– Мадемуазель Клутье! – окликнул ее чей-то голос.
К Жасент быстрым шагом подошла матушка-настоятельница больницы Роберваля; ее добродушное лицо было омрачено печалью.
– Мадемуазель, прежде чем вернуться в больницу, я хотела бы выразить вам свои самые искренние соболезнования. Подумать только: ваша сестра так великодушно помогала нам только позавчера! Какое несчастье! Мы будем молиться за вас, за нее и за всю вашу семью.
– Спасибо! Но мне очень стыдно – я проспала всю ночь, оставив родных наедине с горем.
Монахиня взяла Жасент за руку – ей хотелось хоть как-то ободрить девушку, вселить в нее мужество:
– Вы больше ничего не могли сделать… после тех кошмарных часов, которые мы провели в тягостном ожидании, опасаясь, что больных придется эвакуировать из больницы. Этого до сих пор не случилось, при этом ситуация только ухудшилась. В больнице вышла из строя система отопления, в коллеже – тоже. Улицы Нотр-Дам и Артюр полностью затоплены; по всему бульвару Сен-Жозеф плавают ветки деревьев. Мое дорогое дитя, ни в чем себя не вините. К вашему физическому истощению добавился еще и такой печальный траур. Знайте, что сестер из обители Сен-Прима очень тронула смерть Эммы. Они будут молиться за нее здесь, а мы все – в Робервале. Мы можем лишь положиться на волю Господа. Доктор Гослен рассказал мне о вашем горе, но когда я вас увидела, то захотела сама сказать вам пару слов.
– Благодарю вас, матушка. Не теряйте из-за меня времени… Вас ждет такси.
– Разве утешение страждущей души – трата времени? Но вы правы: состояние девочки, которую мы перевозим, нельзя назвать удовлетворительным. Передайте своим родителям мое искреннее сочувствие.
Матушка удалилась, а Жасент пошла в противоположную сторону, чтобы встретиться со своими родителями. Ее дедушка жил на улице Лаберж, в небольшом домике, к которому, однако, прилегал большой участок земли, – там он ухаживал за огородом и огромным курятником. Бывший служащий железной дороги зарабатывал теперь на жизнь, продавая яйца и птицу.
Жасент открыла калитку, и знакомое поскрипывание сразу мысленно перенесло ее на многие годы назад, в детство, когда они с сестрами забегали к бабушке с дедушкой, возвращаясь из школы. Сапоги Жасент увязали в топкой от разлившейся воды земле сада. Зеленая весенняя трава была грязной: она примялась от многочисленных шагов. Жасент взбежала по ступенькам крыльца и открыла дверь. Внутри царила тягостная могильная тишина. Со сдавленным сердцем она вошла в небольшую гостиную с опущенными занавесками. Там было темно, но горели свечи.
Альберта сидела возле тела Эммы, покоившегося на столе, застланного, как в церкви, белой простыней. Полуприкрыв глаза и беззвучно шевеля губами, она, казалось, читала молитвы. Фердинанд держал ее за руку. Сидони стояла позади них и, увидев Жасент, бросилась к ней.
– Ну наконец ты пришла… Ты хоть хорошо отдохнула?
– Да, но я сожалею об этом. Матильда должна была меня разбудить. Но я не могла ее упрекать… Она посчитала, что так будет лучше. Где папа и Лорик?
– Вода все поднимается – нужно было вывести стадо из овчарни. Они отведут животных к Озиасу Руа, а потом отправятся в похоронное бюро за гробом.
Сестры вновь обнялись. Жасент бросила взгляд на тело Эммы: ее лицо было прикрыто широким квадратом тюля с кружевной каемкой.
– Мамина вуаль для первого причастия, которую мы все носили, – прошептала Сидони. – Лорик обнаружил ее дома сегодня на рассвете. Мама очень ею дорожила. Ее поведение волнует меня. Жасент, я хотела бы ненадолго выйти на свежий воздух.
– Иди, конечно, я останусь здесь. Я так расстроена, что пропустила ночное бдение!
– Тише вы, – возмутилась их мать. – Не шумите, моя малышка так сладко спит!
Встревоженная Сидони выбежала на крыльцо, нервы ее были на пределе. Жасент в волнении опустилась перед Альбертой на колени.
– Мама, посмотри на меня, умоляю тебя. Эмма не спит. Она умерла.
– Нет, нет, не говори глупостей. Она простудилась. Ей лучше отдохнуть. Если меня не будет рядом, когда Эмма проснется, она будет плакать. Я ее знаю, она боится темноты. Только не задувай свечи!
– Оставь ее, Жасент, – мягко сказал Фердинанд. – Мы с Сидони уже пробовали ее образумить, но она отказывается принимать действительность. Может быть, так даже лучше.
– Отец, не говори так громко, ты разбудишь малышку, – вздохнула Альберта.
Она покачала головой и ласково улыбнулась. Придя в ужас при виде ее блаженного выражения лица, Жасент попыталась вспомнить все, что ей было известно о приступах психического расстройства. «Это временное состояние, что-то вроде амнезии, при которой отрицается реальность, невыносимая реальность. Может быть, так мама защищается от боли для того, чтобы самой не умереть. Но что произойдет, когда гроб заколотят и опустят в землю?» Не в силах ответить на этот вопрос, Жасент еще больше встревожилась.
За время учебы она однажды сталкивалась с похожим случаем: молодая женщина будто потеряла рассудок, после того как ее супруг погиб в результате несчастного случая, и отказывалась признавать его смерть. Врачи прописали ей тогда барбитал, чтобы она могла упокоиться и заснуть. «Я все же могла бы попросить у доктора Гослена совета», – упрекнула она себя.
Вспомнив про барбитал, Жасент на миг застыла – внезапная мысль пронеслась у нее в голове. В памяти возник небольшой эпизод, произошедший в пятницу вечером в аптеке больницы. Ее взору, как будто наяву, представилась живая Эмма, складывающая бинты для перевязки в небольшой шкафчик и передвигающая тюбики и флаконы. Перед тем как закрыть дверцу шкафчика, сестра что-то проворно засунула в карман своего жилета, Жасент в этом не сомневалась.
«Тогда я была такой уставшей, что не придала этому значения. К тому же мне нужно было еще сложить простыни и отнести их в бельевую. Боже мой, как же выяснить, что случилось в действительности? Наверное, мне никогда не суждено узнать о том, что произошло между тем, как она сбежала из больницы, и ее смертью. Следовало бы поискать свидетелей. Ведь она могла взять такси».
Жасент охватило желание вернуться в Роберваль и заняться расследованием, которое представлялось ей неотложным и невероятно важным. Она поднялась с колен и, покусывая нижнюю губу, села на табурет, сложив руки на коленях: это была ее детская привычка.
– Я не видел тебя с тех пор, как закончились праздники, Жасент, – мягко заметил дедушка. – Я знаю о твоей жизни от Сидони. Знаешь, я предложил ей открыть свое ателье здесь, у меня дома. Мне было бы не так скучно. Теперь она, конечно, не захочет. Какое же горе, правда? Я не могу в это поверить. Однако нашей малышки больше нет, она лежит здесь, такая холодная и бледная.
На его глаза навернулись слезы, и старик громко зарыдал. На нем была торжественная одежда: костюм, белая хлопковая рубашка и галстук; его седые волосы были напомажены.
– Господи боже, да вы прекратите шуметь или нет?! – сетовала Альберта. – Я бы тоже хотела немного вздремнуть вместе со своей малышкой.
– Отличная идея, мама. Иди отдохни в своей комнате, – спокойно предложила Жасент. – Я проведу тебя. Не волнуйся, я побуду с Эммой. Я не раз так делала, когда ты помогала папе стричь овец, помнишь? Пойдем.
Она мягко, но решительно провела мать на второй этаж.
– Разбудишь меня, если она меня позовет, – пробормотала Альберта.
– Обещаю.
Успокоившись, Альберта наконец улеглась. Жасент укрыла ее разноцветным стеганым одеялом, и через несколько мгновений мать уже забылась сном под преисполненным сочувствия взглядом старшей дочери.
– Дорогая, любимая моя мамочка, если бы я только могла взять на себя твою боль, все твое горе! – прошептала Жасент.
Несмотря на сильную душевную боль и отчаяние, Жасент неустанно задавалась вопросами. «Сумка Эммы! Ее не было у меня дома, значит, она ее забрала. Куда же она пропала?»
Жасент на цыпочках спустилась вниз. Сидони уже вернулась и ждала ее у лестницы. Капли дождя поблескивали на ее темных волосах, спадающих красивыми локонами ей на лоб. Одетая в черное, с удивительно тонкими чертами лица, порозовевшего сейчас от ветра, сестра показалась Жасент очаровательной. «Теперь из сестер у меня осталась только она! – подумала Жасент. – Наши общие детские мечты уже никогда не осуществятся».
– Помнишь, Сидо, как мы втроем хотели отправиться в Нью-Йорк? Это была Эммина идея. Она изучила карту и знала названия всех главных улиц.
– И спрашивала меня, на какой поезд нужно сесть, чтобы туда добраться! – добавил Фердинанд, выходя из кухни. – В свое время я даже отложил немного денег, чтобы помочь вам заплатить за билеты, когда придет время. Деньги эти у меня до сих пор хранились тут, в железной коробке. Теперь эти деньги пойдут на похороны. Шамплену сейчас туго.
– Ох! Дедушка, как это грустно! – всхлипывая, сказала Сидони.
Готовый вновь расплакаться старик прижал внучку к себе. Тогда Жасент произнесла:
– У меня есть небольшие сбережения в банке. Я покрою эти расходы. Ничего не отдавай папе, дедушка. Кто знает, может быть, через год-два мы с Сидони все-таки сможем поехать в путешествие – так мы почтим память Эммы.
– Да, это было бы хорошо, – согласилась сестра.
– Внученьки мои любимые, я приготовил чай. Он придаст нам сил.
Старика все еще била мелкая дрожь: жестокий удар судьбы потряс его до глубины души. Девушки догадались, что он отчаянно цепляется за эти домашние будничные занятия в тщетной надежде успокоиться.
* * *
Спустя два часа Жасент шла по дороге, прямо ведущей к озеру. Она уходила от безразличия отца, от его холодных, исполненных ненависти слов. Он еще не связывался с прессой, но грозился сделать это непосредственно перед завтрашними похоронами.
Убедившись в том, что мать крепко спит, Жасент вышла из дому, рассчитывая вернуться как можно скорее, чтобы присутствовать при всей церемонии погребения Эммы, в тот решающий миг, который мог вывести Альберту из состояния безумия.
«Я должна найти эту сумку. Ведь никто не возвращался на то место, где Паком нашел Эмму. Бедный парень, он, конечно, не обратил внимания на сумку, которая, возможно, осталась там», – размышляла она.
Еще задолго до того, как Жасент дошла до ведущей к озеру дороги, она поняла всю безуспешность своей затеи. Вода озера, сверкая металлическим блеском, сплошь покрыла лишь неделей ранее возделанные для посева луга и поля и небольшими волнами зыбилась по земной поверхности. Порывы ветра доносили до Жасент мощные раскаты грома. Озеро было в ярости. Оно затопило пляж, на котором она играла в детстве, и теперь по нему мерно проплывали ветки и целые стволы деревьев. Пляж был омыт дождем и выглядел таким же темным и мрачным, как и низко нависшее над ним небо с тяжелыми серо-голубыми тучами.
«Это бесполезно. Та узкая полоска земли, о которой говорила Сидони, исчезла. Нет никаких следов».
Девушка остановилась и, дрожа от холода и отчаяния, подняла воротник своего плаща. Внезапно картинка перед ее глазами оживилась. Она увидела двух лошадей с жеребенком: они словно выплыли из тополиной рощи. Они брели по затопленному лугу, растерянно оглядываясь вокруг. Жеребец шел с трудом: вода доходила ему до брюха. Почти в то же мгновение Жасент заметила какую-то лодочку-плоскодонку, ею с помощью шеста управлял мужчина. Она узнала в нем соседа своих родителей, Жактанса Тибо, и помахала ему рукой.
– Они идут к тебе, Жасент! – прокричал ей Жактанс. – Попробуй поймать жеребца, у него на шее веревка!
– Постараюсь! – крикнула Жасент в ответ.
Животные не пугали ее, ведь она с детства привыкла к общению с ними. Это происшествие показалось Жасент как нельзя кстати: если она поможет соседу, то сможет рассчитывать взамен и на его помощь. Не заботясь о том, что у нее намокнут ноги, протянув руку, девушка стала продвигаться вперед, тихонько посвистывая. То, что нравилось их старому Звонку, могло привлечь и его соплеменников. Ей хватило нескольких минут, чтобы добраться до напуганной кобылицы.
– Иди ко мне, моя красавица! Тебе будет намного лучше в конюшне! Ты, наверное, проголодалась. Тише, тише, – повторяла Жасент ласковым голосом, который так успокаивал пациентов в больнице.
Ее пальцы сжались на промокшей насквозь веревке, свисающей с шеи жеребца. Тем временем Жактанс уже привязал свою лодку к стволу какого-то деревца и кинулся помогать девушке. На нем были высокие каучуковые сапоги.
– Век буду тебе обязан, Жасент! – радостно произнес мужчина. – Если бы не ты, я бы до ночи за ними гонялся. Теперь нужно отвести их в безопасное место. К счастью, конюшня стоит на холме возле дома и вода не сможет подняться так высоко.
– Вы в этом уверены?
– Сегодня уже ни в чем нельзя быть уверенным. А ты что здесь делаешь, одна, под таким дождем? Ты шла забрать что-то из своего дома?
– Нет, я просто хотела посмотреть на то место, где Паком нашел мою сестру. Мне кажется, с ней была ее сумка… Это глупо, я понимаю, но если бы я ее нашла – мне было бы легче.
Жактанс в задумчивости почесал подбородок. Он обернулся и взглянул назад, затем грустно посмотрел на Жасент:
– Я хорошо помню то место, где твои несчастные родители увидели Эмму в ее красном платье, лежащую на земле. Но никто не скажет, как долго Паком ее нес. Я знаю только то, о чем болтал вчера этот бедняга, когда мы выходили из церкви: что он споткнулся о ствол какого-то дерева… или о пень… Господи, я заставил тебя плакать! Послушай, Жасент, я заведу лошадей домой и вернусь за тобой. Мы сможем доплыть на лодке, куда ты захочешь… если у тебя, конечно, есть время.
– Это было бы очень любезно с вашей стороны, – согласилась Жасент, слабо улыбнувшись. – Я проведу вас, вместе мы дойдем быстрее.
Супруга Жактанса, Артемиз, тридцативосьмилетняя беременная женщина, уже высматривала их, стоя на крыльце. Рядом с матерью копошились маленькие сыновья.
– Господи боже, наконец-то лошади спасены! – воскликнула она. – Здравствуй, Жасент. Я приду завтра на похороны, передай матери. Какое горе, боже! А ты здесь нечасто появляешься, с тех пор как начала работать в больнице.
– Увы, мадам Тибо, у меня очень плотный график.
Жасент не хотела начинать разговор – ее снедала ностальгия и на душе у нее скребли кошки. «Да, я была по-настоящему счастлива дома, в Сен-Приме! Я любила бегать к озеру, собирать камешки, отводить баранов на пастбище… Часто со мной ходил Пьер…» – мысли унесли ее в прошлое.
Чтобы прийти в себя, Жасент принялась гладить жеребенка. Точно так же, как и его мать-кобылица, он был обречен тянуть лямку трудовой жизни, а вместе с ней – и всю упряжку семьи Тибо.
– Вот и славно, они в безопасности! – порадовался Жактанс, закрывая за собой дверь.
– Налить вам чаю? – предложила Артемиз, не покидая своего наблюдательного поста.
– Возвращайся в дом! Мне надо отвести кое-куда мадемуазель.
Супруга немедленно повиновалась, несмотря на то что была весьма заинтригована. Такая явная покорность всегда раздражала Жасент. Вообще поведение замужних женщин вызывало у нее неприятие: не один год она наблюдала за тем, как мать покорно подчиняется власти Шамплена Клутье. Именно желание оставаться свободной подтолкнуло ее отказать Пьеру.
– Устраивайся посредине и крепко держись, – посоветовал Жактанс, когда девушка села в лодку. – Здесь неглубоко, но я не хочу, чтобы ты упала.
– Не беспокойтесь за меня, – ответила Жасент. – Моя сестра мертва, поэтому все остальное…
– Боже, не говори такого, в твоем-то возрасте! Чуть меньше десяти лет назад, во время эпидемии испанского гриппа, я потерял брата, родителей и двоюродную сестру. Мне казалось, что жизнь больше никогда не будет меня радовать. Однако со временем я постепенно пришел в себя. Я надел кольцо на палец Артемиз – она мне очень нравилась… Она подарила мне двоих сыновей. Но что я рассказываю тебе о том, что ты и так знаешь! Супруга часто болтает с Альбертой.
Лодка скользила по неспокойной воде. Жактанс управлял с помощью шеста. В солнечную погоду Жасент могла бы яснее различить сушу, где-то поросшую травой, где-то превратившуюся в грязное месиво, но сегодня, несмотря на дневное время, одиннадцать утра, было достаточно темно. В конце концов она отчаялась увидеть нужное место, когда вдруг какие-то детали пейзажа показались ей знакомыми: плетеная изгородь меж лугов, дорожные столбы, березовая роща…