Ил. 2. Модель проекта площади Победы, арх. Фридрих Скуиньш и Георг Дауге
Отгороженные от берега реки компактными общественными постройками, пятна стадиона и площадки для певческих фестивалей располагались, согласно этому проекту, в точности симметрично относительно разделяющей их посредине аллеи. В конце аллеи была предусмотрена башня высотой 60 метров, у которой могли завершаться праздничные шествия. Ее предлагалось использовать как место памяти героев народа, наверху же сооружения возможно было представить себе чашу для Огня победы.
Проект Скуиньша и Дауге заслуживает здесь столь подробного описания и чести быть отнесенным на передний план среди других проектов-победителей, поскольку после повторного рассмотрения всех заявок, поданных на конкурс, именно Скуиньшу доверили руководство разработкой окончательного проекта. По горькой иронии судьбы, архитектору, удостоившемуся этой высокой чести, оставалось жить на родине совсем недолго. Именно немецкие корни склонили его к решению участвовать в несколько поспешном «переселении» прибалтийских немцев вследствие пакта Молотова – Риббентропа 23 августа 1939 года. Переселение предполагалось еще в секретном соглашении между Германией и Советским Союзом, перед тем как в октябре 1939 года, параллельно с фактическим началом процесса миграции, между рейхом, латвийским и эстонским правительствами были заключены официальные соглашения, в которых, устанавливая порядок освобождения прибалтийских немцев от латвийского и эстонского гражданства, обходили молчанием прежде всего имущественные вопросы. Меньшинство прибалтийских немцев игнорировало призывы покинуть Латвию и Эстонию до самого конца 1939 года, хотя лучше было бы подождать еще год, когда после присоединения этих стран к Советскому Союзу для них неожиданно вновь открылась возможность «второго переселения».
Скуиньш сравнительно поздно воспользовался шансами, вытекающими из его немецко-латвийского происхождения. Тем не менее именно это дало ему возможность в 1941 году перебраться из Риги непосредственно в Берлин. Позже, в ГДР, где он руководил институтом при Немецкой строительной академии, он оказал влияние – пусть в неравной степени – на внешний облик двух известных зданий. В течение двух лет с 1949 года он возглавлял архитектурный отдел проектной мастерской нового здания советского посольства в Восточном Берлине, а в 1953/54 году состоял главным архитектором в мастерской по проектированию здания оперы в Лейпциге. Достойно упоминания и то, что в 1945–1948 годах Скуиньш занимал пост архитектора при магистрате Большого Берлина, ибо именно в этом качестве ему, возможно, иной раз случалось поглядывать на олимпийский комплекс 1936 года, вспоминая при этом свой проект площади Победы в Риге. Соответствующие ассоциации могут возникнуть и у нас, поскольку оба проекта вполне соразмерны по размаху. По крайней мере, ясно, что в этом случае в Латвии замахнулись на градостроительный проект фактически масштаба «большой диктатуры»; провал же замысла объясняется тем, что в Риге 1930-х годов не предполагалось никаких крупных спортивных мероприятий международного уровня с фиксированными сроками проведения – таких, как Олимпийские игры, например, для которых Берлин был просто вынужден подготовиться.
Массовым мероприятием, для которого площадь Победы даже в недостроенном состоянии была признана удовлетворительной, стал вошедший в анналы латвийской истории певческий фестиваль 1938 года. Ему было суждено остаться самым крупным мероприятием в Риге, проведенным здесь, на левом берегу Западной Двины, хотя даже в 1940 году та многофункциональная площадь, какой желал видеть ее Ульманис, все еще не сформировалась здесь настолько необратимо, чтобы могла показаться советской власти, даже с учетом политико-идеологических корректив, стóящим завершения проектом. Половинку названия сохранила, впрочем, и при советской власти, и после нее бóльшая часть этой территории: с послевоенных лет в топографию Риги она вошла не как площадь, а снова как парк. Архитектурный акцент местности с тех пор представляет один-единственный, сооруженный в 1985 году и неоднозначно воспринятый в постсоветской Латвии памятник.
Несмотря на провал проекта площади Победы времени Ульманиса, в нем бесспорно нашла выражение некая до сих пор неизвестная форма прославления спорта. Вместе с тем остается неразрешенным вопрос, в какой мере в то время, когда над этим проектом велась работа, переоценка коснулась конкретно футбола, о чем свидетельствует учрежденный президентом Ульманисом кубок. В 1937-м и в два последующих года ведущие футбольные команды страны были приглашены, помимо ежегодной борьбы за титул чемпиона, сразиться между собой также и за кубок, что было гораздо престижнее любого прежнего регулярного соревнования, не считая чемпионата страны. Дважды, в 1937 и 1939 годах, кубок завоевывал восьмикратный чемпион Латвии клуб «Ригас футбола клубс», тогда как в 1938 году он достался клубу, которому в титуле чемпиона регулярно отказывали. Название этого клуба было, между тем, иным, чем при его создании в 1927 году; ибо после того, как в течение более чем десяти лет он производил фурор как «Рига вандерер» (SV Riga Vanderer), внезапно обнаружилось, что по вступлении в силу одного из принятых режимом Улманиса законов о леттизации имен в стране название его, как и имена тысяч частных лиц, подлежит адаптации к латышской языковой среде. Так старое название клуба уступило новому, «Ригас вилки» (Rīgas Vilki, «Рижские волки»), образованному вполне во вкусе Ульманиса. В очередной раз политический акт, который, казалось, должен был бы затрагивать в большей степени иные сферы жизни, нежданно быстро возымел характерные последствия и в области спорта.
Еще более нежелательным, чем непривычно звучащие названия клубов, режиму, возглавившему Латвию в 1934 году и столь упорно озабоченному единством народа, должно было представляться выяснение отношений между приверженцами разных клубов – побочное явление футбола, о котором тогда слишком охотно умалчивали и о котором в результате осталось не слишком много упоминаний. Известно все же, что ни одного клуба оно не коснулось так сильно, как СК «Рига вандерер», или ФК «Ригас вилки». Если, как в тогдашней Риге, многие лучшие футбольные команды собирают своих почитателей на ограниченном пространстве, случаи проявления силы априори предсказуемы; в нашем же конкретном случае причина их была в том, что клуб «Рига вандерер» в 1927 году непосредственно после своего основания и вопреки прежним заверениям успешно переманил ряд игроков из «Ригас футбола клубс». Разногласия вспыхивали, среди прочих, из-за кандидатуры игрока национальной сборной Арвида Юргенса (1905–1955) – вратаря того состава сборной, который в 1924 году участвовал в Олимпийских играх в Париже.
В 1936 году Юргенс в очередной раз стал олимпийским победителем, на сей раз благодаря своей страсти к хоккею, которую переживал особенно сильно с 1932 года и которая обеспечила ему возможность принять участие в Зимних играх в Гармиш-Партенкирхене. В дальнейшем свою многосторонность он доказал в баскетболе: в этом виде спорта он входил в состав команды, одержавшей победу на чемпионате страны 1925 года. Тройной талант Юргенса сделал его одним из величайших спортивных идолов в истории Латвии – хотя «историю Латвии» и здесь, впрочем, опять же можно заменить на «историю Риги», поскольку в 1920–1930-х годах ни в одном из указанных видов спорта он не участвовал в соревнованиях, проходивших вне столицы.
Между видением и прагматизмом: спортивные постройки как часть советского градостроительного наследия Риги
Если во времена Ульманиса еще существовали конфликты вроде тех, что затронули Арвида Юргенса, «Рига вандерер» и «Ригас футбола клубс», то в первые же годы советской власти они были улажены благодаря преобразованию ландшафта латвийских клубов. То, что ядро довоенных команд в полном составе вошло в одну из вновь сформированных команд, произошло абсолютно случайно. Ибо объявленное в 1939 году «переселение», о котором говорилось выше в связи с архитектором Скуиньшем, как и бегство в 1944 году, когда многие сочли изгнание меньшим злом ввиду предстоящего возвращения в Прибалтику советской власти, нанесли урон, само собой разумеется, и кругу спортсменов высокого класса. Юргенс, к примеру, умер в канадском Монреале, где основал один из центров латышской эмиграции за океаном.
Для латышей, которые на всем протяжении Второй мировой войны жили на своей родине и время от времени посещали спортивные мероприятия в качестве зрителей, в послевоенные годы вошло в своеобразный обычай чествовать среди членов тогдашних местных команд как «своих», так и тех спортсменов, что впервые прибыли в страну после 1945 года, в рамках организованного в целях советизации Прибалтики массового притока населения из других частей СССР. Так в отдельном виде спорта находили выражение те симпатии латвийских зрителей, что в других видах могли едва ощущаться, не говоря уже об их открытой артикуляции. Демографические процессы, которые изменяли Прибалтику в середине столетия, необходимо учитывать, когда дело касается причин подъема или упадка отдельных видов спорта в период вхождения Латвии в состав Советского Союза.
Если сегодня кто-то пожелает углубиться в историю спорта Латвийской ССР, то смены предпочтений среди разных видов спорта покажутся ему менее удивительными, чем то, как часто в латвийском профессиональном спорте советского периода менялись названия клубов. Общество «Динамо» (Рига), основанное в 1940-м, прежде всего – тяжеловес в 1980-е годы в советском хоккее, в промежуток с 1949 по 1968 год было известно как «Даугава» (Рига); впрочем, даже это название клуб носил с перерывом в конце 1950-х годов. Вместе с тем интересующихся спортивными сооружениями и их историей легко могут ввести в заблуждение совпадение названий многих футбольных стадионов – в том числе двух из тех, которыми после заката Советского Союза располагала Латвия и которые преимущественно считались пригодными для проведения международных встреч. Оба назывались «Даугава», но только один из них находится в пределах досягаемости от соответствующей реки в столичном регионе, в то время как другой расположен в 190 километрах по прямой от берегов Западной Двины, то есть Даугавы, в парке вблизи залива на окраине Лиепаи. Более новый из них, рижский, был завершен строительством в 1958 году, отчего относился к числу самых ранних спортивных строительных объектов большого масштаба в Латвийской ССР и в известной мере символизировал преодоление исполненного лишений восстановительного периода, на протяжении которого советская администрация едва ли рассматривала подобные проекты как дело первостепенной важности. Впрочем, стадион в этом смысле не остался единственным в своем роде символом; к числу реликтов строительной деятельности в спортивных целях тех лет вполне можно отнести, к примеру, и Национальный спортивный манеж (латв. Nacionālā sporta manēža) близ улицы Краста, юго-восточной магистрали в Риге.