- Да давно уже преставился, - подтвердил я, - в ВэЧэКа он служил, ордена имеет за службу. А что дальше-то у вас было?
- А что дальше было? А то и было, - как-то нехотя стал говорить мужичок, думая о чём-то о своём. - Стою я в исподнем и в сапогах яловых, а на боку маузер в деревянной кобуре на ремешке висит. Бегут на меня мужички в льняных рубахах и кто с палкой, а кто с вилами деревянными. Стоой, - кричу я им, - вы так посланца вашего главного бога встречаете? Да как стрельну в воздух, так они и попадали все в страхе. А мне что делать прикажете? Попинал я сапогами зачинщиков, да потом приказал всем идти за мной. Они и пошли. Подошли мы сюда, к лесу и говорю я им, что вот здесь будем строить молельный дом для Перуна нашего. Они только "за". Приехал князек ихний, ему я тоже показал, как маузер стреляет, говорю, что вот помощник мой снова к Перуну побежал, чтобы рать мне прислать для моей защиты и разорения всех, кто мне будет в почестях отказывать. Гляжу, сробел князь-то и говорит, что не надо на него небесную рать присылать, молись только за нас, а уж мы тебя защитой не обделим. Вот так и живу здесь. Как священник. Разные тут церемонии делаю, с волхвами, знахарями ихними, дружбу вожу. Недавно половецкий разъезд приезжал. Парочку половцев я подстрелил метров с пятидесяти. Теперь не появляются, а обо мне слава разнеслась, что я перуновым огнём издалека врагов поражаю. У тебя курить-то есть чего?
- Не курю, бросил, - сказал я, - курение для здоровья вредно.
- А ты сам-то из какого года будешь? - спросил мужик. - Как-то всё у тебя не по-нашему.
- Я из 2013 года, - сказал я.
Глава 23
Я не сразу нашел воду и ковшик для того, чтобы принести воды Гудыме. Он очнулся раньше, чем я пришел с водой. Отхлебывая воду из ковшика, он грязно матерился и проклинал всех и вся. Взяв обратно ковшик, сделанный из цельного сучка сосны, причём ручка была искусно вырезана в виде огромного фаллоса, я отхлебнул воды сам и подумал, что нужно бы обрызнуть и матерящегося мужика, что я и сделал.
- Ты чего брызгаешься, - закричал новоиспечённый волхв, - ты хоть представляешь то, что мы пришли сюда в одна тысяча девятьсот двадцать третьем году, а у вас уже две тысячи тринадцатый год. У меня здесь прошло три года, а у вас там девяносто лет. Куда я нужен там таким? Что там у вас за это время произошло?
- Давай мы об этом потом поговорим, когда ты к этому известию привыкнешь, - предложил я, - а то ещё окочуришься, не дай Бог, а как я без тебя буду тут обживаться?
- Ладно, - согласился Гудыма, - попривыкну и расскажешь мне всё постепенно, как и что. А у тебя документ-то при себе есть какой-нибудь.
- А зачем мне документ, - сказал я, - я ведь не в банк иду за деньгами. Вот, разве что, - и достал из кармана недавно приобретённый смартфон.
Для читателя я не буду объяснять, что такое смартфон. Все уже знают, а многие и пользуются ими постоянно.
Я показал Гудыме несколько фотографий, снятых в последние дни, сфотографировал его в фас и в профиль, пока питание в телефоне не село.
- Давайкось мы тебя обрядим в сегодняшние одежды, чтобы не выделяться тебе, а то, неровен час, к князю большому вызовут, - сказал хозяин, - у нас тут, понимаешь, послы иностранные шастают, всё в свою веру русичей зовут. Ты-то как, насчет веры определённый или как мы, воинствующие атеисты, как говорил нам товарищ Ленин и приказывал товарищ Троцкий.
- Как тебе сказать, товарищ Гудыма, - сказал я, - когда пал коммунистический режим и к власти пришли демократы, все правоверные коммунисты спрятали свои партбилеты и выстроились в церквях со свечками в руках. Крестились так истово, что на лбу синяки себе набили щепотью. Стали называться воцерковлёнными. Это когда грешники вдруг становились истово верующими. Таких всегда назначали на должности для борьбы с бывшими товарищами. Бывшие марксисты становились хорошими начальниками охранки, а богохульники становились главными инквизиторами. Бывший меньшевик Вышинский был назначен генеральным прокурором и уничтожил половину командного состава Красной Армии, а потом армия без командиров откатилась под самую Москву.
- Ни хуя себе, - только и мог вымолвить Гудыма. - ну и наворотили вы делов.
Как-то в нескольких словах мне удалось рассказать почти всё, что у нас произошло в последние пятьдесят лет.
- Все наворотили делов, - сказал я, - вы с товарищем Громовым тоже не ангелами были. Царя с семьей расстреляли, а в наше время их объявили святыми и везде иконки с мучениками продают. У нас тут патриарха недавно избрали, из монахов-послушников, так тот по золоту прикалывается и по квартирам большим с дворцами живописными и чтобы на подворье куропатки были, а на завтрак свеженькие яички с молочком и творожком подавались.
- Как царь живет, - причмокнул Гудыма, - может, он ещё и председателем совнаркома управляет?
- Не управляет и даже не или находится с ним на равных должностях, потому что тот деньги патриарху отсыпает полной пригоршней, - сказал я, - охрану ему государственную дал, машину бронированную с госномерами...
- Это что, у вас наркомы на танках ездят? - искренне удивился Гудыма. - Распустили вы контрреволюцию, раз у вас никакой чиновник в безопасности себя не чувствует.
- Эти танки сейчас называются бронированными автомобилями "мерседес", - начал я разъяснять нашу действительность, - в народе их называют "меринами". Наверху у него мигалка с сиреной, чтобы все разбегались в разные стороны перед ним. Раньше, когда царь ехал по дороге, то впереди мчались опричники, били всех нагайками, сталкивали кареты с дороги, а всем встречающимся кричали: "Пади!", чтобы они на коленях стояли вдоль дороги. У нас почти тоже, только на колени не ставят, хотя, когда людям приходится часами сидеть в машинах, пережидая проезда царя, то это очень похоже на крики опричников "Пади!".
- Ты смотри, едрит твою лять, - выматерился Гудыма, - и на хрена мы тогда революцию делали, чтобы одного царя сменить на другого? Сколько же мы людей постреляли, многих вообще ни за что. Мы трупами выстилали дорогу к счастливой жизни, а вы всё испоганили. И как я себя должен чувствовать? Как герой? Да я преступник перед народом своим. Как я в глаза родственникам расстрелянных людей взгляну? Всё буду объяснять революционным запалом? Пойдём в дом, курнуть хочу, я тут травок насушил разных, иголок еловых добавил и трубку себе вырезал. Расстроил ты меня, землячок.
Глава 24
Дом был рубленый, настоящий и стоял он как бы в стороне от кострища, находившегося в центре огороженного бревнами двора. Бревна сруба были проложены мхом, хорошо забитым в щели. Всё было массивно и экологически чисто.
По всем показателям, это было святилище местного служителя богов, который здесь проводил ритуалы и сам же здесь жил.
Обстановка в доме простая. Вешалка в углу. Обыкновенная доска с сучками, на которых висела лопотина и одна шубейка, на которой, вероятно, Гудыма и спал, и которую носил в ненастную погоду.
Деревянная горка для посуды представляла собой несколько жердин, на которые почти вертикально укладывалась помытая посуда, состоявшая из трёх глиняных и двух деревянных плошек.
Покуривший Гудыма достал из загашника деревянную дощечку, на которой ножом было вырезано изображение, отдалённо напоминающее Иисуса Христа, поставил её в угол и стал усердно молиться.
К Богу приходят люди, которым откровенно не везет в жизни и те, кто поураганил в своё время так, что грехи стали давить не только на грудь, но и на голову. И Гудыма молился Христу в то время, когда христианства на Руси ещё не было
- Господи, прости нам все прегрешения, дай нам хлеб насущный на каждый день и избавь от козней лукавого, - бубнил мужичок, - а ещё сделай так, чтобы соратники мои по революционной борьбе с контрреволюцией никогда не пришли к власти, ибо тогда они натворят столько дел, что России нашей никогда не отмыться от них...
- Раньше молиться надо было, - сказал я Гудыме, - дружки твои как раз пришли к власти, вцепились в неё зубами и тянут страну в логово Феликса Дзержинского, раздирая её на лакомые куски для кормления.
- Это в твоей жизни так, а в моей жизни, о которой я молюсь, такого не будет никогда, - ответил Гудыма, как бы не прерывая молитвы, - ибо сила Твоя и царствие Твоё во веки веков. Аминь!
- Ты когда молитвы-то вспомнил? - спросил я. - Уж не во время ли расстрелов в подвалах ВЧК? И скольких священников ты самолично застрелил?
- Я в расстрелах не участвовал, - сказал мужичок, - а вот арестовывать приходилось изрядно. И многие из них домой не вернулись. А к священникам я не прикасался. Ризы с икон обдирали, чтобы голодных накормить, это было, но ведь священники ничего не производят и за счет народа кормятся. Мироеды они.
- А сам-то ты кто? - снова спросил я. - Разве не мироед? Маузером махал, рассказывая, что посланец Богов, и сейчас как бы священником работаешь, ничего не производишь, а питаешься за народный счет. Мироед ты и есть, и тебя нужно раскулачить.
- Ладно, ты говори да заговаривайся, - миролюбиво сказал Гудыма, - я тут сам веду свое хозяйство, девки иногда прибегают в доме порядок навести, а я вот на охотку с рогатиной хожу, самоловы и самострелы ставлю, да и сам люблю стрелу в дичь пустить. Погоди-ка, мы с тобой ещё на охоту сходим.
Топот лошадиных копыт прервал нашу беседу. В святилище на коне въехал всадник.
- Гудыма, - закричал он, - давай собирайся к князю, гости к нему едут по твоим делам. И дружка своего захвати. И не мешкай, - и он сразу ускакал.
Глава 25
- Это никак обо мне идет речь? - проявил я свою догадливость.
- О тебе, мил человек, - подтвердил Гудыма, - к князю гости едут соблазнять своими религиями, а я и ты будем как бы советчиками того, к какой религии князю приткнуться. Так что думай сам, если не в тему будешь говорить, то в лучшем случае тебя утопят, а в худшем - сварят в чане на площади. Русичи люди простые и порядки у них простые, а княжий суд самый скорый и самый правый.
- Да, как у нас в современной России, - сказал я.
- Неужто сам князь суд правит? - удивился Гудыма.
- Сам, - подтвердил я. - Вроде бы и есть законы, а вот по отдельным делам князь сам через судей выносит приговоры. Вот, например, два года назад две девки-скоморошки пятнадцать секунд в храме кривлялись, пели молитву Богородице, чтобы князя прогнала. Так девкам дали по два года тюрьмы, не посмотрели даже на то, что у них дети малые есть. И сам князь следил, чтобы никакого условно-досрочного освобождения не было. До сих пор девки сидят. А он опирается как бы на "народ", который готов с кольями и вилами идти на погромы тех, кто против князя слово имеет. Вот такие у нас времена.
- Россия не меняется, - вздохнул Гудыма, - царь Петр Россию сгибал, да не согнул. Народ России может что-то сказать и сделать только тогда, когда почувствует гибель свою. Я хоть грамотёшкой многих людей не превзошел, но вот знаю, что народ активничал только во время Великой смуты, и то активничал по-разному, кто-то грабил, а кто-то в ополчение шёл Кремль от поляков вызволять. А в другие времена народу-то нашему всё одно было, кто над ним стоит, то ли помещик-рабовладелец, то ли басурманин какой, за податью пришедший. И ведь беды-то русские начнутся после того, как Русь примет какую-то веру себе кроме той, что у них есть сейчас. Из гордых русских людей иноземные завоеватели и собственные князья-цари-рабовладельцы сделают бессловесное быдло, которое молча идёт на убой, принося с собой либо топор, либо верёвку, чтобы князей и завоевателей в расход не вводить. Вот и смотри, как себя вести и кого князю рекомендовать. Я, понимаешь, лучше помолчу, потому что ты человек грамотный, современный, историю всю знаешь, не то, что я, который как остановился в 1923 году, так и стоит там столбом. Давайкося, поснедаем немного да будем собираться в путь. Сейчас придет Светолика и покормит нас.
- Какая Светолика? - не понял я.
- Какая? - переспросил Гудыма. - Обыкновенная, имя у нее такое, лицо светлое, вот и назвали ее Светоликой. Да сейчас сам увидишь.
Пока мы умывались, в горнице появилась девушка. Действительно, светла лицом и волосы цвета спелой пшеницы заплетены в косу поверх длинного сарафана. Увидев меня, она сразу покраснела и попыталась убежать, да Гудыма остановил ее:
- Стой, егоза, куда помчалась? Сейчас вот с гостем знакомить буду. Зовут его, - и он посмотрел меня, вспомнив, что не спросил моего имени, - Олег, роду не княжеского, но очень высокого, так что если тебя просватает, то спуску не даст...
- Как бы сам защиты от спуска не искал, - подбоченилась Светолика.
- Смотри, егоза, - погрозил Гудыма пальцем, - спроворь нам на скорую руку что-нибудь на стол, к князю идём, а там застолье не скоро будет.
На скорую руку была пареная репа, стоявшая в печке, краюха хлеба, лук зелёный, соль в деревянной солонке и кружка кислого кваса.
Я к этому времени достаточно проголодался, поэтому налегал на диковинные продукты, нахваливая их, особенно репу. Кто из вас, ребята, ел репу? Мало кто, а некоторые даже и не представляют, что это такое, хотя слышали выражение, что что-то может быть проще пареной репы. Так вот, репа относится к семейству капустных, кругленький такой плод с оригинальным вкусом, до картошки был основным продуктом питания и врачевания. Сам раньше не знал, что репа обладает мочегонным, антисептическим, противовоспалительным, ранозаживляющим и обезболивающим действием. Детей тогда репой лечили от рахита, заболеваний костей и крови.
От еды появилось чувство сытости и сразу появилось желание закурить, но я подавил это желание уговорами самого себя, что сейчас не время для этого, нет табака да и мало ли, вдруг придется с девкой целоваться, а от меня несет как от пепельницы.
Глава 26
Оказалось, что святилище находится не так далеко от Киева. Километров пять по прямой или семь километров по дороге. На самом деле семь километров оказались с гаком длиной километра в три, потому что мы с Гудимой топали средним шагом часа два с половиной по моим смартфонным часам и самозаводящейся "сейке" на правой руке, так как на левой руке слабый подзавод и ночью часы могут сами остановиться.
Столица Руси представляла собой заштатный посёлок с разнокалиберными домами, обосранными конями и коровами неровными дорогами, ошметками сена у столбов коновязей, грязными придорожными канавами, людьми в разной одежде и служилых людей о конь и в пешем порядке и над всем этим стойкий запах всего перемешанного на улице и вырывающегося из домов в виде запахов из отхожих ям и дымящихся кухонь. Кое-где у домов было прибрано, а у большинства домов было всё так, как оно произрастало и покрывалось выкинутыми костями и прочим мусором. Встречавшиеся нам люди старались не наступить в кучи дерьма и обходили места, в которые выливаются помои, дожидающиеся летнего дождя, чтобы грязными потоками вылиться из пределов городка и заполнить собою канавы, а потом отправиться в ручьи и речки в качестве биологической массы для рыбы и прочей живности, перерабатывающей продукты жизнедеятельности человека.
Одним словом, не было там той красоты, которую демонстрируют в художественных голливудских и украинских фильмах и мультфильмах, показывающих своё превосходство над теми, кого они в настоящее время презрительно называют москалями. Не было в те времена шика и блеска. Хотя, это на мой изысканный взгляд человека, привыкшего к жизни в условиях огромного города и имеющего свой урбанистский взгляд на организацию жизни. А для людей, ютившихся в лачугах и землянках, жизнь в этих городах-поселках была верхом совершенства и цивилизации, поэтому и в летописях пишется о том, как хорошо жилось в резных теремах и как всё там было чистенько и удобненько. Летописцы даже князя Владимира называли Красное солнышко, то ли для того, чтобы подчеркнуть его отличие от других людей, либо указать на его красную рожу от возлияний и ежедневного блуда с беззакониями. И этого человека нам навязали в качество святого.