Действительно ли эта книга так возмутительна? Ее стиль, ясный, несколько холодный, напоминает язык Расина, Ларошфуко, а порой даже (я могу подтвердить это примерами) Боссюэ. У Лакло нет ни одного непристойного слова. Он описывает рискованные ситуации, сцены со сдержанностью, для нас удивительной. По сравнению с некоторыми страницами Хемингуэя, Колдуэлла, Франсуазы Саган книга Лакло кажется написанной для читателя с чистой душой. Тогда почему же она вызвала у просвещенных людей того времени столько сомнений и негодования? Это мы и попытаемся объяснить.
I. Автор
Лакло, или, точнее, Шодерло де Лакло, принадлежит к писателям, которые обязаны всей своей славой одной-единственной книге. Без «Опасных связей» многое было бы совсем забыто. Лакло обладал душою Стендаля, всегда готовой дерзать, но шагал по жизни в маске, и его было трудно постичь. Известно, что Лакло был холодный по натуре человек, остроумный и совсем не любезный, «высокий худой господин, рыжеволосый, одетый всегда в черное». Стендаль, встретивший Лакло в конце его жизни, вспоминает сидевшего в губернаторской ложе Миланского театра старого артиллерийского генерала, которому и поклонился за его «Опасные связи».
Ничто, казалось, не предрасполагало молодого лейтенанта к созданию образа французского ловеласа. С 1769 до 1775 года Лакло служил офицером в Гренобле, в одном из французских гарнизонов, где совсем не скучал. Он наблюдал жизнь местной знати, нравы которой были весьма легкомысленны. «Молодые люди получали от своих богатых любовниц деньги, уходившие на роскошные наряды и содержание бедных возлюбленных». Однако сам Лакло вел себя по-иному. Один из его биографов пишет, что если Стендаль был на войне интендантом, то Лакло служил в любви разведчиком. Он любил болтать с дамами и выслушивать их признания, тем более что все они охотнее откровенничают с невоюющими поверенными их чувств, чем с великими завоевателями сердец, и только ждут случая рассказать им о своих любовных делах. Генри Джеймс, Марсель Пруст и даже Толстой многое почерпнули из этой чисто женской «ребячьей болтовни». Так порой из маленьких сплетен вырастают большие романы.
Лакло был поклонником Руссо и Ричардсона. Он читал и перечитывал «Клариссу Гарлоу», «Новую Элоизу», «Тома Джонса», и это помогло ему изучить технику романа. В Гренобле он нашел своих персонажей, узнал немало забавных историй. Маркиза де ла Тур дю Пин-Монтобан была, как говорят, оригиналом маркизы де Мертей. Если считать, что «Связи» представляют собой точный портрет гренобльской знати, то, значит, она была ужасающе порочной. Но ведь авторы романов, рисуя нравы своего века, часто ограничиваются изображением лишь каких-нибудь «двух десятков хлыщей и шлюх». Прочие горожане вели скромную жизнь, их не было слышно, в то время как кучка циников и распутников громко оповещала всех и заполняла газеты баснями о своих похождениях.
Нужно сказать, что, хотя Лакло и получил благодаря счастливому стечению обстоятельств дворянское звание, он не любил «высший свет» и ему доставляло удовольствие пугать его, рассказывая всякие ужасы. В 1782 году во многих умах на почве недовольства зрела революция. Бедный офицер вроде Лакло должен был питать неприязнь к знатным господам, военная карьера которых была неоправданно легкой. Лакло не позволили даже отправиться в Америку вместе с Рошамбо искать военных почестей. Это было привилегией знатных семей: Сегюр, Лозон, Ноай. «Опасные связи» в области романа были, в сущности, тем, чем на театре — «Женитьба Фигаро»: памфлетом на безнравственный, могущественный и корыстный класс. Лакло остерегался говорить о политике, но читатель сам заполнял вакуум и приходил к определенному выводу.
Книга наделала много шуму. Только при жизни Лакло вышли в свет пятьдесят ее изданий. Публика жаждала узнать подлинные имена персонажей. В то время, когда знать была так же революционно настроена, как и буржуазия, взрыв этой разорвавшейся бомбы не оскорбил слуха. Любопытно было наблюдать, насколько больше интересовалось общество — знать и буржуазия — теми, кто его хулил, чем теми, кто его хвалил. Все общество, и Версаль и Париж, добивалось знакомства с автором книги. Командир полка, где служил Лакло, волновался: как, его офицер — и вдруг романист и циник… Правда, ничего серьезного, но ведь Лакло был превосходным артиллеристом: пушки прежде романов. Некоторые сожалели, что описания в книге слишком мрачны; другие восхваляли Лакло — знатока человеческих страстей, гениальность интриги, искусство создания незабываемых образов, естественность слога.
Достойно удивления, что этот писатель, такой одаренный, после подобного триумфа вдруг перестал писать. Он любил военное дело и вновь превратился в рядового офицера. И что поразительно, этот повеса, настоящий Макиавелли в области чувства, женился и стал любящим, нежным и верным супругом. В сорок три года он влюбился в молоденькую девушку из Ла Рошели — мадемуазель Соланж-Мари Дюперре, сестру французского адмирала. Прочитав «Связи», она сказала: «Никогда господин де Лакло не будет нашим гостем». На это Лакло ответил: «Еще до истечения полугода я женюсь на мадемуазель Дюперре».
Затем Лакло действует, подобно Вальмону, герою «Связей». Он соблазняет Соланж Дюперре, у нее должен быть ребенок. Позднее он «исправляет» ошибку, женившись на Соланж, что отнюдь не в стиле Вальмона, и становится самым сентиментальным из мужей. «Вот уже почти двенадцать лет, — писал Лакло позднее жене, — как я тебе обязан счастьем. Прошлое — порука будущего. Я с удовольствием замечаю, что наконец-то ты чувствуешь себя любимой, но все же разреши сказать тебе, что за двенадцать лет ты могла бы в этом вполне убедиться». Лакло восхищен тем, что его Соланж «очаровательная любовница, прекрасная жена и нежная мать». Пополнела ли она? «Да, пополнела! И это ей идет».
Вот удачно женатый Ловелас. Он даже думает написать второй роман, доказующий, что счастье возможно только в семье. Однако заинтересовать читателя произведением без романтических перипетий трудно, и это заставило Лакло отказаться от своего плана. Такое решение, несомненно, было разумно, поскольку о благополучной семейной жизни можно сделать только плохой роман. Андре Жид радовался, что этот проект, столь несвойственный гению Лакло, так и не осуществился: он не верил, что замечательный создатель «исчадий ада» может искренне любить добродетель. «Нет никакого сомнения, — писал Жид, — что Лакло идет рука об руку с сатаной». Вряд ли. Скорее всего, Лакло рассчитывал на помощь дьявола в том, чтобы заполучить побольше читателей; Лакло сам говорил об этом: «После того как я написал несколько стихотворений и изучил ремесло, которое, однако, не способствовало моему быстрому продвижению, я решил написать произведение, которое бы выходило за рамки обычного, вызвало большой шум и продолжало греметь, когда меня уже не будет». И если такова была цель Лакло, то он ее достиг.
Виконт де Ноай, поклонник Лакло, представляет его герцогу Орлеанскому, который дает ему место секретаря для поручений. Во время революции Лакло, находясь на службе у принца, которым он фактически управлял (насколько вообще можно управлять таким переменчивым созданием), ведет поистине дьявольские интриги против короля и королевы. Герцог надеялся, используя в своих целях народное возмущение, свергнуть монарха и стать регентом. Лакло убеждал его в правильности этого шага и старался ему помочь.
Эти тайные страсти были и самыми бурными. Лакло вступил в Клуб якобинцев и стал его влиятельным членом. В 1792 году Дантон направил его в армию для надзора за старым маршалом Люкнером, чтобы предотвратить измену этого, по существу чужестранного, солдата. Лакло, превосходный офицер, реорганизовал армию и тем самым подготовил ее победу под Вальми. Однако предательство его начальника Дюмурье бросило тень и на Лакло, он был арестован. Девятое термидора (то есть падение Робеспьера и конец террора) спасло его от гильотины. Став бригадным генералом в правление Бонапарта, Лакло командовал артиллерией рейнской армии, а затем итальянской. В 1803 году, когда он находился в корпусе Мюрата в Неаполе, ему была поручена оборона Тарента. Лакло умер от дизентерии. Необычная карьера этого одаренного солдата и его имя стали известными лишь благодаря роману.
II. Роман и его персонажи
Вполне естественно, что поклонник «Клариссы Гарлоу» задумал написать роман в письмах. Это немного искусственная форма. Жизнь, в сущности, проходит в разговорах, в делах. Но письма могут о них рассказать и обрисовать их. Они позволяют автору проявить проницательность. Есть в письме то, что оно хочет сказать, и то, о чем оно умалчивает. Письмо все выдает и разоблачает. Лакло очень гордился тем разнообразием стилей, которым он наделил своих персонажей. Правда, это разнообразие не столь поразительно, как ему казалось. Все выдержано в чудесном, чисто французском стиле XVIII века, эпохи, когда молодая девушка, едва вырвавшаяся из монастыря, уже умела написать письмо так, что писатели нашего времени могли бы ей позавидовать.
В этой книге противопоставлены две группы персонажей: чудовища и их жертвы. Чудовища — это маркиза де Мертей, знатная распутная дама, циничная и коварная, которая, без колебаний решаясь отомстить за себя, нарушает все правила морали, и виконт де Вальмон, профессиональный донжуан, опытный покоритель женщин, бессовестный человек; мадам де Мертей им управляет, но иногда он восстает против нее. Жертвы — это Президентша де Турвель, прелестная буржуазка, набожная и целомудренная, которая хочет мирно любить мужа, и Сесиль де Воланж, юная, неопытная, но чувственная девушка; она не разделяет намерений своей матери, которая хотела бы выдать ее замуж за «старого» графа де Жеркур (ему тридцать шесть лет), и любит молодого шевалье Дансени; и, наконец, Дансени, который любит Сесиль, но которого мадам де Мертей, не испытывая к нему нежности, делает своим любовником.
Нити, связывающие эти персонажи, многочисленны и запутанны. Жеркур, который должен жениться на маленькой Воланж, был раньше любовником мадам де Мертей, но теперь изменил ей. Она хочет отомстить за себя и рассчитывает привлечь для этого де Вальмона, который также был ее любовником; позднее они разошлись, но остались друзьями. В отношениях Вальмона и мадам де Мертей нет никакого притворства. Они доставили друг другу наслаждение и, может быть, еще доставят, но страсть здесь отсутствует. Они способны на любые преступления, как настоящие бандиты, но не доверяют друг другу, испытывая лишь чувство взаимного профессионального уважения.
Чего добивается мадам де Мертей? Чтобы Вальмон соблазнил Сесиль де Воланж и сделал ее своей любовницей до ее брака с Жеркуром. Жеркур окажется в глупейшем положении, да к тому же в услуге, требуемой от Вальмона, нет для него ничего неприятного, скорее наоборот. Сесили пятнадцать лет, и она действительно прелестна; так почему бы и не сорвать этот розовый бутон? Но это не вызывает у Вальмона особого энтузиазма. Совратить наивную девочку, которая ничего не знает? Нет, это предприятие недостойно его талантов. Он занят другой интригой, которая должна принести ему больше славы и удовольствия: завоеванием недоступной, целомудренной и строгой Президентши де Турвель. Заставить сдаться эту святошу — вот поставленная им себе цель. Его стратегия — ничего не говорить о любви, а только о религии. В надежде обратить Вальмона Президентша согласна его принять. Дьявол становится отшельником. Отшельник пытается стать любовником.
В скором времени эти три интриги переплетаются. Молодой Дансени, который снискал немилость матери Сесили, просит Вальмона передать девушке письмо. Возможность изменить другу, овладев девушкой, Вальмону нравится и пробуждает в нем влечение к маленькой Сесили. Якобы желая передать письмо Дансени, Вальмон пробирается ночью в комнату юной девушки, срывает один поцелуй, затем еще и еще; и вот он — любовник очаровательной девицы, которая не понимает, что с ней случилось, потому что, полюбив ласки Вальмона, сердцем она принадлежит Дансени.
Этот успех не помешал, однако, Вальмону продолжать завоевание несчастной Президентши. Наконец ему удается заговорить с ней о своей любви. Она пытается уклониться, но сопротивление лишь разжигает желания Вальмона. Он имеет полное основание думать, что победит, потому что бедная женщина потеряла голову от любви. Но как добиться окончательной победы? Старые приемы — самые лучшие. Вальмон симулирует отчаяние. Он уйдет в монастырь. Он умрет. И тогда мадам де Турвель приходится его принять. «Либо обладать вами, либо умереть!» — восклицает Вальмон и, так как она все еще колеблется, мрачно шепчет: «Итак, значит, смерть!» И Президентша в беспамятстве падает в его объятия. Вальмон победил!
Итак, жертвы несчастны. Наступает час расплаты для виновных. Президентша надеется, что, уступив Вальмону, она сумеет его спасти. Ведь, по-видимому, он любит искренне. Но разве Мертей может допустить, чтобы торжествовала добродетель — или истинная страсть? Она насмехается над Вальмоном и требует, чтобы он порвал с Президентшей. Этот вызов подхлестывает Вальмона; он бросает Президентшу и пытается вернуться к мадам де Мертей. Из чистого тщеславия он оставляет прелестную женщину, которой так добивался, послав ей невероятно грубое письмо, подсказанное мадам де Мертей. Оскорбленная, отчаявшаяся Президентша испытывает отвращение к самой себе и вскоре умирает от угрызений совести.
Но тут мадам де Мертей ссорится с Вальмоном и раскрывает Дансени всю правду о Сесили де Воланж. Дансени требует от Вальмона удовлетворения и убивает его на дуэли. Опозоренная Сесиль уходит в монастырь. Остается одна де Мертей. Она также жестоко наказана. Судебный процесс должен решить ее судьбу; она проигрывает его и совершенно разорена. Она заболевает оспой, выживает, но остается обезображенной, кривой и поистине внушающей отвращение. «О великая Немезида!» — сказал лорд Байрон «Кто не содрогнется, думая о несчастиях, которые может причинить одна опасная связь?» — так заканчивается это безумно аморальное моралите. Сцена усыпана трупами. Невольно вспоминается развязка «Гамлета».
III. Любовь — это война
Правдоподобны ли все эти злосчастные приключения? Как известно, нравы того времени были очень свободны. В высшем свете муж и жена виделись редко. Они жили в одном доме, и все. Глубокое чувство было редкостью — его находили смешным. Любовники, которые слишком любили друг друга, вызывали у окружающих чувство какой-то «неловкости и скуки». Они нарушали правила игры. При крайней распущенности нравов всякое представление о морали утрачивалось, что было только на руку тогдашнему обществу. «Мужчины и женщины, — как говорит Безанваль, — кокетничали своим легкомыслием и с любопытством каждый день обсуждали пикантные приключения». И притом без всякой ревности: «Забавляйтесь, увлекайтесь, расходитесь или, если хотите, все начинайте сначала».
Это был настоящий шабаш ведьм, но в довольно скрытой форме. На людях и манеры, и жесты, и разговоры оставались благопристойными. Свобода в обращении никогда не проявлялась в словах. «У Лакло даже в самые игривые моменты персонажи говорят языком Мариво». С внешней стороны все было безупречно. Муж, заставший жену врасплох, нежно говорил ей: «Какая неосторожность, мадам!.. Если бы это был не я, а кто-нибудь другой…» В этом случае французское благородство было так же притворно, как и английское. Вальмон некоторыми своими чертами напоминает нам Байрона, который когда-то читал Лакло и пытался имитировать образ его героя.
Перечитайте переписку Байрона и леди Мельбурн, и вы увидите, что они отзываются о любовной игре в тех же тонах, как Вальмон и мадам де Мертей. Их занимает проблема «техники», а не чувства. Как говорить, как действовать, чтобы женщина уступила? Это вопрос тактики, а не любви. Единственное различие между Байроном и Вальмоном в том, что Байрон менее черств, чем Вальмон. Движимый состраданием, он может пощадить женщину, которая готова ему уступить и которая ему нравится, как это было с леди Фрэнсис Вебстер. Он может и сердцем участвовать в этой любовной игре.