— В тот день я впервые ощутил боль потери и поэтому долго плакал.
Грейнджер молчала.
— Второй раз я заплакал так, когда подняли камень, и я увидел тебя.
— Прости, — прошелестела Грейнджер и поплыла к окну.
— Постой, не уходи, — попросил Драко. — Я не хочу оставаться тут в одиночестве.
— Ты всегда можешь позвать целителя. Сегодня дежурит Кристен. Знаю, она не очень тебе нравится, но это всё же компания.
— А ты? — Он не мог понять, почему цепляется за Грейнджер. — У тебя была в детстве любовь?
— Да, — призналась она и описала пару кругов под потолком. — В соседнем доме жил мальчик, Леонард. Нам было по три года, и мы любили играть вместе. Он был очень веселый.
— Ты говоришь: «Был». Что-то случилось, — отметил Драко.
— Да. — Грейнджер тяжело вздохнула. — Его родители продали дом одной пожилой паре. Я думала, они просто переехали куда-то. Всё пыталась узнать, оставили ли они адрес или номер телефона. Мы ведь могли бы общаться.
— Но они не оставили?
— Мама долго не хотела говорить. Когда мне исполнилось пятнадцать, она открыла мне правду: Леонард был тяжело болен с рождения. Родители и потратили все деньги на лечение, но его не удалось спасти.
— Мне жаль. — Драко поджал губы и посмотрел на Грейнджер. По ее щеке стекала бледная слезинка, и он потянулся было, чтобы вытереть её.
— Спасибо. — Грейнджер вытерла слезы рукавом призрачной мантии.
Они ещё немного помолчали.
— А кого-то ещё ты любил? Или что-то еще?
— Да. Думаю, да. — Драко уставился в одну точку.
— Покажи, — попросила Грейнджер. — Мне интересно.
— Хорошо, я попрошу маму.
— Покажешь завтра?
— Завтра? Постараюсь. Не хочу пугать её переменами настроения.
— Ладно, так и быть, послезавтра.
Драко хотел еще что-то сказать, но Грейнджер уже растаяла в воздухе.
***
— Кто такая Дигли? — Аддингтон внимательно посмотрел на Люциуса. Тот побледнел и повернулся к супруге.
— Эльф. Его нянька. Драко было пять, когда она умерла, — пробормотала Нарцисса.
— Сегодня ночью он плакал и повторял это имя. — Аддингтон снял очки и устало потёр переносицу. — Мы не можем понять, говорит это об ухудшении или об улучшении состояния мистера Драко.
— Он больше ничего не говорил? — отрешенно спросил Люциус.
— Нет, только звал Дигли.
— Он больше не вспоминает магглорожденную девочку, зато переключился на эльфа, — холодно проговорил Люциус после долгой паузы. — Нужно продолжать лечение.
— Можно его увидеть? — прошептала Нарцисса, с мольбой глядя на целителя.
— Нет, — отрезал вдруг Люциус, и Аддингтон вздрогнул. — Ты уже принесла альбом с колдографиями и посмотри, что из этого вышло.
Ее глаза наполнились слезами, и Аддингтон решил рискнуть.
— Ничего страшного не случится, если мистер Драко пять минут пообщается с матерью. Вам хватит пяти минут, миссис Малфой?
— Мне не хватит и целой жизни, — грустно ответила Нарцисса. — Но сейчас слово целителя важнее мольбы материнского сердца.
Нарцисса дождалась кивка Аддингтона и быстро покинула кабинет.
— Вы интересный человек, мистер Малфой, — протянул целитель, глядя на Люциуса, как на любопытный музейный экспонат. — Почему же вы считаете сострадание признаком болезни? Неужели вы думаете, что Драко в здравом уме не способен на жалость?
— Знаете, Аддингтон. — Люциус наклонился к нему через стол. — Малфои заработали свое состояние не состраданием и уж тем более не жалостью к домовикам и магглорожденным.
— Вы говорите так, словно это плохо. — Аддингтон прищурился.
— Я говорю так, потому что воспитан в старых традициях, и сейчас мне очень тяжело привыкнуть к новому устройству общества.
— Но вы пытаетесь?
— Разумеется. — Люциус изогнул губы в непроницаемой улыбке. Аддингтон ненавидел подобные гримасы: они могли скрывать и правду, и ложь, и безразличие.
«Изворачивается», — подумал Аддингтон и откинулся на спинку кресла, устало массируя виски. Всё-таки с Малфоями было очень тяжело работать.
***
— Это все, что осталось, — с грустью в голосе произнес Драко, покручивая в руке засушенный бутон розы. Некогда этот цветок был белым, но безжалостное время уничтожило его красоту. Драко бережно провел пальцем по серо-желтым высушенным лепесткам, боясь, что они раскрошатся от неосторожного прикосновения.
— Я вижу, как он был красив. — Грейнджер устроилась у Драко за плечом. Обернувшись, он увидел, что она глядит с улыбкой, немного наклонив голову.
— Тебе это видно?
— Да. — Она провела рукой над его протянутой ладонью.
— Я срезал эту розу в день рождения мамы, когда мне было тринадцать. Я еще не знал тогда, что Волдеморт возродится, что он со своими приспешниками явится в наш дом, что погибнет цветник и сад. Я просто хотел подарить ей праздник.
— Мы говорим о том, что любил ты, — напомнила Грейнджер.
— Я любил наш сад и наш цветник. Мы с мамой любили брать книги из домашней библиотеки и читать их в саду. Только представь, Грейнджер: ты лежишь на мягкой траве с книгой, солнечный свет пробивается через листву и от этого кажется зеленоватым, и в воздухе витают ароматы роз, гортензий и пионов. Это ли не благодать? А потом старенький Митли выносит поднос с чаем и розовым вареньем, и кажется, что ты любишь весь мир.
Грейнджер воспарила к потолку и, видимо, попыталась представить это.
— Я любил эти мгновения, эти тонкие ароматы, это ощущение умиротворения и блаженства. Я готов был убить любого, кто посягнет на этот маленький райский уголок. Но вместо этого мне приказали убить Дамблдора. Хотя Дамблдор не трогал ни мой сад, ни мои цветы.
— Это грустно. — Грейнджер бледной тенью опустилась на кровать к Драко. — Мой дом был не таким большим, как твой. И уж точно в нем не было эльфов с подносами. Но я тоже любила лужайку, которую подстригал по выходным отец. Любила клумбу, которую мы с матерью разбили на заднем дворе. Я помню, как поскрипывает третья ступенька на лестнице и как в окно пробивается солнечный свет.
Драко вздрогнул, вспомнив об одной очень важной детали.
— Грейнджер, твои родители. Их вообще пригласили на церемонию прощания? — Он не мог произнести слово «похороны», хотя «церемония прощания» тоже далась с большим трудом.
— Они в Австралии. Они не знают о том, что со мной случилось. Они даже не знают, что я была в их жизни. Не помнят.
Драко опешил от того, как просто она говорила об этом.
— Моим цветником теперь занимается кто-то другой. Ступенька поскрипывает под чужими ногами, а солнце по утрам будит совершенно незнакомого ребенка. Я знаю, что такое потерять дом, Малфой. Только ты в него еще можешь вернуться. Снова разбить цветник. Высадить деревья и наблюдать, как они год за годом, по дюйму тянутся к небу. У меня этой возможности нет.
— Прости. — Драко стало горько от этих слов.
— Но я вижу, как хорош был твой цветник. И, пожалуй, он мне нравится.
— Почему ты стала моим кошмаром? — Этот вопрос вырвался у него против воли. Драко хотел поговорить о другом.
— Потому что ты этого захотел, Малфой, — прошептала Грейнджер ему в ухо, и правая сторона тела вмиг окоченела от пронизывающего холода. — Ты не отпускаешь меня дальше, и поэтому я прихожу к тебе.
— Я болен. — Драко пытался сопротивляться. — Мы в Мунго, если ты не заметила.
— Тебе сказали, что ты болен, и ты поверил, — отрывисто бросила она. — А теперь подумай сам, что это за болезнь. И скажи мне.
— Ладно. — Драко нахмурился. — Я подумаю и скажу.
— Завтра, — выпалила она. — Скажешь завтра?
— Хорошо. — Не успел он кивнуть, как Грейнджер вылетела в окно.
***
— Мистер Драко! Мистер Драко, очнитесь!
Он рвано вдохнул, резко сел на кровати и непонимающе уставился на испуганную Кристен. Девчонка тяжело дышала и явно была в панике.
— Мистер Драко, выпейте. — В нос ударил противный запах Успокаивающей микстуры, и Драко поморщился. Перед глазами все еще стоял черный от копоти холл в Хогвартсе, каменная глыба, из-под которой виднелась копна волос, а уши болели от истерического вопля Поттера или Уизли, а может, и его собственного. Драко машинально принял лекарство и кивнул Кристен.
— Пятый раз за ночь. — Она поставила на тумбочку пузырек с микстурой и покачала головой. — Я схожу за целителем Аддингтоном.
Драко безразлично поглядел на нее. Голубые глаза, маленький нос, ровные зубки, круглое личико, обрамленное гладкими волосами. Чепец на голове. Руки Кристен пахли снадобьями, а халат казался белее снега. Та, что преследовала его во сне, та, что раз за разом погибала на его глазах, была совершенно другой: светло-карие глаза, чуть вздернутый носик, уменьшенные, но все же не такие ровные зубы, исхудавшее за время скитаний лицо, непослушные волосы. Она всегда пахла книгами, а на одежде неизменно можно было отыскать крошечное пятнышко от чернил. Даже в последней битве Драко заметил чернила на рукаве ее свитера — наверняка составляла стратегический план боя. Да, это было бы весьма в ее стиле. Он не мог не признать, что Грейнджер вызывала в нем чувство, куда большее простого интереса. Это можно было назвать ненавистью, но тогда ее гибель не смогла бы ранить так глубоко. Это можно было назвать презрением, но откуда тогда в памяти столько деталей, столько воспоминаний о ней? Это можно было назвать безразличием, но почему она вновь и вновь являлась в его палату? Неужели не скорбели о ней друзья, или же его, Драко, печаль оказалась стократ сильнее, раз именно он привязал душу Грейнджер к земле?
— Это не дело, — донесся из коридора усталый голос Аддингтона.
Дверь скрипнула, впуская целителя в палату.
— Мистер Малфой, как часто вы видите эти картины? Как часто разговариваете с мисс Грейнджер?
— Каждый день. Она приходит ко мне. Послушайте, целитель, я не сошел с ума, она стала призраком. — Драко готов был схватить Аддингтона за отвороты халата и трясти, пока этот глупец не услышит, не поверит ему.
— Может, стоит попробовать Зелье забывчивости? — робко предложила Кристен.
— Мы с мистером Малфоем думали об этом. Однако для того, чтобы стереть из памяти это потрясение, понадобится такая доза, что Драко рискует забыть, как его зовут, не говоря уж о родителях, доме и прочем.
— Я не хочу забывать дом, — пробормотал Драко.
— И ваши родители не хотели бы этого. Пока что попробуйте поспать, а с утра мы с постараемся принять какое-то решение.
Аддингтон покинул палату, а за ним, позевывая и шаркая от усталости, вышла и Кристен.
Драко дождался, пока их шаги в коридоре стихнут, и схватил с тумбочки заветный пузырек с Успокаивающей микстурой.
— Я просто перенервничал. Я слишком сильно переживаю из-за Грейнджер, — произнес он в пустоту палаты. — Если я буду пить по ложке каждый раз, когда она будет пытаться заговорить со мной, все закончится. Она не выдержит подобного пренебрежения и уйдет. Это же Грейнджер.
***
— Серьезно? — Грейнджер хохотала, зависнув в воздухе над кроватью Драко.
— Более чем. Мне надо лечиться и возвращаться домой. — Тот неуверенным движением откупорил пузырек, налил в ложку микстуру и проглотил ее, даже не морщась.
— И как, помогло?
Грейнджер спустилась чуть ниже и участливо заглянула в глаза.
— Ты еще здесь, значит не совсем, — огрызнулся Драко.
— Эффект наступает не сразу, ты же понимаешь? — хихикнула она и перекувыркнулась. — Пока я буду пропадать, можем поговорить. Расскажи, о чем ты думал сегодня ночью?
— О тебе, — признался он. — О том, что ты лгунья. Сегодня ночью кошмар возвращался пять раз.
— Почему лгунья? Каков был наш уговор? Ты показываешь любовь — я забираю кошмар. Вчера ты ничего не показал и не ответил на мой вопрос. Поэтому все предельно честно.
Они помолчали немного. Драко поглядывал на часы, гадая, когда же начнется целебное действие микстуры.
— Смотри не переборщи, — буркнула Грейнджер, когда он вновь открыл бутылку и влил в себя еще ложку зелья. На сей раз оно было неимоверно горьким, благо, под руку вовремя подвернулся спасительный стакан воды.
— Я думал не только плохое. — Удивительно, как легко постыдная правда открывалась после двух ложек микстуры. — Я вообще не могу не думать о тебе. Грейнджер, ты как заноза, с самого первого курса.
— Еще скажи, что ты меня любишь, — улыбнулась она.
— Нет! — Выкрик получился слишком резким, и Драко вздрогнул от звука собственного голоса. Грейнджер все еще смотрела на него, и рука сама потянулась к ложке.
— Незачем так кричать. Это в некоторой мере даже обидно — что ты так рьяно открещиваешься. Если не любишь, почему тогда не отпускаешь?
— Потому что мне нельзя тебя любить. — Еще одна порция лекарства встала в горле комом, и пришлось снова тянуться за стаканом. — Пойми, ты…
— Грязнокровка, — услужливо напомнила Грейнджер.
— Дело не в этом. — Драко покачал головой. — Твоя кровь ничем не отличалась от моей. Такая же красная.
— Тогда в чем причина?
— Все, что я люблю, погибает, — прошептал он. — Я любил Дигли — и она умерла. Я любил цветы и сад — и их погубили приспешники Лорда. Я любил слушать птиц в саду — не стало ни сада, ни птиц. Я любил Хогвартс, хоть и не признавался в этом. Любил за то, что он мне дал. Хогвартс лежит в руинах. Любовью это не назвать, но я безмерно уважал профессора Снейпа — и где он? Крэбб, мой верный друг — да, друг, и не смотри так на меня — и тот сгорел в Адском Пламени.
Драко стало больно оттого, как на него глядит Грейнджер, и он выпил еще ложку микстуры.
— То, что я люблю, приносит мне боль. То, что я люблю, погибает. Ты погибла, Грейнджер.
Драко вздрогнул и выпил еще.
— Думай, Малфой, я не тороплю тебя.
Секунды ползли, как огромные улитки, и одновременно мчались, как самая скоростная метла. Мысли лениво крутились в голове, но Драко стоило огромных усилий ухватиться хоть за одну.
— Все, что я любил — мертво. И ты мертва, Грейнджер. Получается, что я и тебя любил.
Все вокруг словно замерло, даже стрелка на часах перестала клацать, отмеряя отведенное время. Грейнджер словно светилась изнутри. Она протянула руку к Драко, и он отметил, что не чувствует привычного холода, напротив — от нее разливалось удивительное тепло.
Звон разбитого стекла рассек тишину палаты. Драко повернулся на звук и обнаружил, что завис в воздухе. Его бесчувственное тело лежало на больничной койке, а на полу рассыпались стеклянными брызгами останки стакана.
— Грейнджер, я что, умер? — тихо спросил он.
— Только не паникуй, пожалуйста. — Она улыбнулась. — Я ведь просила, я предупреждала: не переборщи с зельем.
— Я хотел бы дать матери знак. Что я люблю ее, и всегда буду любить.
— Ты сможешь изредка приходить в ее сны, чтобы унять боль.
— Хорошо. — Драко кивнул. — Я попрошу ее посадить розы в память обо мне. Раз уж я умер, пусть оживет то, что я любил.