– Мне это снилось. – Они не удивились, переглядывались измученно. – Тот планетник. Как будто я в нём падал, вот смехота… скажете вы, наконец, кто меня выносил?! Имею право!
– Тебе настолько интересно? – Сид вбил окурок прямо в деревянный подлокотник. – Принципиально, как сунуть Яладже и не считаться оттраханным простофилей? Это касается только нас, уяснил?
– Мы за всё в ответе, мы оба, – Игер откликнулся сдавленно, точно я его пытал. Кашлянул в кулак и продолжил с кривой ухмылкой: – Знаешь, что, младший? Пойди прими лекарство и свяжись с тем типом, как его там… своим дружком с двести восемнадцатого уровня. Кажется, Сид его прилично прижал, парень до сих пор гадает, что стряслось… вали, словом, к себе.
Я растёр по щекам холод и поплёлся в комнату, милостиво выделенную мне Сидом. Не растерзали друг друга, и на том спасибо, выздоровею я ещё не завтра, не отвертятся – придётся говорить со мной, слушать себя. И беречь драгоценную шкурку наследника Берилла им больше не позволю – для почина заставлю показать технику с крыльями, Ястреб я или кто? И Браю звякнуть не лишнее, неужели Сид угрожал ему?
Я качнулся на приступке, собираясь спросить, чего папаша наболтал Браю, и прикусил стянутую инистой плёнкой губу. Они всё так же сидели на белёсом диване, придвинулись – лист не втиснешь, и Сид ткнулся головой Игеру в плечо. Руки со ссадинами на костяшках портили аккуратную причёску, ласкали солнечные пряди, гладили шею в низком вырезе рубахи, тень ложилась на припухший рот, шепчущий просьбы или приказы. Ну, им точно не до меня – и замечательно. Не обидно ничуть.
****
Сида я подловил на упоении от провороченной сделки. Отец явился навеселе, в приёмной спутал команды автоматике, и нас оросило противопожарной пеной вместо бодрящего ароматизатора. Помогая убирать воняющие химикатами оранжевые хлопья, я прикидывал, как извернуться и заставить учить меня.
Папаши отпускали шуточки о Яладже, перчёные, едкие и не злые, но я и без того не забывал. Слонялся по комнатам, спасаясь от нетускнеющих подсказок. Чёрная Аша, психологиня со своими пророчествами, пушистые метёлки у сизой воды Конго; рёбра занесённых песками космопортов, отлитая из железа статуя – мой дед Алари Спана, каменистый, в багровых проплешинах, шар у далёкой звезды; кредит на мультяшки, ласки Яладжи на моих бёдрах – и с каждой ночью они всё настойчивей; выбитое стекло, полёт-падение и уголья в глазах Брун. Мотай башкой, зажмуривайся, налетая на стены, – бесполезно, память не отступит. В путанице дорог я должен выбрать одну, по которой пойду, не спотыкаясь, иначе клыкастая западня защёлкнется вновь. Понять не значит простить, вот уж нет. Справиться с понятым, взять под контроль, зажать в тиски – совсем другое дело.
Сиду купание в пене настроения не испортило, сбрасывая мокрую одежду, он насвистывал, клокоча горлом на низких нотах. Ничего не будет легко, тогда какого дьявола церемониться? Я сел рядом с отцом и рассказал ему, как падал из гнёздышка Яладжи и Брундехальд и почему не убился. Сид перестал свистеть, пальцы замерли у ворота куртки. «Хочу, чтобы твои крылья всегда были со мной. Ты поможешь?»
Сид Леттера, увёртливый делец, воплощение хитрости и расчёта, согласился. Я ведь загнал его в угол, точно по наследственному рецепту. Игер застал меня на полу, а Сида – надо мной в палаческой позе. «Радек, технике группировки мышц учат с младенчества. Выруби на хрен мозги! Не дыши! Не дыши, сказал. Чувствуешь, приподнимает?.. Никаких крыльев не существует, болван, это концентрация и мышечный спазм. Лезь на диван, повторим. Давай – на выдохе. Не дыши!»
Игер потоптался в дверях, налил себе выпить, уселся в сторонке, наблюдая, как сынок отбивает задницу об пол. Ничего, я и Игера дожму, не всё сразу. Справляться со страхом превращения в уникала надо постепенно.
В следующем месяце, в шорохах листопада и блеске алых предутренних зарниц, вестниц осени, я почти постиг дыхательное издевательство. Тело приноровилось, слушалось абсурдных для человека инстинктов, и достижением безумно хотелось похвастаться кому-то, кто не учился эдаким трюкам с детства. Ну и надавать по зубам крапивной дряни. По зубцам, точнее, фреева пасть оскалилась в положенный срок, как и предупреждал виролог Сайдор. Выдернула из сна, скрутила на испачканных простынях, и я до рассвета валялся, моргая в потолок, воюя со стыдом. В грязно-розовых сумерках прокрался мимо папашиной спальни, долго пил воду, косясь на запертую дверь. Брай пошлёт меня и будет в своём праве, я бы и сам послал. Любовь лепит из безжалостного механизма продолжения рода корону божества, любовь – не крапивная похоть, но мне-то чуда не досталось. Пока – не досталось, и светлый Фрей не виноват, а Брай уж тем более.
****
Кар завис над побуревшими листьями «укрой-дерева», их трепало ветром, сбрасывало на землю с грохотом бетонной плиты, листопад в Сарассане – та ещё картинка. Брай вздрагивал от шума, хватался за руль, ковырял обшивку сидения. Он нервничал, а мне было не до того. Широкие ноздри, коричневые крапинки около носа и раскосых азиатских глаз, полные, сейчас надутые губы, и весь Брай такой близкий, соскучившийся и свой.
– Ну, вышло у тебя с кредитом? – Брай явно не представлял, о чём говорить. – Передай своему ненормальному папаше, что я к твоим выкрутасам отношения не имею!
– Уверен?
Брай отодвинулся подальше, чтобы не коснуться ненароком, и у меня свело живот. В задумке два плана, гхм, переговоров. Я выкладываю ему всё как есть – и он меня вышвыривает, выкладываю – и сегодня ночую у него. А примерки короны летнего бога на курчавую голову в планах не значилось.
– Кредит мне не дали, я наврал. – Его ладони совсем рядом, шершавые, тёплые, родные. – Разозлился на родителей, на тебя. И сорвался. Слушай, Брай…
– Твой отец меня чуть не пришиб! – он въехал по рулю раскрытой пятерней, набычился. – Ты вообще соображал? Шантажировал их, а они тебя… мать твою, Радек, мой отец разбился в каре, я его и не помню, мама рассказывала… придурок, тебе так повезло! Где ты шлялся и во что влип?
– У меня нет матери.
Он вздёрнулся, отпрянул, но я поймал за локоть:
– Не будем о родителях, ладно? Они отдельно, а мне надо объяснить… не перебивай! – заведусь о папашах, конца муторным рассуждениям не предвидится, а я сюда не мучиться притащился, да и нечего все ошибки валить на Сида с Игером, сам постарался. – У меня был мужик, ну, любовник. За деньги. Кредит, ага, пятьдесят тысяч йю.
Брай выругался, вывернулся из хватки, и правильно, иначе б и о контракте на брюхо поведал. Достаточно уже откровений.
– Я не человек, Брай. – Очередной лист громыхнул мимо, задел борт машины. Мы оба сопели так, будто ветер шурует в наших лёгких, дерёт на части.
– Полубог хренов!
– Нет. Но и не уродец, – я схватил его за куртку, за воротник, чтобы надёжней. – Не знаю, люблю ли я тебя, ищу чего-то или уже нашёл, но тут не останусь, пойду дальше, доберусь и поимею. А к тебе всё равно вернусь, вернулся… заткнись!
И поцеловал его – прямо в разлапистые ноздри, он фыркнул, поперхнулся, приоткрыл пухлый рот, а закрыть я ему уже не позволил. Влез нагло, раздвинул мягкие горячие губы и терзал до тех пор, пока Брай не сдался, не обнял за шею.
– Не любишь – хочешь, так? – он придерживал меня, стараясь совладать со взбесившейся крапивой, она ещё как заразна. – Скотина ты, Радек.
Я мог бы ответить, что от скотины и слышу, потому что он уже тёрся об меня, на том план и стоял, хм. Мог бы нашептать сказку о златокудром Фрее и о короне, которая Браю сейчас очень шла, потому что «хочешь» легко становится «любишь», по крайней мере иногда, и не всем же двадцать лет брыкаться. Но я попросту сунул ему в ладонь инъектор, позаимствованный у папаш, стиснул пальцы поверх кулака, заглянул в карие заполошные глаза. Потом повернулся боком, поднял рубашку и кивнул – лепи, владей. Брай, я бы поклялся, в жизни не видал домергианского контрацептива, но острые зубцы подгоняют мысли, как бичом, и он мигом сообразил. Приклеил полоску, разгладил, я потянул его руку вниз, под ремень штанов, и он ахнул придушенно. Простить – значит взять, обуздать, а такую возможность я ему предоставлю. Ему и себе, сотру ночь с Яладжей, прикончу свою глупость, выберу дорогу. А ястребиными крыльями похвастаюсь завтра.
В лифте мы хватали друг друга за все места, целовались, бесстыже вталкивая языки, нас чуть не расплющило дверьми, а когда добрались до квартиры на нашей верхотуре, я приспустил штаны с трусами и шлёпнулся поперек кровати, покорно выставив задницу. Брай от этого ошалел, обернувшись через плечо, я видел, как он раздувает африканский нос и облизывается, чёртово животное. Он лёг на меня, не особо нежничая, вставил, так у него зудело.
Не первый раз, но мне чётко показался первым – никаких штуковин с анестетиком, только медицинская мазь, припасённая в кармане, было больно и здорово неловко, по-настоящему, без подвохов. Брай вгонял, меняя ритм, выскальзывал, поправлял и драл меня за волосы, я поддавался и орал в голос. И сжался удовлетворённо, когда он спустил в меня, беспорядочно тычась губами в затылок. А потом я не мог подняться, в зад будто воткнули средних размеров бревно, ёрзал на кровати, ругал Брая и клялся затрахать его до смерти. Он похохатывал и отворачивался смущённо, в карих глазах светился дурацкий восторг. Перевернул меня членом кверху и стал сосать, причмокивая, а я раскинулся на покрывалах и командовал им, пока речь не отказала, и остались мерные стоны, жалкие и развратные. Брай так и заснул, щекой на моём измазанном семенем животе, крапивной сволочи это понравилось, и даже в забытьи она требовала продолжать.
****
Линком вопил, как сирена стражи, я вскочил, не продрав зенки, и вместе со мной всполошились Чучела и Огонёк. Разбуженная стационарка заскрипела, выкашляла в остывший к утру воздух фигуры – ого, Брай прилично улучшил манеру рисовки. Его любимчики для разнообразия не махались с чудовищами – мирно сидели на мшистом стволе, Чучела огромной лапищей похлопывал Огонька по спине, неугомонный проглотил что-то ядовитое, не иначе, вон как плюётся. Юмористический момент в геройском бытии, точно. Но Сид, протиснувшийся между двумя олухами в доспехах, юмора не оценил. Отец степенно поправил воротник-стойку, заколотую очередной безделушкой, стоимостью в половину муниципальной домины, мазнул жёлтым сарказмом по голому похрапывающему Браю, по моей спешно намотанной на бёдра простыне.
– Чьё это… творчество? – Сид брезгливо тронул пальцем доспех согнувшегося в коликах Огонька. – Надеюсь, не твоё? Шлемы так не крепятся.
Я подмигнул Чучеле и Огоньку – выручайте! На Домерге не признают искусства без пользы, а уж мультяшки для папаши вовсе сущая дрянь. Но я, оказывается, и впрямь скучал по нарисованным парням, по несуразным пробуждениям, даже по пяткам Брая, торчащим из-под сбитого комом покрывала. Может, если представить Чучелу и Огонька как рекламу снаряжения или оружия, их удастся всучить?..
– Помнишь «Сою без границ», Радек? – Сид отмёл порыв поздороваться, постучал по украшению на вороте, запуская таймер. – Напряги свою хвалёную память, с сегодняшнего дня ты там работаешь. Познакомлю владельца и персонал с новым мальчиком на побегушках, и не благодари. Будешь отвечать за транспортировку, отгрузку, вести систему платежей – конторка не богатая, рук не хватает. Жду тебя в каре через пять минут, поторопись, или придётся добираться самому.
Я привстал, закряхтев не хуже Огонька. Внизу совсем не сыто ныло, свербело, и дрожали коленки, но Сид, шельма въедливая, уже исчез, и высказаться было некому. Купил он эту «Сою», что ли? С папаши станется. Тайком накрыть бизнес, впихнуть туда сынка, платить хорошие деньги – и запахать до осатанения, чтобы не рыпался, не совался в домергианские склоки, не донимал родителей своими «научи-покажи». Я поднял с пола одежду, прищурился на мерцающих типов в броне и решил, что линзы нацеплять не буду – пусть Сид врёт в синющую чистоту, видит Игера и совестится. Ну, совести у папаши негусто, зато Сид столько сил положил, чтобы запереть Игера на Земле, не пустить на Домерге – вдруг со мной повторять не рискнет?
Смуглый зад Брая, как нарочно, подставился под шлепок, я не отказал себе и насладился сонным бурчанием.
– Восстань, повелитель рухляди! Проводи героя на подвиги.
The End