– Давай, давай, кушай. А то вернется твой лох печальный, отберет, хоть и учитель.
– Я потом, – сказала Валя.
– Нет, ты сейчас, – настаивал Эдик.
– Ну, это… мне работать надо, дяденька.
– Блин! Я же тебе сказал? Сказал, а?
И Валя принялась разворачивать шоколадку, шуршать золотцем. Эдик, прищурясь, наблюдал. Она осторожно откусила краешек плитки.
– Да ты не стесняйся… И ничего и никого не бойся. Лоха своего не бойся. Никого. Это я тебе говорю. Бьет он тебя?
Валя испуганно замотала головой.
– Ладно. Но если что – мне говори. О’кей?
Валя кивнула.
– Договорились, – внезапно почти сладким голосом протянул Эдик и погладил темную прядь ее волос.
Валя отшатнулась.
– Ну, ну, ровно жеребчик, – вкрадчиво задушевно продолжал Эдик. – Зачем же так?.. Как будто необъезженная, а? Ну, ну, будь хорошей, во мне-то сил поболее, чем в лохе печальном.
Бледнея, Валя отступала. Эдик приближался. Она еще ела шоколадку как бы во сне.
– Нет, ну точно, как необъезженная кобылка-то. А? А? Ну, не дури, иди сюда. Все будет хорошо, знаешь, как в песне поется.
Валя дернулась от его рук, ударяясь о клетки. Шоколадка выпала.
– Э! Ты клетки свернешь, кобыла! Ну чего? Не строй из себя цацу!
По щекам Вали потекли слезы.
– Дяденька, дяденька, – бормотала она, еще дожевывая шоколад.
– Да что за черт! – не выдержал Эдик. – Что? Необъезженная?
Валя, внезапно сообразив, что он имеет в виду, закивала энергично и вправду делаясь похожей на лошадку, пони.
Эдик выпятил нижнюю челюсть.
– Да ну?..
– Вот истина, – откликнулась она и перекрестилась.
Эдик напряженно соображал и вдруг рванул ширинку, обнажаясь.
– Ладно, хоп! – голос его звучал придушенно, яро. – Но я же говорил… говорил, что у меня еще есть… На-ко, давай…
И он схватил Валю за волосы.
Да, перед Васей
…Да, перед Васей как будто из-под земли вырос тот мужик. Темно он смотрел в лицо Васе.
– Куда спешим, уважаемый? – хрипловато спросил он.
– Куда надо, – ответил Вася, собираясь пройти мимо.
Но мужик заступал ему дорогу, качая головой.
– Да понятно. Только есть один вопросик. Постойте. Так. Про одну деваху. Вальку с Соборной горы.
– Что? Какая… – начал было Вася, но тот оборвал его.
– Не надо, уважаемый, ага? Белочка видела, как вы ее уводили. Да?
Стоявшая позади него бабенка ответила боязливо и в то же время как-то нагло:
– Он самый.
– Вот видите, уважаемый?
Манера говорить у этого человека тоже была странной, смесью глубокой приниженности и в то же время чего-то холодного, жестокого. Так в прогретой июльской реке иногда попадаются ледяные слои родников. От его голоса и бросало сразу в жар и в холод.
– Никуда я никого не уводил, – ответил Вася. – Люди не лошади, а я не цыган, прлоклятье.
– А? Не понял…
– Эй, ну что, приобрел ледокол? – вступил в разговор кто-то еще.
Все обернулись. Это был один из тех диванных горцев, с пышными усами, как бы пересыпанными солью с перцем. Он улыбался. Выпуклые темные глаза были насмешливы.
– Да, да, – ответил торопливо мужик в кожанке, стараясь загородить невысокого запарившегося Васю в полупальто.
– Э-э, зачем не даешь человеку сказать? – спросил горец.
– Я-а?.. – переспросил мужик в кожанке. – Да что вы!.. Пусть говорит.
Голос его был угодлив.
– Ну так что? – спросил горец.
Вася улыбнулся ему и, перехватив удобнее лямки, пошел.
– Купил, – говорил он, идя рядом. – За пять тысяч. С веслами, сиденьями…
Горец важно кивал.
– А насос?
– И насос есть в комплекте.
– Рыбку будешь ловить, а? Сетью? – спрашивал, посмеиваясь, горец.
– Нет, зачем, – отвечал Вася. – Так просто.
– Как просто?
– Удочкой.
– А, – откликнулся горец, махнув тяжелой рукой, заросшей черными волосками чуть ли не до ногтей. – Тут у вас и рыбки-то нет, э, совсем, да? Настоящей. Форели, как в горах, в чистых ручьях, знаешь?
– Что?
– Какая чисты-ая там вода, э? – Горец причмокнул. – Хрусталь!..
– Да, знаю.
– Откуда? – не поверил горец.
– Бывал там, ездил автостопом еще студентом.
– А? Где именно?
– В Пицунде.
– Тэ!.. – воскликнул горец, снова отмахиваясь. – Там все пасутся. Есть места настоящие. И электроудочками, как у вас, там рыбу никто не выбивает. Мы любим свои реки, свою землю.
– Мы тоже, – ответил Вася неуверенно.
Горец засмеялся, показывая крупные зубы, играя глазами.
– Э, дорогой, не смеши. И не сердись. Но у вас земля как мачеха. Или забитая дурочка, э?
Вася и сам так считал, но сейчас не хотел уступить самоуверенному горцу.
– Лучше бы сказать: забытая. Потому как дали неоглядные, народу мало…
– А я слышал, дельные люди и советуют Путину: перенеси Москву на Урал. Тогда и видно будет лучше, э?
Вася покосился на горца и ненароком повел глазами дальше: позади маячила та парочка. Черт, они шли за Васей.
– Ну, – сказал Вася, – тогда уж точно век Европы не видать!
– Ха-ха-ха! – засмеялся горец. – А ты себе на уме, рыбачок.
Они снова оказались перед павильоном с выставленными на улице креслами и диванами, затянутыми пленкой. Те же торговцы покуривали у входа. Увидев Васю, они заулыбались.
– И где твой ли-едоруб?! – воскликнул парень с тонкими усиками.
Но тут в соседнем ларьке врубили оглушительную музыку и все потонуло в ритмах, визгах. Морщась, горцы заругались, наверное, – по крайней мере, такие были у них лица. И Вася прошествовал дальше, не отвечая на реплику.
Выйдя на тротуар возле большого магазина «Байкал» с синей чайкой вверху, Вася остановился, огляделся… Сразу заметил мужика в кожанке и его спутницу. Но разговор с горцем как-то по-особенному настроил его. Он вдруг почувствовал нелепость всей этой беготни по лабиринтам ларьков. От кого и почему он должен скрываться?.. Ну, да, есть, конечно, причины. Но неужели и эти нищеброды посягают на его свободу? В том, что это знаменитый Мюсляй, Вася уже не сомневался. Действительно, у него глаза были как сливы. Хотя, кажется, его прозвали так не за глаза. Свободный человек не обязан отвечать любому прохожему, если, конечно, тот не в форме полицейского. И хотя Васина свобода была ворованной, он решил вести себя именно, как свободный человек, и баста. Ведь этот Мюсляй ничего не знает.
И он спокойно смотрел, как тот приближается. Вытер пот со щек, пригладил рыжеватые взъерошенные волосы. А Мюсляй не сразу подходил, а как-то топтался, озирался, принюхивался. Кажется, знакомство Васи с горцами сбило его с толку…
Наконец, он направился к Васе. Бабенка потащилась было следом, но тот ее остановил одним властным жестом. Вася смотрел на него, пытаясь определить, сколько ему лет и что это вообще за человек. Мюсляй был высок, коренаст, темен. На всем его облике лежала какая-то темная печать, тень и особенно на лице, странно нечистом. Лет ему было, вероятно, сорок или сорок пять. Он остановился возле Васи, бросая взгляды на него и вокруг.
– Что еще? – не выдержал Вася.
Мгновенная улыбка блеснула зубами, белками глаз. Зубастая была улыбка. Желтозубая. И тут же исчезла.
– Нет, ничего, – ответил Мюсляй.
Голос его был крепок и груб.
– Я же сказал, – проговорил Вася.
– Ну, конечно, конечно, – заискивающе ответил Мюсляй. – Я понял. Она могла уйти и с кем-то другим.
– Тогда… что вам надо? – спросил Вася.
– Ничего. Просто хотел узнать, если можно, где собираетесь рыбачить?
– Рыбачить?.. Речек да озер много, – ответил Вася.
– А откуда вы родом?
– Ну… какая разница, кто откуда.
Мюсляй кивнул.
– Все так, все правильно. Был бы, как говорится, человек хороший. А вы как раз из таких.
– Хых-хы, – просмеялся Вася. – Это еще неизвестно. Кто есть кто.
– Ху из ху, – подхватил Мюсляй, ощериваясь в улыбке. – Нет, оно сразу видно бывает. У кого есть дом, у кого его нету. Кто сам по себе, а кто подневолен.
– Да? – спросил Вася, с беспокойством глядя на него.
Тот кивнул.
– Да. – Он снова кивнул и повторил: – Да. У вас вот дома-то скорее всего и нету.
– Хых-хы!.. Это почему же?
Мюсляй пожал плечами, развел большими руками с грязными выпуклыми ногтями.
– Не знаю. Хотя интересно было б и узнать.
– У меня дом есть, – сказал Вася. – В деревне.
– В какой?
– Ну… в Ивантеевке, – брякнул Вася, предполагая, что звучит это вполне по-деревенски.
Мюсляй ухмыльнулся.
– Это же в Подмосковье? И не деревня, а город. Я знаю.
– Ну… поселение, – пробормотал Вася и начал краснеть.
– Так это вы оттуда к нам за лодочкой-то приехали? – делано изумился Мюсляй.
– Да, здесь у вас дешевле, – тут же нашелся Вася.
– Думаю, что разницу, если такая имеется, расходы на бензин пожрут, – ответил Мюсляй.
– Дерьмо, зараза, – пробормотал Вася, еще гуще заливаясь краской, что вообще обычно у рыжих тонкокожих людей.
– Ась?
– Да жарко, – объяснил Вася, знавший за собой эту особенность.
– Ну, если так одеться, – заметил Мюсляй. – Или в Ивантеевке еще зима?
Вася уже изнемогал от этого разговора. Вот пытка-то! – восклицал он в душе. И краснеешь как рак. На этом еще следак играл. Рыжим никакой детектор лжи не нужен.
– Да нет… просто… на всякий случай, – бормотал Вася, запинаясь и чувствуя себя нашкодившим школяром, пойманным директором или грозным завучем.
Он утер потное лицо.
– Да, вдруг придется заночевать на обочине, под кустом, – подхватил Мюсляй. – Тут путешествия такие, это уж точно. Ко всему надо быть готовым. Наша зона повышенного риска. Родина.
Вася глянул на него исподлобья.
– Так ведь? – спросил Мюсляй. – Как Мексика?
– Не знаю, я там не бывал.
– Мне она тоже только снилась, – сказал Мюсляй, улыбаясь. – Вдруг попал в горы ихние, книжку нашел, открываю, а там написано, что в двадцать втором веке процветать будут… эти… инки и янки.
– Инки и янки? – невольно заинтересовался Вася.
– Ага, – откликнулся добродушно Мюсляй.
– Похоже на анаграмму.
– Ась? Чего? – переспросил Мюсляй, но в его глазах промелькнуло что-то такое, заставившее Васю усомниться в его непонятливости.
– Анаграмма вам приснилась, – повторил Вася.
– Да, упустил, – сказал Мюсляй, – не только в двадцать втором веке, там было написано, но и в двадцать четвертом. То есть, выходит, америкосы и тогда будут рулить?
– Инки жили в Южной Америке, – заметил Вася.
– Ну, все равно американцы же. Соседи. У них и территории похожи, если вспомнить школьный атлас.
– Точно! – воскликнул Вася. – Анаграмма и здесь: Южная и Северная Америки. Материки очень похожи.
– Во, – сказал Мюсляй, посмеиваясь. – Значит, правду прочитал. А мы, извиняюсь, снова будем в…
Но договорить он не успел, его прервало появление джипа.
Вася с облегчением подхватил свои мешки. Мюсляй зорко глядел и опасливо сторонился, готовый пуститься наутек. Борис Юрьевич вышел, открыл кузов, спрашивая, все ли купил Вася, тот отвечал утвердительно. Мюсляй, отступив, глядел на номера. Потом обратился к Борису Юрьевичу, приниженно сгибая шею:
– Теперь на рыбалку?
Борис Юрьевич посмотрел на него, перевел взгляд на Васю. Тот уставился под ноги.
– Ну да, – ответил фермер.
– А речка там, в Ивантеевке, у вас рыбная? – поинтересовался Мюсляй.
Вася быстро взглянул на него, потом на Бориса Юрьевича и торопливо пошел к дверце, потянул на себя.
– Почему в Ивантеевке? – переспросил фермер. – У нас своя река. Рыбы не так много, но есть.
– Борис Юрьевич, поехали? – сказал Вася.
Тот с легким удивлением взглянул на него.
– А, – ощерился в улыбке Мюсляй. – Я и смотрю, номера-то у вас не московские. А где, извиняюсь, деревня? Может, мне эти места знакомые?
Борис Юрьевич подходил к дверце, открывал ее.
– Деревни там уже нет, – сказал он.
– Ба! – воскликнул Мюсляй, идя следом за ним. – А что, так, в палатках живете? Еще же нет рыбалки хорошей? Вода мутная?
– Да зачем в палатках. Там ферма.
– Так вы фермер? – догадался Мюсляй.
– Да.
– Во! Не видел живого еще фермера, хотя все о них говорят, – сказал Мюсляй. – Так, постойте, а нет ли у вас работенки какой?
Борис Юрьевич смерил Мюсляя взглядом.
– Работа всегда есть, – сказал он.
– Так, может, договоримся? Я бы на сезон со всем удовольствием. Не скажете адресок?
Борис Юрьевич полез в боковой карман и достал визитку.
– Вот.
– Так, может, сразу и сговоримся? Я и поеду? – обрадовался Мюсляй.
– Мест нет больше, – ответил Борис Юрьевич.
– А я могу и на колени к нему сесть. Или пусть он ко мне.
– Дерьмо, зараза! – выпалил Вася со своего места.
– До первой патрульной машины? – спросил Борис Юрьевич.
– Я могу и в кузов лечь, – не отставал Мюсляй. – Буду все делать, навоз разгребать, дрова колоть, воду таскать, коров пасти, землю рыть.
Борис Юрьевич приподнял ладонь, останавливая этот напор.
– Ну, ну. Хорошо, звоните или приезжайте и поговорим.
Мюсляй радостно улыбался, разевая широкий рот.
– Договорились, командир. Заметано. Буду. Ждите! Пока-пока! – крикнул он уже Васе, пригибаясь, черно заглядывая сквозь стекло и взмахивая крупной пятерней с грязными ногтями.
И джип отъехал.
– Знакомый? – спросил Борис Юрьевич, выруливая на дорогу.
– Дерьмо! Зараза! – отозвался тут же Вася.
Борис Юрьевич удивленно посмотрел на него.
– Прицепился, откуда-то вылез, из какой-то помойки, нищеброд, бомж, моральный калека.
– Да?
– Да! По всему видно – сволочь отъявленная, – продолжал горячиться Вася. – Он вам всю ферму разворует.
– Хм… Да тут такое дело, – проговорил Борис Юрьевич, – приличные-то люди не идут. Не хотят ни хрена на земле работать. Разучились.
– Еще бы, – тут же подхватил Вася, – как однажды выразился Лукашенко: крестьян давили-давили, яйца и пропали.
Борис Юрьевич рассмеялся.
– Лукашенко?
– Ну или Черномырдин, – ответил Вася. – Два сапога пара.
– Но в точку. Ведь так и есть! – воскликнул Борис Юрьевич. – Какой, например, Эдик крестьянин? Он строитель. Или, допустим, я. Авиаинженер.
– Вы? – удивился Вася.
– Да.
– Вот это да. Что же вас привело?..
– Мечта.
– О земле?
– О свободе. Просел наш авиазавод, совершил жесткую посадку, сломал шасси, переломал крыло, а то и оба сразу. И все. Я в эту сферу и подался с мечтой о свободе. Ну, мол, как это обычно говорится в кино и книжках. Небо – свобода.
– А у меня – море, – сказал Вася.
– А у меня теперь – земля, – откликнулся Борис Юрьевич, ведя машину.
– «Земля и воля», была такая народническая организация, – сказал Вася. – А еще «Хлеб и воля», труд Петра Алексеевича Кропоткина.
– Террористы, – откликнулся Борис Юрьевич, снова с интересом взглядывая на Васю.
– Ну нет, сначала готовили революцию, крестьянскую, – сказал Вася. – Да либералы, как обычно, начали мямлить, ссылаться на реформы, молиться на прогрессивные тенденции, зараза. И все провалили.
– Революция все равно случилась, – напомнил Борис Юрьевич.
– Уже не та. А у «Земли и воли» программа была проста: анархия и коллективизм. В семнадцатом году власть перехватили… как в «Маугли». Волки охотились, а Шерхан прыгнул и сбил вожака, того и сместили. Власть перехватили шерхановцы да шакалы.
Борис Юрьевич посматривал на Васю, словно впервые видел, и, посмеиваясь, качал головой.
– Потом этот оскал Шерхана, зараза, все увидели: кровавые решетки ГУЛАГа, – продолжал Вася. – Вот вам воля. А хлеб? Страна полей голодала. Украинцы на улицах помирали, как собаки.
– Голодомор?
– Голодомир, – отвечал Вася, позабывший уже и о Мюсляе, и обо всем, что ему угрожало. – Вечный Голодомир и построили. Империю партчиновников и танков.
– Ну, голодомор это хохлы любят раздувать…
– Про пять-то миллионов мумифицированных? То же и про нас можно сказать, – возразил Вася, – любим раздувать, например, голод блокады.