– А что ты ахаешь? Ну? Ну? В вашей мифологии это возможно.
Валя хлопала в сумерках глазами, сверкала белками из-под одеяла.
– Не врубаешься? Ну, как это называется? Непорочное зачатие.
Валя быстро перекрестилась.
– Так то было чудо, – сказала она. – И голубь слетел от самого Отца. Голубь Святаго Духа…
И она начала напевать:
– Во славном было городе Вифлееме, / Во той стране было иудейской / На востоке звезда воссияла – / Народился Спаситель, Царь Небесный. / … – Тут она как будто съела слово. – …во убожестве приложился, / Во убогих яслях возложился, / Никто про его, света, не ведает. / Спроведали персидские цари…
И в это время на улице послышались громкие голоса, крики, смех и вдруг захлопали петарды, в вышине начали вспыхивать звезды фейерверков. Валя и Вася смотрели в окна. На их лицах мерцали отсветы.
– Совпало, – сказал Вася.
– Эти-то бесятся, – ответила Валя. – А пастухи и персидские цари ликовали.
Вася промолчал.
– И чего кричат? – продолжала Валя. – Не вешать ли и стрелять? Они и стреляют, обезьяны на джипах.
Покричав и порадовавшись фейерверкам, все снова ушли в дом. Но вскоре совсем поблизости от вагончика раздались голоса, мужской и женский.
«Какой-то сарайчик». – «Да». – «Пойдем туда». – «Нет». – «Почему нет?» – «Может, это хлев». – «Да нет, скорее какая-то подсобка… Ну-ка».
И кто-то подергал дверь, потом звякнул замком. Глаза Вали в темноте сверкнули.
«Закрыто, черт!..» – «Ладно… Прохладно. Пойдем в дом». – «Нет, нет… Давай… иди… ну…» – «Ах, перестаньте, Геннадий Иванович». – «Ну, ну… чего ты?..» – «Тут мокро, холодно, Геннадий Иванович… И вдруг кто-то придет?» – «Да ладно, козочка, ну иди давай, ты же козочка, а?.. Иди… юбочку так… так… ну… ну…»
На стену надавили.
«Геннадий Иванович… вы… вы… как же… Лучше уж в машину». – «Нет, на воле… нет, здесь… На природе… Люблю…» – «Так грязно… И холодно…» – «Это хорошо… хорошо… Она мать-земля… Давай, ну, давай, козочка… козочка».
Послышался нервный, но мелодичный смех. Потом кряхтение и ритмичное громкое дыхание. И тут Валя чем-то грохнула в стену. Наступила мертвая тишина.
– Что за хрень!.. – воскликнул придушенно мужчина.
– Кто здесь? Кто? – спрашивала женщина.
К окну кто-то приник. Валя накрылась одеялом с головой. Вася тоже.
– Ничего не видно, – проговорил мужчина.
– Пойдемте, пойдемте отсюда, Геннадий Иванович, пожалуйста.
– Я еще разберусь… что тут за бункер Гитлера.
Шаги удалялись. Все стихло.
– Вальчонок, – прошептал Вася.
– Чиво? – отозвалась Валя.
– Чем это ты?
– Поленом.
– Зачем?.. Нас могут найти, зараза, проклятье.
– Забоялася, что этот боров завалит дом.
– А если сейчас вернутся с факелами, фарами, прожекторами?
Валя молчала.
– Нет, я думаю, ты полная дура. А я дурак, что связался с тобой. Чего ты вообще ко мне прицепилась? Сидела бы себе спокойно в нищебродском скиту на горе посреди города. Давала Мюсляю. Генералу.
– Он старичок. И ничего я не давала…
Автомобили разъезжались поздно. В небо ударил еще один фейерверк.
И все стихло. Вася и Валя ждали, когда Эдик отопрет замок, но он не приходил. Валя зажгла лампу и начала возиться с дровами. Вася сидел неподвижно, потом не выдержал и пошел к ведру, ударил сильной струей. В вагончике пахло мочой. Вася отобрал у Вали нож и сам настрогал лучин, зажег огонь. Просохшие поленья быстро разгорались.
– Вот дерьмо-то, зараза, – бормотал Вася. – Сидим тут, сами как новозеландцы.
Валя прыснула в ладонь. Вася покосился на нее.
– А что? Так и есть, – говорил он. – Рлусские здесь как новозеландцы, в своей стране. Вся эта клика Россию и превратила в такой вагончик. Попы и чиновники построили себе рлай. Ну и капиталисты, конечно, лояльные к так называемому президенту, а на деле – обычному царю. Вот кому живется весело, вольготно на Руси. А остальные – новозеландцы в шедах. Сиди и жди, когда явится Эдик и умертвит французским способом, сдерет шкуру. Строили, строили, и наконец построили – Шед. Круто. Назло шведу, надменному соседу. Соседи тихонько строят капитализм с социалистическим лицом, ну а мы с грохотом и блеском – новый столыпинский вагон. Путинский. А на что мы еще способны? На что, Вальчонок?
Валя помалкивала. В вагончике стало теплее, и они улеглись на свои койки.
Чтение «Бхагавадгиты». Во время чтения всегда происходит что-то… Все искажается и куда-то обрушивается. Но в этот раз – все продолжалось.
Постучали.
Это были двое мужчин средних лет в строгих костюмах. Я понял, что надо выйти и следовать за ними, этими посланцами.
И мы летим. По воздуху, своими силами. Мысль о том, что если бы этот эпизод показывать в кино, то, конечно, лучше было бы лететь самолетом. Но здесь сам себе режиссер… Кто? Твоя внутренняя птица. И – раз, снялись и уже в воздухе. Внизу поля, деревья, в стороне деревня, дорога, высоковольтные столбы, всегдашняя преграда для полетов, но сейчас меня сопровождают ответственные лица, и проводов, гудящих от напряжения, можно не бояться.
Но мои сопровождающие вдруг по какой-то причине отстают, – отстали, и я сразу запутался в кроне высокого сухого дерева. И они меня потеряли. Из кроны я еле сумел выбраться, ветви твердые, как железо. Дальше простираются зеленые холмы, поля и серые воды, по волнам плывет корабль.
Лететь я почему-то уже не могу. Вот дерьмо, зараза… Пошел по земле. И выхожу… выхожу к монастырю? Монастырь католический, по-моему. Не знаю.
Легко попадаю внутрь, иду через помещения, галереи, затягиваясь сигаретой, через комнаты, в которых спят женщины. Монахини.
Вышел и снова узрел зеленые дали. Простор великий. Интересно, что это? Где? Италия? Испания? Или Россия?
Вижу женщину, она собирает хворост и приговаривает: «Как чудно разжигать огонь во вселенной. Как чудно разжигать огонь во вселенной».
И тут вывернулся откуда-то мужик в серой дерюге, подпоясанной веревкой, с всклокоченными волосами и бородой.
– Ты прощен в последний раз!
Так возвещает он.
Что? Кто? За что? Почему? Я не нуждаюсь ни в чьих прощениях, какого черта…
В вагончике было темно, где-то поблизости посапывала дурочка.
Снаружи храм какой-то чудной: колонны, каменные фигуры голых мужчин, – но внутри русская церковь, там все обшито резным деревом. Красота-а! Дверь за нами закрылась, музыкально прозвучала, как будто это шкатулка старинная. Дрлон-дзон-бом!
Удастся ли выйти? – беспокоится он.
А мне все равно!.. Как же тут хорошо.
Мы взялись за руки и немного покружились. Он спрашивает: а где же твое бальное платье?
Ха-ха!.. Бальное платье!.. Ой, мамочки, описаться можно. Да зачем?! И так хорошо.
Мы снова закружились.
А без одежды будет и еще лучше.
Мы стали раздеваться. В храме-то!..
Проснулись они поздно. Вася нехотя выполз из-под одеяла, позевывая, приблизился к двери, помешкал немного и толкнул ее. Дверь была закрыта. Он тихо заругался и взял топор.
– Ой, Фасечка! Ты чего это? Чего?! – вскричала Валя, протирая заспанные глаза, разгребая спутанные волосы, проглядывая сквозь них удивленно.
Вася молча рубил
Вася молча рубил дверь. Иногда лезвие попадало на гвоздь, и топор тонко взвизгивал. Вася рубил так, что во все стороны летели щепки. Наконец он сумел отделить доску с железным навесом от двери, и дверь открылась. Вася вышел наружу и вдохнул мартовский сырой воздух. Потом он взял ведро, снова вышел и, отойдя подальше, выплеснул содержимое на землю.
– Фася, затопи печку-то, – просила гнусаво со сна Валя.
Но он отвечал, что не надо пока, пусть проветривается.
– Холодина собачья, – канючила Валя.
Но Вася был непреклонен. Его лицо в веснушках было решительным и сосредоточенным, даже острый нос выражал целеустремленность. В сенях дома Эдика и его матери они столкнулись с самим Эдиком, всклокоченным, помятым. Он стоял в облаке крепкого перегара и бессмысленно таращился на вошедших, словно это были инопланетяне или новозеландцы.
– Бляха-маха, – пробормотал Эдик, морщась. – А я-то… совсем забыл… Но… как вы здесь оказались?
– Так, – ответил Вася, колюче глядя на него.
– Нет, кто вас… вам открыл? Ключ же у меня? У меня?
– Не знаю, – ответил Вася.
Эдик сделал движение рукой, как бы протирая изображение.
– Надеюсь, это не привет от белой горячки, – хрипло пробормотал он и пошел дальше, спустился по ступенькам крыльца, почесывая озадаченно шею.
Надежда Васильевна отдавала им контейнеры с завтраком, спрашивая, не мерзнут ли они в вагончике? Долго тепло от печки держится?
Вася после завтрака бродил вокруг вагончика в поисках досок, но ничего не обнаружил и решил позже посмотреть возле шедов или где-то на территории фермы, а в обед уже все заделать.
Когда они работали в шеде, пришел Эдик. Он сразу начал орать. Как смел этот бродяжка порубить дверь? Испортить такой отличный вагон? Дверь там была крепкая и ладная, холода не пропускала. Топи печку и живи королем, жуй крендель с маслом. Кто должен теперь это чинить? Рубить не строить?
Вася молчал.
– Чего молчишь?! – крикнул Эдик.
– А что с тобой говорить? – спросил Вася.
– Хочешь сказать, я тупой?
Эдика со злого похмелья разбирало. Он явно хотел почесать кулаки. Но тут в шед вошел сам Борис Юрьевич.
– Что у вас здесь за митинг? – спросил он хмуро.
Был он в брезентовой куртке, голова повязана косынкой из маскировочной ткани, щеки и подбородок чернели щетиной, веки подпухли, глаза красные.
– Это результат интоксикации, – заметил Вася.
– Ученый, твою мать!.. – воскликнул Эдик. – Посмотри, Юрьевич! На этого гастарбайтера.
– Ладно, что стряслось, – без вопросительной интонации проговорил Борис Юрьевич, слегка морщась.
– Да он взломщик! – крикнул Эдик. – Порубил нахрен вагон.
Борис Юрьевич посмотрел на Васю с некоторым удивлением.
– Даже так, – сказал он.
– Ой, ну вот зачем так-то наговаривать на человека? – подала голос Валя. – Вы, дяденька, закрыли нас на замок, даже поссать не выпускали! Почти сутки-то!
Борис Юрьевич обернулся к Эдику.
– Ну запамятовал, – отвечал тот, хлопая себя по шее. – Задурился вчера с авторитетами.
– И что? – спросил устало Борис Юрьевич.
– Утром Фасечка дверь и прорубил, – сказала Валя. – А то бы я там и насрала.
Борис Юрьевич засмеялся.
– Горшок, что ли, у мамки попросить?! – выпалил Эдик. – Устроили тут детский сад, мля.
– Дяденька, это вы нам устроили каталажку, – возразила Валя. – Как новозеландцам.
– Кому? Как кому? – спрашивал Эдик и даже ладонь к уху прикладывал, чтобы лучше услышать.
– Новозеландцам, – ответила Валя, враждебно поглядев на него, а потом кивнув на клетки.
– Это вы-то новозеландцы? – спрашивал Эдик, щуря синие глаза в белесых ресницах. – Юрьевич, мне тут анекдот припомнился… Встретили Петька с Василием Ивановичем осла, Петька говорит: не пойму, то не корова, не лошадь, уши вона какие. Чё за зверь-то, Василий Иванович? Тот ему: ну кролик это, только очень старый, судя по яйцам.
– Значит, и вы, – ответила Валя.
– Чего? – спросил Эдик.
– Фасечка говорит, да у нас все новозеландцы.
Эдик обернулся к Борису Юрьевичу.
– Слыхал, Юрьевич?.. Эти гастарбайтеры – ох не просты, а с умыслом! Куда метят!
– Ладно, Эдуард, успокойся, – сказал Борис Юрьевич. – Здесь ты сам виноват, что забыл. Надо дверь починить.
– Я? Этим бродяжкам? Бомжам? Пятому элементу?
– Почему… пятому? – не понял Вася.
– А потому, – не унимался Эдик, похмеляясь злыми словесами. – Там таких безродных ослов и показывали, смотавшихся на другую планету. Может, и вы хотите? Ну, раз не нравится? Раз новозеландцами себя ощущаете? Давайте, валите. Может, в Америке будете пиндосами, а не кроликами, что еще хуже.
Борис Юрьевич снова просмеялся, впрочем, как-то невесело, жестко, уныло.
– Я и сам дверь отремонтирую, – сказал Вася. – Только инстрлумент нужен, доска хорлошая, гвозди.
– Найди ему все, – сказал Борис Юрьевич Эдику и вышел. – И пойдем со мной… подлечиться надо.
Эдик тут же просиял и, позабыв обо всем, устремился следом.
– Хых! Ха-ха-хи-хи-хи, – засмеялся Вася. – Вот кому лечиться уж точно позарез нужно. Дебил натуральный. Вместо мозгов вата.
Валя вздохнула.
– Он, Фасечка, затурканный просто, ему отдохнуть надо, уехать куда.
– …в Новую Зеландию! – выпалил Вася.
– Ну нате, нате, – говорила Валя, насыпая корм в миски, – ослики новозеландские, недокормленные…
– Хыхыхх-хы! – смеялся Вася.
– И как же они вас есть могут? – сетовала Валя. – Ушастенькие вы мои. Ослики печальные.
Кролики молча слушали ее, поводя мягкими ушами, сверкая белками круглых загадочных глаз.
Вася все смеялся. В конце концов он заразил своим смехом и Валю. И, отсмеявшись, она запела:
– Трудничкам-рабам Христовым / Попаси вам… – Тут она на миг прервалась, как бы съедая слово, – Фрол-то ваших лошадок, / Василий ваших коровок, / Настасья ваших овечек, / Василий свинок, / Никитий ваших гусяток, / Сергий ваших утяток, / Варвара ваших куряток…
– Ну? Ну, Вальчонок? А про новозеландцев нет? – спрашивал Вася.
Валя улыбалась.
– Не-а. Там дальше про Егория: «Святой Егорий в поле сам он отпущая-а-а… А в дом принимая-а-а». Одних – на волю, других – в дом.
– Так спой сама про новозеландцев, – посоветовал Вася.
Валя подняла брови.
– Как? Это же песня устоявшаяся. Мартыновна говорила, у них в деревне, когда она еще малой была, такую пели.
– Ну и что? Новые времена – новые песни, – отозвался Вася. – Вот пусть Егорий их и отпускает.
– Кого?
– Да новозеландцев – в поле. Или в море.
Валя упрямо покачала головой.
– Нету такого в песне.
– Так будет, – сказал Вася.
Валя посмотрела на него и ничего не ответила.
Оживший Эдик принес доски, инструменты и все положил в вагончике. Вася в обед взялся за ремонт, бурча, что так тут и принято: сами себе столыпинские вагоны ладят новозеландцы. Валя ответила, что это же для тепла, да и какой же вагон без колес? Никуда не уедет. Вася, вжикая ножовкой, сыпля опилки, возражал, что колеса дело плевое. Стоял-стоял столыпин на запасном пути – и вот его модернизируют и опа, наш паровоз, вперед лети, в ГУЛАГе остановка, другого нет у нас пути, в руках у нас листовка: восемьдесят пять процентов новозеландцев поддерживают и одобряют модернизацию столыпина, вперед, на Берлин! Спасибо деду за победу и лично президенту за новые победы над голландцами, хохлами и пиндосами в Сирии.
Валя восхищенно слушала.
Вася примолк, утомившись работать ножовкой, смахнул с носа опилки.
– Фасечка, ты так много знаешь, – сказала Валя. – Против кого ты все время говоришь?
– Да про Обло-Стозевно-и-Лаяй.
Валя поежилась.
– Ой…
– Еще бы, – согласился он, примеривая отпиленную доску к двери. – Чудище хитрое, изворотливое. Под предлогом защиты обирает новозеландцев, бодается рогом со всем миром, чтобы еще страшнее было.
– А у него рог есть?
– А как же.
– Один? – уточнила Валя.
Вася на миг задумался.
– Нет, тогда это будет единорог – зверь благородный, а этот зверь паршивый, вонючий, с прилипшим к шерсти дерьмом. Два у него рога. И два подбородка.
– Черт? – спросила Валя.
– Черт – детская выдумка против него. Нет, у него рога не параллельно, а перпендикулярно.
– Как это? – не поняла Валя.
– Так, – сказал Вася и приложил к носу одну ладонь, к ней вторую.
– Как у этого… ну… ну… такого… в панцирях… маленькие глазенки.
– Носорога?
– Да! – воскликнула Валя и захлопала в ладоши.
– Ну… может, чуть и смахивает, – сказал Вася, – но только настоящий носорог невиннейшее создание, а Обло-Лаяй – монстр выбивания денег. А что еще надо попам и министрам? Бизнесменам? Генералам?.. А носорогу ничего не надо, лишь бы не мешали пастись.
– Он травку кушает?
– Да уж не детей со старухами и прочей голытьбой.