– А ты-то сам как жену брал? – снова спросил юноша, облизнул потрескавшиеся губы и приготовился слушать длинный рассказ.
– Пришёл и взял, когда она согласилась, прутья давай, – сердито буркнул старик, – я её выкрал из самого Полоцка. Не то, что ныне. Нынче князь своего кровного сына к лютым врагам посылал в самое логово, да ещё в провожатые ему дал мурмона-душегуба Ньёра. Сгинь нечисть иноземная – шивда, вимзла, якутилима ми!
Произнеся таинственно стреблянский заговор от нечистой силы, старик плюнул три раза перед собой и поклонился в сторону ярко раскрашенной деревянной фигуры Ярилы, вкопанной посреди двора.
– Стовов и его кривичи настоящие враги нам, не знаю, почему вождь Оря Стреблянин позволил ему поселиться на наших самых бойких местах, охотничьих и торговых, пожечь бы всех, – старик недобро оглянулся на дружинников, гоняющих коня, – пусть князь уходит, как один раз уже ходил на куликовые поля с бурундеями, когда все кони полегли на от какой-то заразы. Теперь злой ходит, опять куда-то собрался славу добывать, лучше бы литву отогнал, чтоб он подох…
– Говорят, он хочет, чтоб у него, как у царей востока и запада было постоянное войско из дружинников, и что он на запад, по янтарному морю пойдёт, – мечтательно сказал Пордя, поворачивая лицо туда, где над лесом медленно таяла последняя полоска уходящей ночи, – я бы пошёл с ними, клянусь Матерью Рысью и Змеёй.
– Да, он уж объявил, что теперь дружина у него будет постоянно, а все будут её кормить… – старик плюнул под ноги, – а ты, если такой прыткий, иди, попроси Орю Стреблянина взять тебя в поход, там шею-то себе и сломаешь!
– Пойду к Оре, попрошу, чтобы он взял меня в поход Стовова на запад…
– Тьфу… – старик хотел сказать ещё что-то, и уже открыл рот, но его опередил лучник-стреблянин с надвратной башни, крикнувший громко:
– Вижу конный отряд на берегу! На щитах змеиное солнце бурундеев. Это воевода Кудин! Будите князя!
Из длинной избы, на половину засыпанной землёй, появились несколько княжеских дружинников. Всклокоченные, помятые ото сна, в одних рубахах и портах, в не зашнурованных поржнях на босу ногу, они подошли к воротинам и сбросили на землю бревно, скрепляющее створки. Затем они растащили створки в стороны. По двору пробежали две черноволосые и смуглолицые рабыни в войлочных накидках поверх рубах, и в вышитых понизу юбках. Из их кадок расплескалось белоснежное молоко, вслед им где-то завздыхали, замычали коровы. Чавкая по грязи, промчались с визгом поросята. Их преследовал мальчик с хворостиной.
– Вот я вас сейчас! – строго кричал он.
Из дверей изб-землянок начали появились наспех одетые, встревоженные мужчины в простых домашних свитах, портах и встревоженные женщины. Не то, чтобы стребляне боялись гостей, но всё могло произойти. От шума и гомона множества голосов всполошились под навесами куры, гуси, загавкали собаки, захрапели у коновязей лошади.
– Собираются душегубы со всех краёв Тёмной земли в Стовград, – сказал старик и поднялся на ноги, – а раньше селение Стоход было стреблянское, и жило вокруг него множество семей вдоль реки, и называлось всё это Стоха.
Он кинул начатую корзину себе под ноги, потянул мальчика за рукав, сказав:
– Пойдём, схоронимся от лиха. Бурундеи скакали всю ночь, на своих диких конях, злые, небось, как собаки, начнут ещё плетями бить ни за что, будто мы рабы их…
Юноша с неохотой послушался. Перед тем, как скрыться в затхлом зеве землянки, откуда поднимался удушливый дым очага, он оглянулся и с восхищением сказал:
– Князь!
Под дощатым навесом, стоящим на грубых резных столбах крыльца большого княжеского дома, появился немолодой, тучный человек в богатом облачении. Быстрые серые глаза его внимательно смотрели из-под нависших бровей, извилистые складки по щекам до густых усов и бороды, придавали лицу усталое выражение. Дорогой пурпурный плащ, тканый золотой нитью, свободно спадал с широких плеч, открывая на груди вышитый стоячий ворот свиты, льняной рубахи с красными орнаментами на рукавах, вперемешку с золотой нитью. Пояс его, расшитый стеклянным бисером, камнями и золотом, ослепительно сверкал на солнце.
Князь опёрся плечом об один из столбов. Оглядел город, капище, сооружаемый костёр, дымку над рекой за стенами, стоящие там под навесами около ледяного зеркала лодии и лодки в окружении кадок с дёгтем, комков пакли и досок для ремонта, вгляделся в приближающийся конный отряд. Следом за князем из дома на крыльцо вышли несколько дружинников. Все они имели вид свирепый, на всех были золотые кольца, браслеты и цепи, словно они тоже были князьями. Трудно было себе представить, что кроме охоты, так похожей на войну, они, как все кривичи, ещё и пахали землю и обмолачивали зерно. Их плащи, кожухи и штанины были расшиты разными узорами, камнями самоцветными. Сапоги были натёрты жиром до глянца, а шапки, рукава и воротники украшены мехом куниц и белок. Они степенно сошли со скрипучего крыльца и выстроились возле него полукругом. Из большой соседней избы вышли два десятка молодых воинов младшей дружины. Золота на них было меньше, но оружия в руках больше. Топорки, копья и луки были у них наготове, хотя и не выставлялись сильно на показ. Княжеская челядь-рабы, кухарки, пекари, конюхи, кузнецы, плотники, водоносы, кто вышел, кто выглядывал из дверей домов. Стребляне стояли кучками у своих землянок, общественных скотных и птичьих сараев, без особой радости наблюдали за тем, как сторожа на башне перекрикивались с кем-то, поднимающимся в гору к княжескому городу Стовграду.
В проёме надвратной башни из туманного пространства появились острия копий со змеиными языками-флажками, затем яйцеобразные железные шапки, утыканные по ободу клыками хищников, потом заросшие бородами лица. На бурундеях, под плащами, были кожаные панцири поверх свит, как у степняков, усиленные железными бляхами. Лошади были не большими, но откормленными и резвыми. В руках знаменосца трепетал красный стяг на поперечной перекладине с изображением трёхглазого оскаленного солнца с лучами-змеями.
– Смотри, князь, на них железа мало, больше кожа! – сказал Стовову дружинник с рябым лицом, – а мы в кольчугах сгибаемся от тяжести, и у всех кони, а у нас лодки!
– Ты чего тут, Полукорм, тебе велено идти к лодям и гнать народ работать, да следить, как конопатят щели! – не оборачиваясь, сказал хрипло князь, – живо туда, а то, вместо похода, будем где-нибудь на море починкой заниматься. Если что не так делают, ты этих стреблян плетью бей!
Полукорм поспешно кинулся к воротам. Он свернул вправо к реке в тот момент, когда копыта бурундейских коней уже загрохотали по бревенчатому настилу моста через ров. Один из дружинников повернулись к князю:
– Их ведёт не Кудин, и их меньше, чем ждали, а коней-то у них сколько, вот сокровище…
– Иди в лес и налови диких кобыл, я от своего доброго коня тебе семя дам, и, через пять лет будут и у тебя кони хорошие…
– Пять лет их кормить надо.
– У тебя детей восемь, найдёшь, кому их пасти!
Грохоча подковами, в Стовград въехала небольшая, но отборная бурундейская дружина. Всадники, увидев Стовова в окружении своих людей, стали спешиваться. Низкорослые, но сильные кони с густыми гривами фыркали, трясли головами, пускали струи пара из трепещущих ноздрей, били копытами и кусали удила. Их недавняя вольная лошадиная жизнь в перелесках Оки и Волги, не давала им покоя. Один из бурундеев, седой как лунь, с серебряной бляхой в виде солнца на груди, в красивом бобровом кожухе мехом вверх, подошёл к князю по чавкающей грязи, не обращая внимания на дощатый мосток, и снял железную шапку с пуховым подбоем.
– Я Мечек, вирник и воевода князя Резана Пешуса, властелина всех земель мокоши и муромы, голяди и эрзи до самой южной хазарской степи. Я привёл воинов, как просил твой посланец Рагдай для похода на запад, и дары князю Стовову и стреблянским старейшинам, – сказал старший бурундеин.
– Сильны бурундеи врать, – проворчал за спиной князя кто-то, – аж до хазар себя князьями назначили…
Двое молодых бурундеев проворно соскочили с коней, стянули с них сумы и поставили их на мостки.
Стовов медленно сошёл с крыльца и произнёс:
– Приветствую тебя, Мечек, вечером устроим пиршество, коням твоим лучшего зерна дадим.
– Мы шли по льду всю ночь, чтобы успеть к обговорённому дню.
– Хвала князю Эрезу Пешусу, исполняющему свои обещания!
– Хвала!
– Это что тут у вас будет? – спросил воевода, указывая на сложенный костёр и собирающихся вокруг него жителей.
– Тут колдунью нашли, что урожай портила и скотину морила у нас, – сказал один из дружинников князя.
– Интересно будет посмотреть, у нас сжигают с домом и всеми вещами, потому, что они тоже колдовскую силу имеют.
– У нас тоже так, если волхвы об этом говорят. Но главная сила колдунов в волосах – у мужчин колдовская сила в бороде, а у женщин в косах. Если они сгорят, вещи уже не так страшны.
– Ну-ну…
Бурундеи развязали сумы и показали князю массивный кубок: из бронзы в виде бараньей голова на витой подставке, восточной хазарской работы, отрез ярко-красной шёлковой ткани. Дружинники Стовова одобрительно загудели, а сам князь с довольным видом похлопал в ладоши и сказал:
– У бурундеев всегда что-то интересное есть, не то, что тут: мех, мех, да мех…
– Так ведь мех бобра, куницы и белки – самое ценное!
Стовград тем временем заметно оживился. К костру собралось несколько сотен человек, стреблян, кривичей и мокоши, землепашцев, мастеровых и рабов. Женщины, старики, дети хотели присутствовать при сожжении колдуньи, принёсшей им много горя. Двое волхвов с видом гордых божеств в искрящихся меховых одеяниях, с высокими посохами, украшенными когтями и клыками диких священных животных, стали около костра и стали выкрикивать обвинения колдунье. Кроме гибели из-за дождя большей части прошлогоднего урожая, болезни коров и быков, смерти трёх рожениц с детьми, её приписали разбойные нападения дедичей на купцов, из-за чего в этом году часть обозов с солью биармов и пушниной, шла на Волгу через реку Сить и булгар, а не через Москву.
Когда привели колдунью, народ зашумел, засвистел и заулюлюкал. Маленькая, сухая, скрюченная женщина с распущенными седыми волосами была обёрнута в рогожу из лыка, не спасающего от холода и ветра. Босая, в синяках и кровоточащих ссадинах, она смотрела на мир не видящими глазами и на её морщинистом лице синюшного цвета, была написана только мольба об избавлении от страданий. Её затащили на кучу дров и хвороста двое расторопных рабов, помощников волхвов, и привязали лыковыми ремнями к столбу. Ещё один слуга держал в руках чадящий факел, а другой поливал костёр растопленным жиром из бадьи.
– Смотри, о, Ярило, Мать Змея и Рысь, на то, как мы предаём твоей власти тело и душу этой колдуньи, – протянув руки к идолам, запел один из волхвов, и все застыли неподвижно, жадно ловя его слова, – тело, оживлённое вашим жаром, сделанное злой силой из пепла и глины, вернётся в подземный мир, к злым духам-предкам, а душа её поднимется на небо, и предстанет перед судом, принадлежащая только вам, о, великие!
– Мы освобождаем сей мир от чар её, и более не властны её проклятия над посевами, скотом и людьми земли этой! Шивда, вимзла, якутилима ми! – запел второй волхв.
– Смерть ей! Смерть! Сжечь колдунью! – закричали в толпе.
Волхвы перестали петь и посмотрели в сторону княжеского дома, где стояли князь, его гости и дружинники. Настала тишина. Стало слышно, как потрескивает в руках раба факел, стонет старуха, а в каком-то доме плачет грудной ребёнок. Стовов насладился мгновениями всеобщего внимания, и махнул рукой. Тот час костёр был подожжён и вспыхнул как частичка жаркого солнца. Пропитанная жиром древесина с треском и искрами горела как бешенный зверь, в одно мгновение обвив красно-белыми языками фигуру колдуньи. Её волосы вспыхнули под ликующие возгласы толпы, уверенной, что её колдовская сила погибла теперь. Было видно, что старуха мгновенно задохнулась, безжизненно повиснув на своих путах. Её лыковые одежды тоже загорелись и стали съёживаться вместе с её телом. Тошнотворный запах горелого человеческого тела и свиного жира распространился над городом. Треск, свист и гул мощного пламени сопровождал это неистовое горение. Грязь вокруг быстро просохла и спеклась коркой.
– Слава Яриле, Матери Змее и Перуну! – после долгого молчания закричала толпа, – слава Стовову Богрянородцу!
– Разве сначала не принято у вас пытать её водой? – удивлённо спросил Мечек, – если она связанная утонет, то она не виновата.
– Это для тех колдуний, что не сознаются, а эта призналась, что вредила нам всем, – ответил Стовов нехотя.
Матери, имеющие на руках грудных детей, начали расходиться, собаки перестали лаять, а волхвы принялись что-то обсуждать, поглядывая, то на солнце на небе, то не реку. Несколько старших мечников Стовова стали распоряжаться размещением бурундеев по домам князя и горожан. Другие, обсуждая силу огня, пошли за Стововом и Мечеком в княжеский дом, держать совет. Челядь князя насыпала ячмень для лошадей в корыта у коновязей. Кузнецы осматривали подковы, рабы начали таскать воду. Гремя железом и устало перешучиваясь, всадники стягивали с лошадиных спин солёные от пота сёдла, складывали копья и щиты у стены кузницы, пили поднесённое молоко, вымачивая бороды и усы в белом.
Низкое пространство длинного княжеского дома, кое-где рассекало лучами, тусклое свечение утреннего солнца. Горизонтальные огромные брёвна стен по верху были скреплены брёвнами поменьше. На них, кое-где, лежали поперёк толстые доски, отколотые от стволов. К ним крепились жерди, накрытые сверху чёрной от копоти деревянной дранью крыши. Там, где дрань разошлась, виднелись куски мха, растущего сверху. Везде на полатях, на полу и лавках здесь лежало и висело оружие, щиты, доспехи. Лежали грудой соболиные шкурки, выделанные кожи, медные и бронзовые блюда, горшки и вазы, отрезы тканей, мешок-пузо русой соли. Две мохнатые большие собаки лежали у очага посреди избы. У задней стены сидели на полатях две молодые рабыни с красивыми соломенными волосами. Склоняясь, они что-то шили в полумраке. На лице у одной из них были видны чёрные синяки от побоев. Мечека и двух старших бурундеев усадили на лавку посреди длинного стола. Стовов сел напротив под развёрнутым на стене стягом – чёрная когтистая птица с головой медведя на красном поле.
– Для совета пусть останутся старшие дружинники Семик, Ломонос, Мышец и Тороп. Остальные пусть идут на берег, смотрят, как готовят лодии и лодки к походу. Чтоб пеньку хорошо сушили, прежде чем в берёзовом дёгте вымачивать и в щели забивать, и всякое другое…