывал. В любом самочувствии и настроении Акихико стоял перед аудиторией с неизменно приветливым выражением лица и работал. Это была ежесекундное, беспрерывное напряжение памяти, речи, реакции, терпения и выдержки, напряжение мускулов лица и тела, наконец! Сизифов труд. Пара за парой все повторялось. Студенты делали что хотели. Хотели – слушали, хотели – занимались своими делами. Хотели – приходили, хотели – гуляли. Причины были самые разнообразные: хорошая погода, наоборот, плохая погода; хорошее или, напротив, плохое настроение; больная голова после вчерашнего веселья; банальная лень или уйма более интересных занятий. Привести вражеский стан в тонус могли только “санкции”. Камидзё, которого не даром прозвали демоном, изо дня в день твердил другу, что со студентов нужно драть три шкуры, иначе они прошляпят все, что только можно, дружно завалят сессию, а потом сядут прямиком на шею, и вытаскивать их из “долговой ямы” придется собственноручно преподавателю. Потому что спрос будет именно с того, кто “не смог научить”, не смог обеспечить посещаемость, сдачу зачетов и курсовых работ в срок, иначе говоря с того, кто потерял контроль над ситуацией. К тому времени у руководства возникнет множество неприятных вопросов по поводу компетентности... Ну а экзамен принимать все равно будет нужно. Де юре – не более трех раз, де факто – столько раз, сколько потребуется. Ну и подготовить студентов худо-бедно придется. Потому что никто, никогда, ни за какие прегрешения не исключит из университета целую группу, а то и несколько.
В общем Камидзё жужжал и жужжал изо дня в день одно и то же, и Акихико изрядно надоело слушать эти нудные нотации. Во-первых потому что он уже чувствовал, что потерял контроль, и ничего не мог сделать – он не был мастером дипломатических санкций, а орать на всю аудиторию, угрожать карами небесными и швыряться чем ни попадя в ... в общем-то довольно-таки живых людей воспитание не позволяло.
- Вот ты и Мисаки своего так же слил! – злился Камидзё, в очередной раз отчитывая Усами за чашкой кофе во время перерыва. В последнее время демон довольно часто позволял себе подобные шпильки в адрес Акихико, и тому было совершенно неведомо, чем он мог заслужить подобную фамильярность. Неужели своей
откровенностью трехмесячной давности? Сейчас Усами уже готов был признать тот разговор ошибкой. Поначалу в их отношениях появился намёк на возрождение былой дружбы – той давней, незамутненной еще необдуманными поступками, и Акихико был искренне этому рад. Правда он опасался, как бы нечаянно не внести сумятицу в отношения Камидзё и его возлюбленного – тот был явно ревнив, но неприятности, как водится, приходят откуда их не ждут. Со стороны Хироки в общении всё чаще проскальзывала некая снисходительность и даже превосходство. Вначале их еще можно было списать на неуклюжие попытки пошутить, на проявление заботы и покровительства к менее опытному коллеге. За три месяца писатель уже вошел в курс всех дел, занял свою нишу в коллективе и, в общем-то, будучи самостоятельным взрослым мужчиной, перестал нуждаться в опеке, но стиль общения не менялся.
- Вы его тоже слили. Не такие, выходит, крутые, если на то пошло, – рыкнул своим низким голосом Акихико, подразумевая преподавателей Мицухаши.
- Во-первых, то дела даже не нашего факультета, а во-вторых, твой любезный сам не явился на пересдачу, это уж слишком. За неявку исключают, ты знаешь, – слишком елейная улыбка, чересчур.
Акихико молча поставил недопитую кружку на стол Камидзё и вышел из кабинета. От досады нещадно захотелось курить. Вообще-то профессор Мияги, проявив чудеса технического мышления, несвойственные обычно гуманитариям, умудрился втайне от службы безопасности настроить датчики в кабинете так, что дымить можно было сколько угодно. Но Акихико подобная беспечность раздражала: ладно, курить за работой он и сам любил, но только не в комнате, заваленной кучей бумаги и стопками книг, в том числе, довольно редких.
Времени до следующей пары было предостаточно, и проводить его в компании Хироки резко расхотелось, поэтому писатель по привычке направился в дальний уголок университетского сквера, где облюбовал для себя одну тенистую скамейку. С самого первого рабочего дня он только и делал, что пытался быть незаметным. Акихико поставил яркую машину на прикол, и в любую погоду ходил до университета и обратно только пешком, желательно очень ранним утром и поздно вечером, старался поменьше маячить в коридорах, никогда не заходил в столовую, а в курилке появлялся только если занятия шли одно за другим, и жизнь без сигареты начинала казаться адом. Несмотря на все эти ухищрения, он постоянно чувствовал чужие взгляды. Любопытные, беззастенчивые, часто завистливые и не очень добрые. Коллеги чаще косились из профессиональной ревности: должность доцента хотели бы занять многие, но никому она не оказалась по зубам, а тут заявился лощеный писака без опыта работы, зато выпустивший море бульварной литературы. Что до всех его громких премий и регалий, так удивляться нечему, с такими деньгами чего только не купишь. Студенты таращились еще менее интеллигентно, открыто шушукались и едва не показывали на знаменитость пальцем. Публика никак не могла наговориться и забыть Мисаки, ползли слухи и сплетни – правдоподобные, не очень, совершенно абсурдные – и все никак не утихали.
“Я, кажется, начинаю понимать, что имел в виду мой мальчик, когда просил меня здесь не появляться и не привлекать внимание ни к нему, ни к себе. Интересно, ему тоже приходилось выслушивать подобное?” – в том, что это были гадости, причем в довольно большом количестве и совершенно невероятном качестве, писатель уже не сомневался. – “Но по крайней мере я был прав, что запрещал общение с этими мнимыми дружками. Поражаться не устаю! Ни одной светлой личности на весь университет! Есть здесь хоть один праведник?!”
На противоположный край скамейки с размаху шлёпнулось что-то тяжелое. Акихико от неожиданности вздрогнул и чуть не выронил из пальцев сигарету, только что вынутую изо рта, чтобы стряхнуть на землю пепел. “Черт, нервный стал, так нельзя! Дергаюсь из-за ерунды...” – он сделал глубокую затяжку и, прищурившись, перевел внимательный взгляд на возмутителя тишины. “А вот и светлая личность...”
- Извините! – торопливо пробормотал юноша, резко подхватил с дощатого сиденья рюкзак, судя по звуку, явно набитый книгами и приготовился к бегству.
- Ерунда, – желания поддерживать разговор не было совершенно, но элементарные правила приличия взывали к себе.
- Я не сразу вас заметил. Обычно здесь никого нет.
- Я докурю и уйду, присаживайтесь, если вам не досаждает дым.
- Да я и сам не прочь, – приветливо вступая в разговор, улыбнулся парень и вынул из кармана пачку сигарет и зажигалку.
“Действительно, по-другому и не назовешь – светлая личность”, – писатель ухмыльнулся, быстро окидывая саркастическим взглядом паренька. Усами всегда легко подмечал детали, хватило секунды, чтобы нарисовать себе весь образ собеседника, хотя в последнее время глаза чувствовали постоянную усталость и непреодолимое желание смотреть не на что-то конкретное, а сквозь пространство, в никуда.
Молодой человек сильно напоминал юную версию Камидзё – тот же рост, телосложение, похожая манера двигаться. Темные волосы оттенка молочного шоколада рассыпались сияющим каскадом и падали на глаза глубокого чайного цвета. Парень время от времени рассеянно откидывал челку набок легким кивком головы, но тяжелые непослушные пряди в тот же миг снова соскальзывали вниз.
- А-а-а! Бесит!!! – довольно громко буркнул юноша и раздраженно запустил в волосы пятерню, силясь хоть на время удержать их движение. – Задолбало!
“И сердится в точности как Хироки, так же губы поджал!” – мало кому это показалось бы забавным, но у Акихико ассоциации вызывали легкую ностальгию по детским пикировкам со старым другом.
- Могу предложить вам ножницы, любезный!
- Это еще зачем? – парень продолжал злиться, но теперь у него появился подходящий объект для разрядки.
- Нет челки – нет проблемы... – с нескрываемой иронией протянул писатель.
- Да при чем здесь волосы?! Не в этом дело! – вспышка гнева постепенно регрессировала до обычной досады.
- Могу я поинтересоваться, в чем тогда?
- В учебнике.
- А если подробнее? – Акихико сам не понимал, почему заинтересовался таким банальным разговором с незнакомым мальчишкой.
- Если подробнее, то я не могу найти один необходимый мне учебник. Я хочу перевестись на экономический факультет Мицухаши из университета в Киото. Меня согласны принять со следующего семестра на второй курс, но предметы по программам совпадают не все, и мне нужно сдать кое-какие экзамены. Список материалов для подготовки я тоже у преподавателей раздобыл. И в библиотеку записался, хотя сам до сих пор не могу поверить в это, ведь официально меня еще не зачислили. Последний экзамен послезавтра, но подготовиться я не могу, нужной книги нет ни в одной библиотеке, ни в магазинах; и даже сканы в интернете мне скачать не удалось. В общем, я пропал.
“Предчувствие. Возбуждение – почти невесомое, смутное, но такое знакомое... Когда в последний раз я разговаривал?” – впечатление, будто он не проронил ни слова с того дня, как Мисаки исчез. – “Почему я говорю с ним?”
- Что за книга?
Парень молча вытащил из кармана помятый листок бумаги и протянул
- Economic Politics in the United States: The Costs and Risks of Democracy 2nd Edition
by William R. Keech… – прочитал на своем идеальном английском Усами.
- Вот именно!
- У меня есть эта книга, – он устал быть один, он не мог больше выносить собственную ненужность.
Парень с надеждой воззрился на Акихико, но потом досадливо махнул рукой снова уставился себе под ноги.
- Если хотите, я могу ее вам одолжить, – предложил мужчина, сам не понимая, почему кидается решать проблемы мальчишки, который даже имени своего не назвал, и уж тем более ни о чем не просил.
- Хочу, не хочу – какая разница? Книга на английском языке, за полтора дня я не то что выучить, я её перевести не успею даже наполовину...
В который раз за последние пять минут писатель оценивающе разглядывал юношу. “Красивый? Даже очень. Но красивых много, что с того? Умный? Обаятельный? Обычный. Хотя определенный шарм улавливаетсяся даже в такой заурядной ситуации. Целеустремлённый? Совершенно точно, он знает, чего добивается. И это действительно его украшает.” Акихико пытался отыскать и снова не находил в парне ту зацепку, которая заставила сказать следующие слова:
- Я помогу вам с переводом, если это действительно нужно, – пусть даже таким банальным, совершенно примитивным способом, Усами хотел заботиться. Хотя бы о совершенно чужом человеке, лишь бы тот мог оценить. Это была извечная его нужда – отдавать, та странная потребность, которая давно оставалась без ответа.
====== Глава 18 ======
С того утра так и повелось: Мисаки возвращался с работы скорее уже рано, чем поздно, падал на кровать не чувствуя под собою ног, иногда не имея сил даже на душ, и спал до полудня. Днем за ним оставались все те же домашние хлопоты, а ближе к вечеру начинались сборы в клуб. Возможностей пересекаться с Хиро практически не оставалось бы, но тот довольно часто приезжал в клуб ближе к утру и подхватывал Мисаки, благо такси тот по-прежнему не жаловал и, осунувшийся, немного ссутулившийся, выжатый и морально, и физически, упорно брёл до дома пешком.
- Мисаки, бери такси, ты найдешь себе приключений на голову однажды! К чему тебе эта экономия, скажи? Ты зарабатываешь столько, сколько не в состоянии потратить, но ты даже не пытаешься!
- Неправда, я трачу.
- Ну да, купил себе мобильный да смену одежды. Ты можешь позволить себе больше.
- Мне нужны деньги, я хочу подкопить немного, пригодится. А одежды я много купил.
- Как же, много. Самое необходимое. Даже на работу в одном и том же ходишь. Как тебя еще не загрызли?
- За что меня грызть, Хиро? Чем скромнее я одет, тем меньше другие хосты на меня смотреть будут. А клиентам и так, вроде, нравится.
- Ты в своем репертуаре, Хару! Ты, одетый, как самый заурядный студент-старшекурсник, не шевельнув, вроде бы, ни единым пальцем, собираешь чуть ли не половину выручки хост-зоны и при этом веришь, что коллеги тебя не замечают?! Уверен, они в темном переулке и друг другу глотку перегрызут, а уж против тебя и объединиться не побрезгуют!
- Хиро, ты их не знаешь, они нормальные ребята!
Гитаристу оставалось только хмыкнуть: Мисаки был неисправим.
Слова Хиро были не так далеки от истины, Мисаки на должности хоста действительно пользовался бешеной популярностью в особых кругах. Та эфемерная субстанция, которую сам он когда-то прозвал ёмким словом “усамоны”, продолжала действовать самым удивительным образом. К счастью ни один представитель семейства Усами до сих пор на пороге клуба не появился, но люди, боровшиеся вечерами за возможность провести время с Хару, в основном мало уступали им по уровню достатка и положению в обществе, заваливали Мисаки чаевыми и подарками, от которых каждый раз сложнее становилось отказываться. На ум часто приходил Усами Харухико с его безмерной страстью заваливать объект влюблённости все равно, чем, но совершенно без меры, как будто от количества зависело качество чувств последнего. Все они были похожи как близнецы-братья, и с разной степенью интенсивности утомляли своей настойчивостью. Апогея напряжение Мисаки достигало при появлении господина Дайто – этот излишне-шумный, властный, хамоватый человечек был навязчив до крайности в любых своих побуждениях и не признавал никакого мнения, кроме единственно-правильного – своего. Это была работа, но внутри Мисаки с трудом выносил необходимость обменивать собственное внимание, а очень часто, и терпение на материальный эквивалент. Но в хост-клубе все принимали эту игру: хосты делали вид, что не работают, а развлекаются, и клиенты просто навещали друзей и угощали их.
“Усаги-сан не был таким. Он постоянно старался мне что-нибудь подарить, не слушая моего мнения, купить, съездить на отдых, но ни разу у меня не возникло ощущения, что меня покупают. Мне никак не понять, в котором месте кроется разница!”
- Как будто бы всё в этой жизни можно купить! Понимаете, Сегучи-сан? – Мисаки каждый раз вспоминал Акихико, когда сталкивался с этими людьми.
- Понимаю.
Как-то вечером президент собственной персоной пришел понаблюдать за Хару, о котором за считанные месяцы уже начали слагать легенды, и не удержался, сел за его столик сам – на правах хозяина он легко нашел предлог, чтобы занять место без очереди.
- Но вы тоже считаете так?
- Нет, Хару, не считаю. Есть вещи, которые купить невозможно. Но их, по правде, и вещами не назовёшь, – в голосе Сегучи прозвучала нотка грусти, хотя на лице, как обычно, играла легкая усмешка, а в глубине глаз полыхал холодный огонек.
- А что бы вы купили?
- Счастье. – Мужчина довольно долго думал перед тем, как ответить. – Люди часто хотят заполучить любовь, но в отношении этого чувства понятия “купить”, “приобрести”, “завладеть” – не важно, как – любым способом – кажутся принуждением, не приносящим в итоге ничего, кроме страданий. А счастье... Это действительно то, ради чего стоит бороться.
- Я бы не стал покупать счастье. Не себе.
- Другому?
- Да.
- А бывает так, что чьё-то счастье сделает счастливым самого тебя? Такое счастье вы бы купили, Хару?
- Всё равно ведь не продают...
Постоянные мысли об Акихико теперь терзали Мисаки любую свободную минуту. Хосту снова пришел на ум его “любимый” сон. Каждый раз бежать хотелось все меньше, каждый раз сон заканчивался, когда парень разворачивался и смотрел назад себя, пытаясь разглядеть того, кто остался далеко позади. Даже туда, в порождение его фантазии, проникало беспокойство за Усаги-сана. Или наоборот, оно проникало оттуда, из глубины сна? Прошло уже несколько месяцев, а Мисаки так и не смог заставить себя написать Усаги хоть слово. Постепенно, понемногу первое отчаяние, острая боль, страх стали забываться. И снова, как от волшебной таблетки, на смену эмоциям начали приходить разумные доводы, уже не такие циничные, как раньше. Да и Хиро раз за разом ставил Мисаки своими вопросами в тупик, сталкивал лоб в лоб с реальными, а не надуманными проблемами, чувствами, ошибками. С каждым днем, с каждым воспоминанием, с каждым новым впечатлением он все больше принимал эту истину: Усаги-сан любил его, а он любил Усаги. И это должно было оставаться главным вопреки любым невзгодам, чужим взглядам и мнениям. Но стоило Мисаки засомневаться, и все рухнуло.