Феномен Сартра стал значительным событием в истории литературы между 1942 и 1946 годами. До войны только узкий круг интеллигентов знал Сартра по сборнику рассказов «Стена» и роману «Тошнота». Во время войны и сразу после нее его театр и философия («Бытие и ничто») затронули самую широкую публику. Его считали главой определенного направления — экзистенциализма, — диктовавшего части молодежи правила жизни и мысли. По правде говоря люди, которые много разглагольствовали об экзистенциализме, в большинстве случаев почти ничего о нем не знали. Им не было известно, что доктрина Сартра многим обязана Кьеркегору, Хайдеггеру и Гуссерлю. Эти философы никогда не имели такого признания, как Сартр. Последний воплотил в персонажах своих пьес очень сложные идеи, которые остались бы недоступными публике, будь они выражены в абстрактной форме. Случилось так, что эти идеи отвечали потребностям молодых умов, потрясенных войной, шокированных абсурдностью жизни, тошнотворностью всеобщего лицемерия. Родилась легенда, которая совершенно искусственно связала экзистенциализм с кафе Сен-Жермен-де-Пре. Она способствовала распространению произведений Сартра, предлагая образ свободной жизни. И поскольку, с другой стороны, Сартр обладал замечательным умом, подлинным драматургическим талантом и редкой диалектической силой, успех оказался длительным. Он был закреплен блестящей автобиографией, лучше всех других написанным и самым человечным из произведений Сартра — книгой «Слова».
I. Жизнь
По рождению Жан-Поль Сартр принадлежит (и он часто напоминал об этом) к среде французской мелкой буржуазии. По отцовской линии он потомок сельского врача, его дед практиковал в Тивье (Дордонь); отец, инженер, морской офицер, умер в 1907 году от тропической лихорадки, подхваченной в Кохинхине. Мать, Анн-Мари Швейцер, оставшись вдовой с двухлетним ребенком, нашла приют у родителей, сначала в Медоне, потом в Париже. Швейцеры были протестантами из Эльзаса. Знаменитый Альберт Швейцер вышел из той же семьи.
Дед по материнской линии, в чьем доме прошло детство Сартра, бородатый патриарх, «так походил на бога-отца, что его нередко принимали за всевышнего». Всегда в ожидании очередного театрального эффекта, он пал жертвой двух открытий — фотоискусства и искусства быть дедушкой: он «позировал». Подавив своих сыновей, он обожал внука, повторял его детские словечки, упивался его выходками и воспитывал из него будущего преподавателя. Ибо дед Швейцер сам был преподавателем, хотя и не имел ученых степеней. Он основал «Институт новых языков», где преподавал французский заезжим иностранцам, чаще всего — немцам.
«Я начал свою жизнь, как, по всей вероятности, и кончу ее — среди книг». Это важно. Сартр узнал людей главным образом из книг. «Большой Ларусс» заменил ему жизненный опыт. В словах он находил больше реальности, чем в вещах. «Мир впервые открылся мне через книги… и хаотичность своего книжного опыта я путал с прихотливым течением реальных событий. Вот откуда взялся во мне тот идеализм, на борьбу с которым я ухлопал три десятилетия». Удалось ли ему избавиться от него окончательно?
Что касается атеизма Сартра, проявившегося очень рано, то, возможно, поначалу одной из причин тут была полукатолическая, полупротестантская, то есть лишенная единомыслия, семья. Позднее сомнения подростка нашли опору в философии жизни. В целом Сартр ненавидел свое детство (внешне — счастливое); оно сделало его тем, кем он стал. «Разве я прислушивался бы к голосу деда, к этой механической записи, которая внезапно пробуждает меня и гонит к столу, если б то не был мой собственный голос, если бы между восемью и десятью годами, смиренно вняв мнимому наказу, я не возомнил в гордыне своей, что это дело моей жизни».
Наказ, полученный от деда, от семьи, повелевал в первую очередь стать преподавателем. Шарль Швейцер не имел никаких университетских дипломов. Внук должен был компенсировать этот недостаток. Но сам ребенок — «Пулу» — хотел большего. Он ощущал, что на него возложена важная миссия. Его любимая книга к 1912 году — «Михаил Строгов» Жюля Верна. «Меня восхищал христианин, скрытый в нем, — мне им стать не дали… Книга эта стала для меня отравой — выходит, на свете есть избранники? Высочайшая необходимость прокладывает им путь. Святость мне претила — в Мишеле Строгове она привлекла меня только потому, что прикинулась героизмом».
Был ли он, однако, создан для активного героизма? Встречаясь со сверстниками, товарищами — со своими судьями — он обнаружил, что мал ростом и хил. Это открытие его ошеломило, он не мог от него опомниться и в книжных грезах вознаграждал себя, убивая сотнями злодеев-наемников. «И все-таки что-то у меня не клеилось. Спас меня дед: сам того не желая, он толкнул меня на стезю нового обмана, который перевернул мою жизнь».
Этот новый обман — а точнее, это бегство — был в писательстве. Маленький Жан-Поль принялся сочинять романы плаща и шпаги — он черпал свои сюжеты в бульварных романах, в кино. Под разными именами он обращал в бегство целые армии, один против всех. «Когда я писал, я существовал, я ускользал из мира взрослых». Он мечтал быть бретером, воином. Но пришлось вложить шпагу в ножны, взяться за перо и влиться в армию великих писателей, которые, как правило, были хилыми и хворыми стариками. «Я передал писателю священное могущество героя… Выдуманный ребенок, я становился подлинным паладином, чьими подвигами будут подлинные книги». Восьмилетний романист, первые беспомощные опыты которого читались в кругу семьи, он играл в чудо-ребенка. Он чувствовал в себе призвание; мир в нем нуждался. «Я был избран, отмечен, но бездарен: все, чего я добьюсь, будет плодом моего беспредельного терпения и невзгод». Так возникло призвание: призвание быть богом, экзистенциальный «проект» ребенка, этого «двойника обожествленного старца». Известно, что призвание быть богом почувствовал школьником также Бальзак.
Учиться Сартр начал в лицее Генриха IV. В 1916 году его мать вышла вторично замуж — за инженера, директора «Морских Верфей» в Ла Рошели. Именно там, как пишет Р.-М. Альберес, Сартр «познакомился с той уверенной в своем прочном положении, в своих обязанностях и главное правах буржуазией, сатиру на которую создает впоследствии». Возможно, это и так, но, читая «Слова», узнаешь, что некое предощущение и этой самоуверенности, и этой лжи породило в нем существование в доме деда с бородой всевышнего. Итак, он вступил во взрослую жизнь настроенным против провинциальной ритуальности быта и буржуазного самодовольства. В 1924 году он поступил в Эколь Нормаль на улице Ульм, в 1929-м первым прошел по конкурсу, получив ученую степень и право преподавания философии в высших учебных заведениях.
Именно тут он собирает группу «дружков», которые сделаются его друзьями. Это Раймон Арон, Поль Низан и главное Симона де Бовуар, также получившая ученую степень, преподававшая философию и ставшая верной подругой его жизни и его раздумий. Мало найдется примеров столь долгого взаимопонимания и столь искреннего сосуществования двух интеллектов равной силы. Благодаря Раймону Арону, сержанту армейской метеослужбы, Сартру удалось отбыть воинскую повинность в окрестностях Парижа. В 1931 году он был назначен преподавателем философии в Гавр и проработал здесь шесть лет за вычетом года, проведенного во Французском институте в Берлине, где он изучал феноменологию Гуссерля. Доброжелательный чиновник, от которого это зависело, сохранял за Сартром место в Гавре, а за Симоной де Бовуар — в Руане, так что они могли поддерживать тесные дружеские отношения. Затем, после года преподавания в Лане, Сартр получил назначение в лицей Пастера в Нейи, иными словами, в сущности, в Париже.
Таким образом, первая компенсация, которой так жаждал дед, — преподавание — была уже получена. Вторая компенсация, которой желал он сам, — писательство — пришла в 1938 году, когда увидел свет роман «Тошнота» (действие его происходит в городе, напоминающем Гавр), а затем, в 1939 году, — и сборник рассказов «Стена». Обе книги, очень самобытные, привлекли внимание критики и интеллигентных читателей. Началась война. Сартр был мобилизован как санитар, взят в плен, освобожден. Он сотрудничал в «Леттр франсез» и других подпольных изданиях. Слава пришла к нему вдруг после постановки «Мух» в 1943 году. В этой пьесе он символически выразил то, что чувствовал весь народ. Его философии предстояло выйти в открытое море по каналу, проложенному Сопротивлением. Для американцев, нахлынувших в Париж в 1944 году, кафе, посещаемые Сартром, — «Флор», «Де Маго», «Табу» и «Роз руж» — уже были частью эпической легенды. Легенды, которой сам Сартр не любил. Если молодые люди в грязных клетчато-красных ковбойках, купленных у американских солдат, и читают его книги, «это не имеет никакого отношения, — говорил он, — к моей философии». Но это имело некоторое отношение к его внезапной славе. Как говорил Валери, «остальное — шум».
Шум, то есть известность, популярность, почести, которые воздаются и от которых отказываются. Жан д'Ормессон заметил, что Сартр, как позволяло предвидеть его детство, во многом остался до конца жизни Мишелем Строговым, или более того — Сирано де Бержераком. Прославившись, он станет человеком красивых жестов, словесных баталий, вызывающих поступков. «Я свою Нобелевскую премию получил морально». Приведу опять слова Жана д'Ормессона: «В коллекции картин, которыми Рокантены будущего станут любоваться в пинакотеках литературной славы, портреты благородных душ будут висеть вперемешку с портретами сволочей… И юные студенты еще долго будут испытывать особое пристрастие к этому старому Сирано венесуэльских маки».
Старый симпатичный Сирано, не лишенный великодушия, но вынужденный, как и все мы, играть в «ситуации» роль того, кого сделал из него успех. Человек, отказавшийся выступить в Корнуэльском университете в знак протеста против политики Соединенных Штатов во Вьетнаме, — это читатель «Михаила Строгова». Не исключено, что он принес бы больше пользы миру, если б поехал в Корнуэльский университет и сказал бы правду, которую американские студенты были подготовлены принять. Но отказ — это красивый жест. Спор между эффективностью и чистотой вечен и неразрешим. Те, кто выбирают эффективность, сохраняют тоску по чистоте.
Не знаю, сохранит ли Сартр тоску по эффективности. Вполне возможно. В «Словах» он заявляет, что больше не узнает себя в авторе «Тошноты». «С тех пор я переменился. Я расскажу позднее, какие кислоты разъели прозрачный панцирь, который деформировал меня, как и когда я познакомился с насилием, обнаружил свое уродство — оно надолго стало моей негативной опорой, жженой известью, растворившей чудесное дитя, — какие причины заставили меня систематически мыслить наперекор себе, до такой степени наперекор, что чем сильнее досаждало мне мое собственное суждение, тем очевиднее была для меня его истинность. Иллюзия предназначения рассыпалась в прах: муки, искупление, бессмертие — все рухнуло, от здания, воздвигнутого мной, остались только руины, святой дух был настигнут мной в подвале и изгнан; атеизм — предприятие жестокое и требующее выдержки, думаю, что довел дело до конца. Я все вижу ясно, не занимаюсь самообманом, знаю свои задачи, наверняка достоин награды за гражданственность; вот уже десять лет, как я — человек, очнувшийся после тяжелого, горького и сладостного безумия: трудно прийти в себя, нельзя без смеха вспоминать свои заблуждения, не известно, что делать со своей жизнью».
Трансцендентальное кокетство, ибо он отлично знает, что сделает со своей жизнью: он расскажет ее и покажет, что именно из этого детства вышла его мораль, категорический отказ от лжи, от недобросовестности «порядочных людей». Именно потому, что он познакомился с этой недобросовестностью в юности — и у близких, и у себя самого, — он впоследствии сражался с нею так ожесточенно.
II. Философия
Сартр был философом прежде, чем стал романистом. Его романы, рассказы, пьесы — воплощение его философии. Именно она «задела» его современников. Идея, обеспечившая ему славу, состояла в слиянии литературы и философии. Он всегда считал, что в каждую данную эпоху существует лишь одна живая философия — та, которая выражает движение общества в целом. Так во времена, когда крупные хищники французской аристократии вынуждены были покориться юной монархии, Декарт объяснил, каковы в ее представлении доблести, по сей день сохраняющие для нас жизнь в трагедиях Корнеля. Так романтизм Шлегеля одарил самосознанием аморфную Германию. Так Бергсон породил Пруста. Теория непрерывно оплодотворяет литературу. Именно эту роль сыграл экзистенциализм в середине XX века.
У идеологии экзистенциализма два источника. Первый — Кьеркегор, датский религиозный мыслитель, который расчистил в философии место для живого индивида. Человек не может быть сведен к системе понятий. «Философ строит дворец идей, а живет в лачуге», в лачуге, которая — он сам. Бытие каждого в его соотнесенности с другими и с богом — именно это Кьеркегор именует существованием. Существование представляется ему трагичным, проникнутым тоскливым страхом и сотрясаемым дрожью. Второй источник — феноменология Гуссерля, который изучает, каким образом факты проявляются в сознании. То, что мы именуем «миром», не может быть ничем иным, кроме этих феноменов. «Современная мысль совершила большой шаг вперед, сведя существующее к ряду операций, которые его проявляют».
Что знаем мы о внешнем мире? Ничего, кроме того, что сознаем. С другой стороны, сознание — это всегда сознание чего-то. «Подлинный внутренний мир — это подлинный внешний мир». Не существует дуализма духа и материи. «Вещь в себе» существует, только объективированная сознанием. Сознание же существует «для себя». Вещи присуще быть тем, что она есть, слепой и инертной. Сознание видит себя: оно способно отрываться от своего прошлого и проецировать себя в будущее — оно свободно. В этом ядро экзистенциализма. Экзистенциализм — философия свободы, которая исходит из человеческой воли как первоосновы. «Человек приговорен быть свободным». Пока нас формируют другие, мы признаем их ценности. Но как только мы создадим свои собственные ценности, мы несем за них полную ответственность. «Как только свобода зажжет свой маяк в сердце человека, боги теряют свою власть над ним».
Человек — существо, чье существование предшествует сущности. Стул — некая сущность в уме столяра еще до того, как этот стул обретет существование. А человек? Кто может смоделировать его, исходя из определенной сущности? Бог? Сартр не верит в существование бога. «Бог умер», — сказал Ницше. Что до Сартра, то от своей верующей семьи он бога получил. «Не пустив корней в моем сердце, он некоторое время прозябал там, лотом зачах. Теперь, когда меня спрашивают о нем, я добродушно посмеиваюсь, как старый волокита, встретивший былую красавицу: «Пятьдесят лет тому назад, не будь этого недоразумения, ошибки, нелепой случайности, которая отдалила нас друг от друга, у нас мог бы быть роман».
Вправе ли мы делать ставку на свободу человека в то время, как вся наша наука опирается на детерминизм и веру в законы природы? Да, ибо детерминизм — только рабочая гипотеза, полезная для ученых. Он не может навязать себя сознанию, которое само навязывает его вещам. Реальность — тут, но ее реальность для меня зависит от того, как я ее реализую. Свобода человека — абсолютна. Скажут, что существует психологический детерминизм; что можно взвесить мотивы, что я, к примеру, прекращаю борьбу, потому что она безнадежна; я прекращаю восхождение в гору, потому что смеркается, потому что мое сердце колотится слишком быстро. «В конечном итоге весь этот анализ мотивов приводит к тому, что я отказываюсь, потому что решил отказаться».