…Дивизия проводила массированную зачистку местности в районе Мирбачакота: минировали местность, взрывали развалины, ломали дувалы, давили виноградники, задымляли колодцы-кяризы. Внезапно взвод саперов попал в засаду и был из укрытий расстрелян мятежниками почти в упор. Первая рота находилась рядом на отдыхе и бросилась их спасать, а Эдик, как старший от батальона, побежал в зеленку вместе с ними.
Почти сразу завязался жестокий скоротечный бой. Громобоев, укрывшись за большим деревом, пытался подавить огневую точку за арыком, как вдруг позади раздалась короткая очередь и две пули впились в ствол ореха в считаных сантиметрах над головой. Эдуард обернулся и в груди похолодело. В двадцати шагах позади, раскинувшись в пыли, валялся мертвый афганец. К убитому душману (выглядело это забавно, если бы не обстоятельства), то ползком, то вприсядку, то на четвереньках, подбирался старшина и что-то, громко завывая, кричал на родном языке. Ошарашенный капитан выпустил еще несколько очередей в сторону мятежников, опустошил весь магазин, и лишь потом подбежал к поверженному противнику. Склонившись над трупом, внимательно осмотрел поверженного врага: убитый лежал в лужице крови, три пули навылет разворотили грудь и живот. Это был совсем еще мальчишка, лет тринадцати – четырнадцати, не больше, ему бы в школу ходить да в футбол играть, а не воевать. Одной рукой безбородый и безусый «моджахед» все еще крепко сжимал автомат за цевье, вторая рука была неестественно заломлена за спину.
Старшина стоял рядом, трясся всем телом, цокал языком и бормотал что-то невнятное. Затем, чуть успокоившись, снял каску с головы и вытер пот со лба.
– Я не знал! – воскликнул Рамзан громко. – Стрельнул – он упал!
– Что ты не знал? – спросил командир роты.
– Не видел, что это малчик!
– Рамзан, все правильно! Ты спас замкомбата! Благодаря твоим метким попаданиям он стрелял в капитана уже убитым!
В груди Эдика похолодело – он понял и отчетливо представил: а ведь верно, еще доля секунды, и было бы поздно, душман расстрелял бы его в упор! Гибель была неминуема!
В тот день рота с большим трудом выбралась из огневого мешка – спас положение комбат танкового батальона, лично пробившись к ним на танке. Потеряв ранеными несколько человек (один солдат позже в госпитале умер от ран), прорвались к своим позициям.
По возвращении в полк старшина повесил трофейный окровавленный «лифчик» в каптерке над столом и при случае хвастался перед друзьями прапорщиками, как он спас заместителя командира батальона. Через полгода Рамзан получил свою заслуженную медаль «За отвагу», а в рейды предпочитал больше не ходить и заниматься имущественными проблемами роты…
Громобоев довольно быстро захмелел, потерял нить разговора, хоть и пытался думать, но получалось плохо, поэтому он то глуповато улыбался, то внезапно грустил и вытирал ладонью набегавшую слезу.
– Да, повезло тебе, Эдик! Столько боев и передряг, но выжил, – хлопнул по плечу ветерана начальник штаба батальона Тарбеев. – Поделись удачей!
– А ты в момент опасности плюй три раза по три раза через левое плечо, соблюдай нехитрые правила: не ходить в рейд перед отпуском и перед заменой, перед выходом на боевые не пей и не ставь прививки в санчасти – тогда точно не заболеешь. И еще у меня всегда был со мной амулет – на шее на цепочке личный номер. – Эдуард вынул номерок из-за пазухи и продемонстрировал друзьям. – Один раз его забыл и чуть не погиб!
– Чуть – не считается! – хмыкнул Афоня. – Но как можно забыть свой талисман?
– Да так вот! Накануне выхода на боевые в зеленку в районе Мирбачакота драл я одну симпатичную козу – кладовщицу с торговой базы, а ей мой амулет все время по носу стучал. Попросила убрать, мол, отвлекает и мешает получать удовольствие, – я и снял. А потом, когда на следующий день в кишлаке по нам минами долбанули и осколки вокруг кучно засвистели, я рукой хвать грудь – а там под тельняшкой пустота, нет номерка! Ну, думаю, Эдик, тут твоя смерть и пришла… Один осколок размером с половину ладони возле головы в дувал врезался, чуть башку мне не размозжил, я его потом еле-еле финкой из глины выковырял. Так вот едва-едва от меня удача не отвернулась. Чудеса, но опять повезло…
Приглашенные на проводы командиры чуть притихли, но, выслушав рассказ, вновь загомонили, сдвинули стаканы, разлили спиртное и выпили за удачу. Вспоминали бои, забавные истории, хвалились подвигами. Дойдя до нужной кондиции, друзья-приятели расползлись по комнатам примерно часа в три ночи. Проводы удались…
Раскаленное солнце, стоявшее в зените, прожаривало сухой кабульский воздух и свирепо обжигало лучами людей, не сумевших найти себе укрытие. Время от времени порывы ветра швыряли пыль и даже мелкие камешки, словно шрапнель, в лицо, и всюду проникающий мелкий песок хрустел на зубах.
Кабульский аэродром вблизи «Теплого стана» жил своей бурной и шумной боевой жизнью. Ежеминутно взлетали на бомбежку парами штурмовики «Грач», через некоторое время, опустошив боезапас, уцелевшие возвращались на базу, вереницы вертушек уносили взводы и роты на очередную операцию в горы, в сторону Пагмана, а четверки «крокодилов» с километровой высоты, поливая нурсами горные хребты, как могли, прикрывали группы десантирующихся.
Горнострелковый полк рано утром ушел на выполнение задачи, в батальоне остались лишь больные и выздоравливающие. Все шло обыденно, и как говорится во французской поговорке: на войне как на войне! Одним предписано идти в рейд, других везут в госпиталь, а третьих уже упаковывают в «цинки». А самые счастливчики едут домой: в отпуск или по замене.
Эдуард, прищурившись, неприязненно посмотрел на высокогорные ледники – сколько сил и здоровья оставил там! Величавые заснеженные горные вершины, застывшие вокруг древнего города, были равнодушны к суетящимся у подножия людям. Да и стены древнего Кабула видели очень многое и если бы могли говорить, то поведали бы о набегах кочевников, о нашествии войска Александра Македонского, вторжении английских экспедиционных корпусов…
Капитан Громобоев с грустью на сердце прощался с друзьями на краю взлетки. И хотя слегка был ранен, немного контужен, чуть подморожен зимой на высокогорном леднике и хорошенько прогрет на солнцепеке, но без увечий для здоровья и – главное дело – живой. А могло быть гораздо хуже, за время боев он потерял несколько друзей: двух командиров рот, начальника штаба, взводного-сапера, батальонного разведчика, замполита роты…
Провожающие то хмурились, то улыбались и расставались с другом явно с неохотой. Старший лейтенант Сашка Афанасьев и прапорщик Вадик Гонза с нескрываемой завистью смотрели на уезжающего, им тоже хотелось домой, однако бодрились, громко болтали, смеялись и много пили. Дружная компания, покачиваясь на нетвердых ногах (ведь после вчерашнего возлияния они добавили добрую новую порцию напитков), стояла полукругом возле капота запыленного уазика, превращенного в стол.
Вылет борта откладывался уже несколько раз и задерживался дольше четырех часов. Пузатую громадину Ил-76 неспешно грузили чьим-то добром, поэтому пассажиров не подпускали и держали на удалении. Приятели допивали бутылку «Арарата» и сожалели об отсутствии второй.
– Я же говорил, что будет маловато, – этим не опохмелимся! – возмущался красавчик Вадик. Этот кудрявый и голубоглазый прапорщик был грозой женского модуля, обитательницы которого сдавались ему почти без боя и чаще всего «за так». И на халяву выпить он был тоже не дурак. – Надо было купить еще одну…
– Так и купил бы! В чем проблема? Болтался целый час неизвестно где!
– Я бойцу помогал! – парировал упрек Гонза. – Смотрю, стоит неприкаянный солдат на обочине, грустит. Жалко стало, спросил, в чем дело. Оказалось наш, однополчанин, с заставы из третьего батальона. Вылечился после желтухи, за ним не приехали, а из госпиталя выписали, ему тыловые крысы сказали: иди и жди старшего. А этот старший где-то загулял. Может, запил? Боец с утра стоял и не знал, куда ему приткнуться. Я его на попутку до Суруби посадил, а то не ровен час еще пропадет.
– Молодец! Хвалю за гуманизм. Но почему для нас всего одну бутылку взял? – недоумевал и одновременно возмущался Афанасьев, широко улыбаясь и демонстрируя два ряда ровных и красивых зубов. – Пошлешь дурака за бутылкой – он одну и возьмет…
Улыбчивый русоволосый старший лейтенант был почти двухметровым крепышом. Широкоплечий, длиннорукий, неуклюжий, похожий на медведя, однако добряк, просто так мухи не обидит. Со стороны Афоня казался богатырем, сошедшим с картины о русских былинах. Обычный граненый стакан в его ладони размером с лопату был едва виден и больше походил на рюмку. Сейчас Сашка с сожалением смотрел на быстро пустеющую емкость и тяжко вздыхал.
– Сам дурак! Проблема в деньгах! – огрызнулся прапорщик после короткой паузы, вызванной пережевыванием большого куска мяса. – Дали мне двадцать чеков, на бутылку, я и взял одну, а не поскупились бы, не пожадничали – купил бы две или три.
– А свои добавить – слабо?
– Я же говорил, я – пуст! Ей-ей, не вру! – Гонза продемонстрировал отсутствие финансов, вывернув наружу карманы. – Чеки с получки в медсанбате спустил с командиром артдивизиона, славно покутили с медсестричками за неделю лечения. Не попади я тогда на выходе с задачи в засаду – мы сейчас были бы в шоколаде! Который день кляну себя последними словами: это надо же, такая удача привалила – взял кассу банды! И все бездарно прошляпил! И нет бы сразу дать ходу из кишлака, решил еще и боевые трофеи взять – погнался за орденом! И на хрен мне был тот сраный ДШК? Он нам не мешал, духи нас не видели, но я же, як дурко, велел бойцам меня прикрыть и полез забрасывать расчет пулемета гранатами. Представляете, пополз с полным мешком пайсы!
– Эдик, он решил вместо тебя героем стать! Хотел получить звезду героя посмертно?
– Ага, захотел второй орден…
– Конечно, получишь. Теперь дадут за ранение в жопу, – улыбнулся Афоня. – Полный мешок, говоришь… наверняка врешь… Поди, нашел лишь горсть мятых «афошек», а трепа на миллион!
– Первое, что я хочу сказать, – ранение не в жопу, а в бедро! Второе. Миллион там был, и не меньше! Ей-ей, не вру! Подполз поближе, две гранаты швырнул и вроде двоих из расчета пулемета завалил, а охранение с двух стволов как по мне долбанет! Я распластался как медуза, в землю вжимаюсь, пыль глотаю, молюсь Богу, прощаюсь с жизнью. Духам меня не видно, но вещмешок над землей торчит, словно мишень. По нему они и жахнули, очередь прошила рюкзак и порвала в клочья, смотрю – вокруг бумага летает, меня демаскирует. Я про ту пайсу и думать забыл, жизнь дороже, стянул с себя, отшвырнул его подальше…
– Ай, молодец! Дал ему на один рейд поносить счастливый лифчик-разгрузку на удачу, новый мешок, новый горник, новый маскхалат – и что в итоге? Где все вещи? Пошло прахом, ни одной военной шмотки у меня не осталось на память о войне…
Симпатяга Гонза насупился и покраснел.
– Хватит уже укорять, и так стыдно. Только и думать мне было про горный костюм в мешке. Но если б даже и вспомнил, то, честное слово, деньги кинул бы, пропади они пропадом, а твой горник даже под пулями забрал бы…
– Да ладно, я не со зла… Ладно горный костюм и мешок, а где мой лифчик?
– В госпитале сперли вместе с маскировочным халатом. Кстати, твой маскхалат мне жизнь спас, я слился с травой, пуля лишь чиркнула, а в хэбэшке меня б точно добили…
– Я ж говорю, ловлю на слове! Ты мой должник! – Громобоев хлопнул Вадима по плечу. – С тебя магарыч, готовь цистерну самогона!
– Приедешь в Жмеринку, налью! Короче говоря, отполз я в сторону, а духи по-прежнему лупят в тот мешок из всех стволов. Наверняка потом, когда нашли денежные клочки, переживали! И вот, когда я почти отполз к разведчикам, духи долбанули из гранатомета по дувалу, стена рухнула – меня и присыпало. Хорошо, бойцы сразу откопали! Легко отделался, бедро зажило быстро, голова пару дней поболела, лишь немного поблевал. Тебе-то в прошлый раз, Эдик, досталось тяжелее, но теперь мы на равных, оба с контуженой башкой, я гол как сокол и ты не богаче. Так что зря вы насмехаетесь – я не жадничаю. Пайсы – нет…
– Да ладно, уймись, замяли… – Афоня прервал загоревавшего о пропажах прапорщика, резко сменил ход разговора и перешел на любимую тему: – Кстати, Эдик, ты ведь одним бортом с Викой летишь?
– И что?
– Согрей ее в воздухе, там ведь холодно, а она девушка хрупкая, южная…
– Что же сам не обогрел?
– Я пытался, да обломился. Эх, таких, как я, невезучих дураков – поискать надо…
– В смысле? – заинтересовался Эдик. Хмель ударил в голову, а после выпитой бутылки разговоры о бабах – любимая тема компании мужчин, особенно если женщины – в дефиците.
Афоня быстро разлил по стаканам остатки содержимого бутылки и похвалил сам себя:
– Смотрите-ка, глаз – алмаз! – Офицер поднял стаканы на уровень глаз и удовлетворенно цокнул языком. – Так вот, год назад, когда она только приехала в наш славный боевой полчок, я к ней приценился, примерился, решил объездить. Обожаю воронежских девчат, красавицы, как на подбор, не зря в народе говорят, что Екатерина Вторая туда всех проституток ссылала, а шлюхи, как известно, в основном красотки. Эх, не случилось…
Друзья чокнулись стаканами, пригубили крепкого напитка.
– А я и не буду пытаться, меня в Ташкенте ждут…
– Наслышан… – буркнул Вадик. – Но одно другому не мешает. Оторвись за нас двоих на полную катушку! Не будешь? Слышь, Афоня! А ведь он и взаправду не станет драть Вику, даже если ему даст! Зажравшаяся ты скотина, Эдуард! Мы тут на голодном пайке, а он харчи перебирает…
– Вадик, не нервничай и не дергайся! – одернул друга капитан. – Верный врачи поставили диагноз, хорошо тебя контузило, явно не симулировал. Ишь, как тебя сразу затрясло от злости. Эх, хорошо сидим, жалко только, что коньяк заканчивается…
– Ну да не беда, ничего страшного, если что – сгоняет еще раз в дукан, не развалится, отсыплю ему мелочи, – пьяно ухмыльнулся Сашка. – Чует мое сердце – сегодня Громобоев никуда не улетит. Рановато ты решил нас покинуть, брат.
– Чтоб тебе в свое время рейс отменили! Не каркай – один хрен улечу! Барахлишко начальства погрузят, потом и мы, грешные, пойдем на посадку. А если честно – не хочу улетать! Что я там буду делать? Отвык я от России. Как там жить? Не представляю…
– Не дури! Живи как все: ходи в кино, в кабаки, баб трахай… – Афанасьев, не рассчитывая силы, от души хлопнул Эдика по плечу, и Громобоев со стоном потер место ушиба.
– Но ты, полегче! Громила безмозглый!
– Завидую я тебе, Эдик! Мочи нет – домой хочу! Как приеду – сразу женюсь! Такая восхитительная девица у меня на примете в Одессе. До чего же я ее здорово отлюбил на ступенях подвала ресторана! Девчонка – супер! Представьте портрет: блондинка, зеленые глаза, осиная талия, стройные ножки от ушей, словно Дюймовочка из сказки! Двадцать восемь лет, но тело девочки! Двое детей, но это пустяки. Громобоев, ты будешь моим свидетелем? Зовут ее Оксана. Ждет меня к осени.
– Обязательно засвидетельствую твой брак! – пообещал капитан. – Да хоть с ведьмой, мне-то что! Только свою непутевую башку под пули больше не подставляй!
Афоня обнял друга, чмокнул пьяно в ухо и вытряс в раскрытый рот последние капли из стакана.
– И меня тоже в гости жди, через полгода приеду! Примешь? Хочу посмотреть Питер, ни разу в нем не был. – Прапорщик Гонза затянулся сигареткой и закашлялся.
– Сколько раз говорить – не кури! – Эдик выхватил окурок у приятеля и отбросил в сторону. – Твоя простреленная грудь с прошлого года еще не зажила толком. В легких дырка – хрипишь. Опять сляжешь…
– Ты что творишь! Целую сигарету выкинул… – обиделся прапорщик. – Кто тебя просил?
– Тебе доктор запретил смолить!
– Жить вообще вредно, особенно здесь, в Афгане, – отмахнулся Вадим. – Скоро следующий рейд, и мы с Афоней уже будем считаться выздоровевшими. Говорят, пойдем чесать зеленку возле Джабаль-Усараджа, заставы разблокировать… а ты говоришь – курить вредно… Эдуард, ты как тот палач, что приговоренному отказывает на эшафоте в последней затяжке, мол, бросай курить – вредно для здоровья…