Господи... Сколько раз я хотел сказать ему правду! Как разрывалось мое сердце при каждой встрече с ним! Я и не подозревал, насколько сильным может быть голос крови.
И вот сейчас я сижу в покоях в доме Портоса, пишу вам это письмо и сожалею лишь об одном. Я сожалею не об ошибках прошлого и не о моих несбывшихся авантюрах, я готов понести наказание перед Богом за все то, что сделал в своей жизни. Я сожалею лишь о том, что так и не успел открыться самому родному мне человеку, тому, ради которого я, не раздумывая ни секунды, все эти годы был готов отдать жизнь, ради которого я бы убил любого, кто посмел бы словом или поступком обидеть его или причинить боль.
Я так и не сказал своему сыну, что люблю его.
Я написал ему письмо. В вашей власти поступить с этим письмом так, как вы посчитаете нужным. Вы можете уничтожить его, если передумаете и не захотите, чтобы Анри узнал правду, вы можете вскрыть его и узнать, что я сказал своему сыну на прощание, вы можете отдать его ему, не вскрывая. Поступайте, как сочтете нужным.
А я... Я покорился воле Господа и смиренно жду, когда он призовет меня к себе.
Прощайте, милая Анна-Женевьева. Я много чего в своей жизни сделал и сказал против убеждений сердца и разума. Но в одном я клянусь вам... Клянусь перед лицом смерти, что я... любил вас... и буду любить до последнего вздоха.
Простите меня ...и прощайте...
Ваш Рене...»
Уже начало темнеть, а Анна-Женевьева так и сидела на скамье, держа в руках письмо, и плакала. Она теперь поняла смысл того сна. Тогда, во сне, Арамис пришел попрощаться с ней. Он любил ее, она всегда это знала, чувствовала! И вот он умирает, а она даже не может попрощаться с ним, обнять его в последний раз, в последний раз ощутить сладость его губ, нежность его объятий, теплоту его дыхания на своей щеке. Они так далеко друг от друга. Ее сердце разрывалось от боли, и никто не мог сейчас ей помочь.
- Матушка... – Раздался осторожный голос где-то рядом.
Это встревоженный Анри, увидев, что начало темнеть, а матушка так и не вернулась в дом, отправился ее искать и обнаружил там же, где и оставил несколько часов назад – на скамье с письмом в руках.
Она подняла на сына глаза, и Анри отшатнулся. Он впервые увидел слезы в глазах матери, слезы отчаяния и переполнявшей сердце боли.
- Матушка, что с вами?! – Он бросился к матери, опустившись перед ней на колени. – Кто посмел обидеть вас? Скажите мне, и я вызову его на дуэль, кто бы это ни был!
- Ах, сын мой. Это невозможно...
- Почему?
- Потому что нельзя вызвать на дуэль... смерть... – Шепотом произнесла она, пытаясь остановить рвавшиеся наружу рыдания.
Анри замер, не зная, что делать, как помочь матери. Смерть? Кто-то очень близкий для его матушки умер? Он поднялся с колен и сел рядом с ней, продолжая держать ее руку в своей.
Они молча сидели какое-то время. Анна-Женевьева о чем-то думала, и Анри не смел потревожить ее ни словом, ни вздохом, ни движением.
Вдруг она повернулась к сыну.
- Анри... Сын мой... Вы знаете, что я люблю вас больше всего на свете. Вы знаете, что вы – самое дорогое, что у меня есть.
- Матушка...
- Послушайте меня, сын мой... – Она замерла на мгновение и продолжила тем голосом, которым обычно говорят, приняв окончательное решение. – У меня есть тайна. Тайна, которая касается и вас. Я не буду говорить вам все, я дам возможность сказать это тому, кто заслуживает этого больше меня. Тому, кто любил вас все эти годы, был рядом даже тогда, когда не мог быть рядом физически, кто хранил и оберегал вас своими молитвами.
- Вы говорите о моем духовном отце, месье дЭрбле? – Догадался Анри.
- Да... – Анна-Женевьева протянула сыну письмо Арамиса к нему. – Прочтите это. Вы видите, что письмо запечатано. Я не знаю, что в нем, но не сомневаюсь, что его преосвященство нашел самые верные и нужные слова. Я только лишь об одном вас прошу, сын мой. Когда вы все узнаете, я прошу вас понять и простить меня... и вашего отца...
Герцогиня отдала письмо удивленному Анри, который ничего не понимал. Какая тайна? Почему он должен прощать герцога де Лонгвиля? Почему его матушка так убивается?
Анна-Женевьева поцеловала сына и, прижимая к груди письмо Арамиса, медленно пошла по дорожке к дому.
Анри же долго сидел на скамейке, держа в руках конверт, переданный матерью. Слуги уже успели зажечь огонь во всех факелах, коих было немало в поместье, а Анри все сидел и сидел, почему-то боясь открыть конверт.
Наконец, он решился и распечатал письмо. И первые же строки повергли его в шок.
«Анри...
То, что я скажу тебе сейчас, я должен был сказать тебе давно и при личной встрече.
Много лет назад я встретил женщину, появление которой в своей жизни я сначала воспринял, как приключение. Но постепенно понял, что это то, от чего я всю жизнь убегал, и что все равно настигло меня. Я понял, что люблю ее.
Увы... Нашей любви не суждено было стать реальностью. Мой духовный сан и обет безбрачия и ее замужество не давали нам ни малейшего шанса объединить наши судьбы. Но Господь оказался милостив и – не знаю, за какие такие заслуги перед ним – подарил нам счастье в лице нашего сына.
Тебя, наверное, удивляет, зачем я тебе рассказываю эту историю.
А объяснение очень простое. Сейчас я скажу тебе то, что не решался сказать все эти годы. Я рассказываю тебе это, потому что... Потому что этой женщиной была твоя мать – Анна-Женевьева... И потому что каждый раз, называя тебя сыном... я говорил правду...
Потому что ты был не только моим духовным сыном.
Потому что... ты мой КРОВНЫЙ сын...
Прости меня. Прости, что не сказал тебе этого раньше. Меньше всего на свете я хотел причинить тебе неприятности. Будучи сыном герцога де Лонгвиля, ты имел все – положение в обществе, титул. А если бы всплыло твое истинное происхождение, мне даже думать страшно, как все могло бы обернуться для тебя и для твоей матери. Наше общество беспощадно к незаконнорожденным.
Сейчас я говорю тебе правду, потому что мои дни на этой земле сочтены. У меня даже не остается времени, чтобы лично приехать к вам, сказать вам, как я вас люблю и как мне вас не хватает.
Я даже не уверен, хватит ли мне времени вернуться в Испанию, чтобы успеть там сделать дела, незавершение которых может сильно повлиять на судьбы многих сильных мира сего.
Прости меня... сынок...
Моей самой большой мечтой было обнять тебя, сказать тебе, как я любил, люблю и всегда буду любить тебя и на этом свете, и на том.
Но, видимо, я слишком много грешил, чтобы Господь удостоил меня этой милости.
Поэтому я сейчас хочу сказать последнее. Я люблю тебя, сын мой... и прошу простить меня, если что-то было не так...
Твой отец, Рене дЭрбле, герцог дАламеда»
Анри сидел, словно пронзенный молнией, этим неожиданным открытием. Аббат дЭрбле – его настоящий отец? Это казалось невероятным. Но постепенно Анри вспоминал, как светились теплотой и любовью глаза аббата, когда они встречались, как он опекал Анри и выслушивал все его откровения. Анри всегда знал, что его духовник приедет, стоит только Анри попросить его об этом. Получается, что все эти годы рядом с ним был его отец, а он даже не догадывался об этом! Как же он ничего не заподозрил! Ведь, если задуматься, он был совершенно не похож на герцога де Лонгвиля. Ни характером, ни привычками... А, когда рядом оказывался аббат, сердце Анри переполняло необъяснимое чувство к этому человеку. Анри не мог понять, почему ему всегда было так хорошо рядом с Арамисом, почему его всегда к нему так тянуло.
«Это был голос крови...» – только сейчас понял Анри...- «Меня тянуло к нему, потому что голос крови не обманешь... Отец...»
И Анри впервые в жизни понял, что плачет.
Анна-Женевьева сидела за ночным столиком, в сотый раз перечитывая письмо Арамиса, когда раздался стук в дверь, и после ее «входите» в комнату вошел Анри.
На его растерянном лице она увидела множество чувств и эмоций, но не увидела того, чего опасалась – осуждения – и камень упал с ее души.
- Анри, сын мой...
- Матушка... – Анри опустился на колени перед ней. – Почему вы не сказали мне раньше?
- Ах, сын мой... Что сейчас говорить об этом... Рене... Ваш отец... он... – Она всхлипывала, не зная, сказал ли Арамис сыну, что умирает.
- Отец умирает... – Продолжил за нее Анри.
Они посмотрели в глаза друг другу, и Анри вдруг понял, что должен сделать. Он еще ничего не сказал, а Анна-Женевьева уже прочитала на его лице, что сын принял какое-то решение.
- Простите меня, матушка, но то, что я собираюсь сделать, я сделаю даже если вы запретите мне это. Я принял решение, и никто меня не остановит. Я немедленно еду в Испанию. Я еду к своему отцу.
- Анри... – Анна-Женевьева обняла сына и поцеловала его волосы... – Я не буду вас удерживать. Я буду только молиться, чтобы вы успели. И если Господь будет милостив к нам, скажите ему... скажите Рене...
- Я скажу отцу, что вы любите его. – Закончил за мать Анри и по ее улыбке понял, что угадал ее мысли.
На поместье де Лонгвиль уже опустилась глубокая ночь, когда Анри, взяв с собой лишь самое необходимое и, конечно же, письмо Арамиса, вскочил в седло, готовый отправиться в долгий путь. Анна-Женевьева перекрестила сына, они встретились взглядами.
- Пусть Господь будет с Вами, сын мой.
- Я должен успеть.
И с этими словами Анри дЭрбле (иначе он уже себя не воспринимал) пришпорил лошадь и с максимальной скоростью, на которую был способен его арабский жеребец, направился в сторону испанской границы.
«Я должен успеть... Я должен успеть...» – как молитву повторял он.
Над испанской резиденцией генерала Ордена иезуитов величественно всходило солнце. ДАламеда медленно подошел к окну. Вот уже неделя, как он вернулся в Испанию и уже успел завершить самые важные дела. Часть документов была сожжена в камине, другая часть зашифрована так, что могла быть прочтена лишь единицами, знающими шифр тамплиеров. Были написаны все необходимые письма. Еще раз было прочитано завещание и внесены небольшие изменения. Оставалось лишь то, что он мог позволить себе не закончить, если вдруг Господь, наконец, призовет его к себе.
Но вот уже который вечер он закрывал глаза, понимая, что может уже их не открыть, и вот уже которое утро снова просыпался после зыбкого сна, который ему давали сильное снотворное и обезболивающие, понимая – всевышний пока не торопиться забрать его к себе.
С каждым днем дышать становилось все труднее, он уже почти не вставал с кресла, так как каждый шаг вызывал жуткую боль, скрывать которую ему помогала лишь многолетняя мушкетерская выдержка.
«Господи...» – думал он, смотря, как медленно заливается летним солнцем город. – «Почему ты не облегчишь мои страдания и не заберешь меня к себе? Неужели я так много грешил, что ты так меня решил напоследок наказать. Засыпать каждый вечер в надежде обрести облегчение в смерти и просыпаться, понимая, что облегчения пока еще не наступило – это наказание похуже страшного суда. Почему, Господи?»
Он смотрел на икону Всевышнего в ожидании ответа, но Господь молчал.
В дверь постучали. После секундной паузы вошел Иларио – его секретарь. Ему было почти сорок лет, из которых последние двенадцать он был рядом с Арамисом. Иларио был единственным в его ближайшем окружении, кто имел право входить в покои генерала Ордена вообще без стука. За последние годы он стал ему как сын. Арамису порой даже казалось, что они с Анри чем-то похожи. И тогда, когда он не мог быть рядом с сыном, всю свою нерастраченную любовь и заботу он переносил на Иларио.
- Монсеньор... – Иларио склонился в почтительном поклоне. – Ваше лекарство.
- Думаешь, стоит, сын мой? – Слабо улыбнулся Арамис.
- Раз Господь пока держит вас в этом мире, значит, так надо, значит, еще не все вами закончено здесь. – И он протянул ему бокал с отваром.
Арамис послушно выпил.
- Мне нужно написать два письма. Меня беспокоить только в самом крайнем случае. – дАламеда протянул руку Иларио, и тот почтительно поцеловал перстень с серым камнем.
- Слушаюсь, монсеньор. – И Иларио вышел из комнаты, оставив Арамиса одного.
С трудом превозмогая боль, тот медленно подошел к столу.
Иларио же, закрыв дверь, готовился уже было приступить к ежедневному разбору утренней почты, как вдруг тишину резиденции нарушили громкие шаги, и в приемную стремительно вошел молодой человек в запылившемся костюме. Если бы на его пути ненароком оказалась бы какая-нибудь преграда, он был легко снес ее, даже не замедлив хода.
Юноша, не сбавляя скорости, направился к дверям покоев Генерала Ордена, и Иларио едва успел фактически грудью закрыть ему путь, встав вплотную к дверям. Гость в последнюю секунду замедлил шаг, иначе просто снес бы дверь вместе с Иларио.
- Сударь. – Иларио, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, с достоинством держал оборону. – Вы всегда так врываетесь? Кто вы и что вам надо?
- Мне нужно видеть герцога дАламеда. Это очень важно.
- Потрудитесь представиться и доложить причину вашего визита. Я сообщу ее Его Высокопреосвященству и, если он посчитает нужным...
Иларио не успел закончить, как по ту сторону двери раздались медленные шаги, и двери распахнулись.
Арамис, услышав шум, решил сам посмотреть, что происходит в приемной. В последние дни самым громким звуком в этих стенах был только бой настенных часов. А потому новые звуки вызвали его интерес и озабоченность.
Открыв дверь и увидев причину шума, Генерал Ордена растерянно замер в дверях... Перед ним стоял, с трудом переводя дыхание после долгого пути... Анри...
Их глаза встретились, и Арамису показалось, что земля уходит из-под ног. Он ухватился за косяк двери, не замечая испуганных глаз Иларио, который переводил взгляд с хозяина на гостя, каким-то внутренним чутьем понимая, что между ними есть неизвестная ему связь.
Наконец, Арамис смог взять себя в руки.
- Иларио, я ждал этого юношу. – Арамис не сводил глаз с сына, а Анри с трудом сдерживал себя, чтобы не броситься в объятия отца на глазах у секретаря.
«Я успел... я успел...» – Мысленно повторял он, вспоминая, как последние дни мчался, не зная сна и отдыха, останавливаясь лишь для того, чтобы сменить лошадь. – «Спасибо, Господи...»
- Нам нужно поговорить. Не беспокоить нас. НИКОМУ! – Властно произнес генерал Ордена.
Иларио склонился в почтительном поклоне, не привыкший обсуждать распоряжения хозяина. Он подождал, пока Арамис и неизвестный юноша скрылись в кабинете, и закрыл двери.
Едва раздался хлопок закрывшихся дверей, как Анри бросился к Арамису.
- ОТЕЦ! – Он замер, смотря на спину того, кого он знал столько лет, как своего духовника, и в ком только несколько дней назад обрел отца.
Арамис вздрогнул, услышав слово, которое уже и не мечтал услышать. Он повернулся к сыну, и Анри увидел в его глазах слезы. Анри подошел к нему, опустился на одно колено и коснулся в почтительном поцелуе руки. Рука отца дрожала, он порывался что-то сказать и не мог. Анри поднял на него глаза, полные обожания и тоски. Тоски по утраченному времени, когда он не знал правды, тоски по не сказанным словам любви и не проведенным вместе дням.
- Сынок... – Наконец, дрожащим голосом смог произнести Арамис – Сын... мой...
Анри вытащил из внутреннего кармана камзола письмо, которое Арамис сразу узнал – то самое письмо, которое он писал бессонной ночью в доме Портоса.
- Отец, я все знаю.
- Прости меня, сын мой. – Арамис ласково коснулся волос сына, смотрел на него, словно в первый раз, и не мог насмотреться.
- За что, отец? Мне не за что вас прощать. Да, вы не говорили мне правды о моем рождении. Но вы всегда заботились обо мне, любили меня. Я всегда знал, что могу рассчитывать на вашу защиту и помощь.
- Да я бы жизнь за тебя отдал... – Голос, которым Арамис сказал эти слова, не оставлял сомнения в их искренности.
- Я знаю. – И Анри порывисто обнял отца.
Он каждой клеточкой своего тела впитывал неведомую ему ранее близость родного человека, вдыхал родной запах, который помнил с детства, когда он был еще маленьким, а Арамис, в редкие свои приезды, украдкой от герцога де Лонгвиля с помощью Анны-Женевьевы проникал в комнату Анри и часами сидел у кроватки сына и смотрел, как тот спит. Анри не помнил этого, но запомнил запах, теплый запах рук, который гладили его волосы, и теплоту губ, которые целовали его щеку. И сейчас эти детские воспоминания всплыли в его памяти. Он вдруг понял, что это он, Арамис, его отец, гладил его тогда по голове и целовал на прощание перед тем, как снова исчезнуть.