- Хару, вы и с клиентами так общаетесь? – голос Сегучи вырвал хоста из размышлений.
- И-извините, Сегучи-сан! Этого больше не повторится, я виноват, – Мисаки вскочил со своего места и склонился перед президентом, признавая свою вину.
- Сядьте, Хару, на нас люди смотрят. Да и я сам не такой уж большой любитель публичного самобичевания. Гораздо важнее то, как вы ведете себя и какие делаете выводы, а не то, насколько умело вы извиняетесь, – Мисаки снова сел, но поднять голову так и не решился. Фраза президента проникла прямо в подсознание парня так аккуратно и так своевременно, что он даже не почувствовал, как эта мысль проклюнулась на деревце его сущности ещё одной крохотной нежной веточкой.
- Хару, мне принесли ваши документы. Вот два экземпляра трудового договора. Прочитайте, подпишите, и оставьте один себе. Это ваша медицинская страховка.
- Сегучи-сан, вы застраховали меня на такую большую сумму!
- Вы ценный работник, я уже говорил?
- Спасибо, Сегучи-сан, я стараюсь.
При приёме на работу Мисаки сразу же поставили перед фактом: трудоустройство возможно только официальное, работа с людьми требует прохождения специальной медицинской комиссии. Такахиро в одном из первых писем сообщил, что украденные документы подброшены в полицейский участок, их требуется только забрать. При этом желательно, чтобы брат отозвал свое заявление о пропаже Такахаши-младшего. Мисаки боялся, что уговорить брата сделать это по-тихому не получится, подозревал, что тому непременно захочется увидеться лично. На удивление, Такахиро пошел навстречу без особых колебаний и не стал ни на чем настаивать, как будто заранее принял факт о том, что Мисаки еще не готов появиться ему на глаза.
Руководство клуба спокойно отнеслось к несовпадению имени Хару с его документами и просьбе не разглашать информацию из личного дела, тем более, что специфика работы и так подразумевала наличие псевдонима. Оомори Хару*, таково было его полное имя теперь. Возраст и дату рождения он тоже изменил: 23 года, родился 22 апреля – дата встречи с Хиро стала для Мисаки его вторым днем рождения.
- Хару, клуб открылся относительно недавно, и этот бизнес для меня еще в новинку, поэтому мне интересны мнения разных людей относительно моего начинания. С вашей позиции как хоста и как потенциального посетителя какие недостатки наблюдаете в работе клуба?
- Сегучи-сан, здесь есть гораздо более опытные хосты, да и я лично по клубам никогда не ходил, мне сравнивать не с чем.
- Вы не совсем обычный человек в этой среде, это правда, но именно поэтому меня и интересует ваше мнение, – на лице президента сейчас читалось ободрение и неподдельный интерес.
- Ладно. Только не смейтесь, если я скажу что-то глупое, – Сегучи кивнул, поощряя к продолжению разговора. – Меня утомляет необходимость постоянно уклоняться от необходимости выпивать на рабочем месте, а апельсинового сока за смену приходится употреблять столько, что и до гастрита недалеко. Неплохо было бы давать хостам возможность перекусывать хотя бы раз за ночь. Или ввести в наше хост-меню десерты и выпечку к чаю и кофе. Клиенты тоже часто об этом спрашивают. Но в меню только замороженные полуфабрикаты. Мало кто соглашается такое есть. Да и кухня, если честно, немного... хромает.
- Понимаю. Есть такая проблема. К сожалению, хорошие кондитеры на дороге не валяются, плохого мне брать не хочется, шеф-повару разработать бы для начала достойное меню, выпечку я даже не предлагаю.
- Но зачем вы его взяли тогда?
- Ошибся, – честно ответил бизнесмен. – Этот проходимец предъявил мне такую пачку дипломов, что я принял его после первого же съедобного конкурсного блюда. К сожалению оно оказалось в его списке не только первым, но и последним приличным. Контракт подписан сроком на год, и я пока не решился его расторгнуть, поскольку нет смысла платить штраф, если достойной смены все равно нет.
- Зачем вам обязательно нужен дипломированный кондитер? На свете полным-полно людей, которые любят и умеют готовить.
Сегучи оторвался от рассеянного созерцания публики в зале и обратил свое внимание на Мисаки. На его бесстрастном лице промелькнуло легкое любопытство.
- Продолжайте.
- Так все просто! Найдите человека, который в свободное время готов обеспечить бар некоторым количеством качественной домашней выпечки. Дайте объявление, предложите состязание – домохозяйки выстроятся в очередь. Кому помешает подработка? Может, кто-то из работников клуба сможет, это вообще было бы удобно.
- Например? Назовите хоть одного человека.
- Ну... я не знаю... Может, ваша жена?.. – Мисаки замялся и чуть заметно покраснел.
Сегучи внезапно расхохотался – искренне и беззаботно. Кто бы мог ожидать от такого застёгнутого на все пуговицы человека? Мисаки потупился и покраснел еще больше.
- Ладно, ладно, только не дуйтесь. Я не хотел вас обидеть! – президент насмеялся вдоволь, но и теперь лёгкие смешки время от времени вырывались с его стороны. – Предложение твое забавное, но не сказать, чтобы глупое. Я просто попытался представить свою жену у плиты и немного развеселился.
- Нет, я не знаю всех тонкостей организации ресторана. Может, это запрещено какими-то правилами. А так даже я справился бы.
- Вы умеете готовить десерты?
- Ну... немного умею.
- Что конкретно?.. Хотя не так. Вы бы хотели попробовать?
- Я мог бы, почему нет?
- Тогда можете придти на кухню в любое время перед сменой, взять что потребуется и приготовить все, что захочется. А я продегустирую. Как вам такой вариант?
Мисаки не верил своим ушам. “Что? Что он мне предлагает? Пойти на кухню крутого ресторана и приготовить все, что я пожелаю? Да я и мечтать о таком не смел! Этого просто не может быть!”
- Если вы не шутите, то я, конечно, хотел бы!
- Тогда позвоните мне, когда решите поэкспериментировать, чтобы я подъехал в нужное время.
- Я могу завтра!
- Хорошо, завтра вечером я буду в клубе. Удивите меня! – Сегучи встал и попрощался. Мисаки ошарашенно смотрел ему вслед. “Я не верю! Это сон, это сон, это просто сон!”**
*Оомори – яп. большой лес.
Хару – яп. рожденный весной.
“Это не любовь! Не любовь! Это просто не может быть любовью!” (С) Онодэра
====== Глава 19 ======
“Пусть каждый сам находит дорогу,
Мой путь будет в сотню раз длинней,
Но не виню ни чёрта, ни Бога,
За всё платить придётся мне.
Я любил и ненавидел,
Но теперь душа пуста,
Всё исчезло, не оставив и следа.
И не знает боли в груди осколок льда.
И не знает боли в груди осколок льда...”
Ария – “Осколок льда”
Книга нашлась быстро. Акихико покупал ее несколько лет назад, когда пытался заставить своего любовника готовиться к экзаменам. Всё без толку. Учебник в программе значился как основной, но парень его даже открывать не стал. Причина была всё та же – трудности с английским. И если новый знакомец сокрушался, что за день сможет перевести только половину, то Мисаки заявил, что не переведет и за семестр. Усами до сих пор не понял, каким чудом Такахаши умудрился сдать тот экзамен. Экономическую политику США в Мицухаши в принципе преподавали на английском, как и многие другие предметы, связанные с международными коммуникациями. И сколько бы Усами ни пытался вложить в его бедовую голову хоть толику своего прекрасного знания языка, Мисаки только брыкался изо всех сил, впрочем, как и всегда, и во всем. Эта его отличительная особенность одновременно и заводила, и подстёгивала Акихико наращивать активность, и раздражала, и огорчала. Всё-таки вечная необходимость уламывать, упрашивать, принуждать неопытного мальчишку иногда переходила границы гордости Акихико – по сути взрослого и самодостаточного человека – и начинала отдаленно походить на унижение. Пилюля была горьковатой, хотя Усами привык топить её в сахарном сиропе собственной любви, страсти, терпения и доброты.
Этот новый мальчишка был не таков. Он дышал уверенностью в себе. “Дерзкий, нахальный, знающий цену себе и своим желаниям – полная противоположность простодушного Мисаки”, – думал Акихико, разглядывая своего гостя, разместившегося на диване с развернутой книгой на коленях. Парень безо всякого смущения сел бок о бок со своим, если так можно выразиться, благодетелем, подтянул под себя стройные ноги и вальяжно откинулся на подушки.
- Начинайте читать, я приготовлю чай, – Акихико с трудом сдерживал себя, ощущая так близко от себя тепло молодого тела.
“Он понимает, что делает? Или все-таки мне показалось, и этот парень еще наивнее, чем я мог представить?”
Усами не торопился. Заваривая чай, он пытался разыскать в себе крупицы благоразумия, которые могли бы погасить внезапно вспыхнувший огонь желания. Три с половиной месяца – слишком большой срок для его темперамента. В отношениях с Мисаки Акихико даже радовала эта неспособность совладать с собственным вожделением: чем жарче полыхала страсть, тем восхитительней была развязка. И неважно, по большому счету, что партнер никогда даже не делал попытки привнести в физическую близость хоть толику участия. Ничего не было слаще этой власти – власти покорять волю, срывать стоны с плотно сжатых губ, сминать сопротивление и дарить восторг юному телу вопреки противоборству слабеющего разума.
Акихико надеялся, что воспоминания о возлюбленном загасят эту неожиданную вспышку – такую желанную телом и такую противную воле. Плоть оказалась сильнее, и любые мысли только усиливали напряжение в паху, посылали короткие волны дрожи в кончики пальцев, учащали дыхание, заливали щёки и шею румянцем, заволакивали пеленой взгляд.
- У вас довольно душно, вы позволите мне немного раздеться? – раздался голос парня прямо за спиной писателя. “Когда он успел подойти?” Акихико вздрогнул, как ребенок, застигнутый в момент запретной шалости. Он коротко кивнул через плечо, опасаясь не совладать с собственным голосом, и украдкой оценил ситуацию из-под опущенных ресниц: “Не хватало, чтобы он заметил мое состояние. Надо срочно отвлечься. Зря я его сюда притащил, недооценил себя. Или этого и добивался?!” Увиденное никак не могло помочь остудить фантазию. Не спеша, грациозно потягиваясь, мальчишка стягивал через голову форменную жилетку. Край рубашки выбился из-за пояса и задрался вверх вслед за поднятыми локтями, обнажая полоску нежной кожи, такую близкую к... “Показалось? Нет, мне определенно показалось!” – Акихико заставил себя вернуть свой взгляд выше ремня довольно тесных брюк, выше тонкой талии... выше, скользить еще выше, не всматриваться в очертания груди под неплотным покровом тонкой, белоснежной ткани, выше, к горделиво повернутой шее, туда, где изящные, нервные пальцы ослабляли узел галстука и расстёгивали верхние пуговицы. Выше, еще выше – твердая линия подбородка, капризный изгиб губ, точеные ноздри нервно вбирают воздух, глаза... Он буквально заставил себя окунуться в омут его взора – томного, завораживающего, притягательного, манящего. Ошибки быть не могло. Неспешный поворот – и уверенное движение хищника навстречу. Акихико поймал налету касание этих сухих, горячих губ, скольжение прохладных, трепетных ладоней по обнаженному в вырезе воротничка изгибу ключицы... Шорох одежды, распахивающейся в чужих, ловких руках... Писатель крепко зажмурился – лишь бы больше не цепляться сознанием за незнакомое лицо – и впился в эти губы с отчаянием самоубийцы, кидающегося камнем на дно, безжалостной хваткой вцепился в эти хрупкие плечи, оставляя ногтями багровые отметины даже через ткань, с силой рванул полы рубашки, уверенно звякнул пряжкой и выдернул ремень...
Он все решил для себя. Он не мог больше терпеть эту мучительную ломку, не осталось больше сил ждать своего единственного – этого человека-наркотика, превратившего жизнь в сказку одним своим появлением, превратившего жизнь в хаос... Акихико давным-давно понял, что нечего больше ждать – некого. Но ждал, ждал вопреки, покуда хватило неблагоразумия. Он устал страдать. Если не может позволить себе умереть, не должен ли принудить обледенелое сердце выстукивать непрерывный ритм и гнать по жилам стылую кровь, не должен ли заставить жить хотя бы тело?.. Усами брал этого мальчишку со всей злостью: грубо, жестко, причиняя боль – как можно больше боли – себе и ему, не заботясь ни о его удовольствии, ни о своем. “Потому что я так хочу!” Потому что впервые за эти месяцы он вообще чего-то хотел, и не собирался себе отказывать. Ни в чем он себе отказывать больше не собирался. Бессознательное настолько завладело сущностью Акихико в эти минуты, что казалось, пожелай он сейчас убить – убил бы без промедления, без разницы, кого – этого парня, любого другого или самого себя! Животная похоть, яростный секс, быстрая и неожиданно скудная развязка.
Писатель поднялся с дивана, подпалил привычную после разрядки сигарету, и безо всякого выражения принялся натягивать на себя одежду. Кое-как застегнув пуговицу брюк, он обернулся и снова, наконец, обратил внимание на парня: идеально спокойное лицо, расслабленная поза, ни единой эмоции. “Ни испуга, ни удовольствия, ни любопытства. Так и надо. Идеальный никто. Хорош! Даже слишком...” Писатель чувствовал, что ему недостаточно. Напряжение схлынуло на считанные секунды, и вернулось новым шквалом, ударило под колени, оглушило, перевернуло реальность... “Хочу еще!” – он без промедления бросил недокуренную сигарету в пепельницу и вернулся на диван. Парень не возражал и молча подался навстречу. И новый исход – все такой же скупой на удовольствие, на удовлетворение. Акихико утер рукавом рубашки – безнадежно испорченной – холодную испарину со лба, снова застегнул брюки и снова затянулся сигаретой, той же самой, недокуренной – она еще тлела.
- Как тебя зовут? – решил, наконец, прервать тишину писатель. Врожденная вежливость?
- Марисе Каташи.*
- Усами Акихико.
- Я знаю, – парень кивнул самодовольно.
- Неужели? – притворно-изумлённое движение бровью.
- Я знаю о вас всё! – убежденно ответил Каташи.
- Неужели? – ни глаза, ни губы, ни поза снова не выдали ни малейшего интереса, только левая бровь снова взметнулась вверх.
Громкий стук каблуков по коридору прервался у самой двери, в замке едва слышно провернулся ключ.
- Усами-сенсей?! – воскликнул высокий женский голос.
- Айкава-сан?
На лице женщины, всматривающейся в силуэты на фоне широких панорамных окон, непонимание сменялось изумлением, потом растерянностью. Женщина неуверенно сделала шаг назад, явно собираясь ретироваться из квартиры.
- В чем дело, дорогая Айкава? Раз уж вы решились почтить меня своим вниманием, то проходите, не стесняйтесь!
- Я... я в другой раз зайду. Завтра. Или через неделю – когда скажете. Если Мисаки вернулся, я здесь явно лишняя.
- И давно у вас проснулись зачатки деликатности? Когда вас волновало, чем я занят и с кем, Айкава-сан? – Акихико подобрал с пола рубашку и брюки своего гостя и кинул в сторону дивана. – Одевайся! Давай, живее. Не видишь, ко мне пришли?
Парень послушно поднялся с дивана и без особого смущения принялся натягивать одежду.
- Акихико-сан, вы можете быть и помягче с Мисаки!
- Если вы перестанете топтаться у двери и подойдете поближе, то легко сможете заметить, что это не Мисаки.
- Как это – не Мисаки?! – взвизгнула Айкава и стрелой помчалась в центр комнаты, чтобы убедиться, разыгрывает ее Акихико или нет. – И кто это? – возмущению редактора не было предела, и она не собиралась этого скрывать.
- Марисе Каташи, – подал голос парень, не дожидаясь ответа Акихико.
Айкава теперь совершенно убедилась, что парень, с которым застала Усами-сенсея в недвусмысленной ситуации – точно не Мисаки. Во всем её внешнем виде читалось осуждение.
- Я провожу тебя в ванную. – Акихико подхватил гостя под локоть и отвел на второй этаж, где заодно привел в порядок и самого себя. Вернулся он довольно быстро и обнаружил Айкаву, сидящей на освободившемся диване с нескрываемо брезгливым выражением. В руках она держала раскрытую тетрадь – ту самую тетрадь Мисаки, в которую Усами записывал стихи, все эти месяцы рвущиеся в поток его сознания из глубины души.
- Отдайте! – Усами протянул руку.
- И не подумаю. Даже не пытайтесь! – Акихико отступил. После недолгих секунд борьбы редактора над разгневанной женщиной, профессионализм взял верх, и Айкава углубилась в чтение. Всё ее внимание ушло в эти строки, и она не замечала уже ничего вокруг себя – ни того, как вышел за дверь мальчишка Марисе Каташи, ни того, как Акихико долго оправдывался по телефону перед Камидзё из-за пропущенных без предупреждения занятий, а потом опустился на диван и спрятал свое измученное лицо в ладонях.