Отец всегда любил эту машину...
- ...однажды я захотел покататься и тайком попытался уехать... Он вытащил меня из машины и избил. Он сказал, что за руль этой машины я не сяду никогда.
- Что ты говоришь? - отец вылез из машины и подошёл к нему поближе. От него ничем не пахло.
- Ты всегда любил эту машину. Даже больше, чем меня. Да?
Отец поморщился:
- Что ты несёшь? Слишком разные категории. Некорректно сравнивать. А что до машины... да, это особенная машина. Такая во всём мире только одна.
- А по-моему это ГАЗ-24-10.
- А по-моему ты дурак, - подытожил отец, - У этой машины есть душа. У некоторых вещей есть душа, и это дорогие нам вещи.
Он подошёл к выходу из гаража и открыл дверь, снаружи пахнуло ночной прохладой и гнилью земли.
- Вот у твоего молотка, как ты думаешь, есть душа? Ведь это именно им ты забил меня до смерти. Почему не выкинул его?
Человек молчал. Отец продолжал:
- Некоторые вещи дороги. Особенно, этими вещами ты кого-то убиваешь. - Его лицо, освещаемое светом луны, казалось нездорово-живым, притягательным притягательностью больного туберкулёзом. Он вышел из гаража.
Хлопнула входная дверь дома и человек, оставшийся стоять в гараже, выдохнул. Он подошёл к машине тоже попытался провести по ней рукой так, как это делал отец, но ему не удалось. Было очень страшно и неуютно. Впрочем, молоток в руке придавал сил и уверенности всебе, пускай и немного.
Луна на улице светила особенная: не серебряная, фиолетовая, с какими-то тёмными пятнами, большая, раза в два больше обычных своих размеров. Казалось, что она пульсирует. Словно неведомое существо вытаращило свой единственный глаз и смотрит на этот мир. Светло было как днём. Человек, закрыв гараж, долго смотрел и не мог насмотреться: зрелище упоительное, даже несмотря на полную тишину - ни звуков животных, ни насекомых, ничего вообще. Чувство одиночества было ещё страшнее, чем то, что человек ощущал к отцу. Поэтому он зашёл в дом.
Отец снова ел, он вообще за эту ночь только и делал, что говорил или ел, но ел чаще, чем говорил.
Суп. Хлеб. Пельмени. Остатки полуфабрикатов, валявшиеся в морозилке уже не первый месяц. Отец подъел всё, и несмотря даже на разбухший живот, остался голодным.
- Холодильник пустой. С утра пойдёшь за едой. Машину я тебе не дам, даже и не думай.
Человек пристукнул молотком о ладонь:
- С чего ты взял, что ты тут хозяин?
- Хотел бы - ты бы меня уже прибил. - пожал плечами отец, - А так... человек ты может и решительный, но слабый. Если сразу ничего не сделал, значит и совсем не сделаешь. Поставь чайник, что ли. И сядь. Будем говорить.
Его сын выполнил это, пусть и не расставаясь с молотком.
В чай отец положил ложек десять сахара. И пил его почти залпом, щуря от удовольствия карие глаза, впрочем, почти не заглядывая в зелёные сына, хотя тот сидел прямо напротив.
- Не думал, что это будет так приятно. Просто жрать. Знал бы - давно бы уже ожил. Хе-хе-хе... - он отхлебнул из чашки, - Какой сейчас год?
- Двадцать лет прошло. - сухо ответил сын
Отец покачал головой:
- Ох. Надо же. А я и не заметил. И как ты всё это время тут без меня?
- Замечательно.
- Семья? Дети? Хорошие друзья? Знакомые? Ну да, ну да. Знаешь, а ведь даже у меня была твоя мать. А ты даже такого добиться не смог. Значит ты - более плохая версия меня. Ха-ха-ха!
Отец как обычно смеялся над тем, что было смешным только для него. Прекрасная особенность: смеяться над всем вокруг.
Человек спросил, в какой-то мере пересиливая гордость (из-за волнения или интереса - не понять):
- Мне гораздо интереснее знать, как всё это время был ты.
- В могиле.
- Я знаю. Разрезанный на куски. - сказал человек, - И я каждый день приходил поссать на твою могилу.
- Поссать?
- Поссать.
- Ха! Ха-ха-ха! - отец снова рассмеялся, хлопая себя ладонями по вздувшемуся животу. - Ха-ха-ха-ха! Ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха! Ха-ха!
Человек отметил, сам того не желая, что вздувшийся живот его отцу совсем не идёт; при жизни тот выглядел аристократично, утончённо, был стройным, а сейчас сразу стал похож на простого человека, словно бы и не умирал и не воскресал. Это прибавило сил и уверенности.
- Чего ржёшь?
- Не так уж ты меня и ненавидел, как оказывается. Такое постоянство. Если бы ты меня не любил, то... - отец пристукнул кулаком о ладонь, - Тюк по голове - и всё. Потом закопать и забыть. А ты... не-е-ет... Каждый день выходил. На могилу ссал. Ненависть и любовь - почти одно и то же. Ты знал об этом?
И несмотря ни на что, несмотря на дикое желание крикнуть "Нет!", человек вынужден был признать чужую правоту.
- Да. - он кивнул, увидел, как проступило удивление на лице отца, - Наверное. - и добавил с некоторой грустью, - То, что я сделал, не принесло мне ничего хорошего.
Отец смотрел пристально, готовясь слушать.
Как раз закипел чайник, резким свистком дав о себе знать.
Разлив чай по кружкам, человек снова сел напротив своего отца и начал рассказывать.
- Ты сам меня довёл.
- Трудно отрицать.
- Я думал, что всё будет хорошо. Нужно просто сделать так... как ты говорил. Обрубить. Сжечь мосты.
Кивнув, отец одним большим глотком опустошил кружку крутого кипятка почти на треть.
- И вот. Я... - человек замялся, - Я убил тебя.
Снова. Как наяву. Словно и не было этих двадцати лет. Человек опять ощутил себя молодым, стоящим с молотком в руке, только что проломившим череп своему отцу.
- А ты хрипел и дёргался.
В тот момент человек снова ударил. И снова. И снова. Чтобы не было этого хрипа, не было шума, чтобы не дёргался труп. В конце концов, уставший яриться, он просто схватил молоток за железный боёк и воткнул его деревянной ручкой в голову отца, очень чётко ощутив, как двигает им мозг. Странно. Хрип сначала стал громче, но потом сразу же прекратился.
- Ножовкой по металлу распилил. Закопал ночью. Соседи уже привыкли, что ты часто уезжаешь. Вот и всё.
Отец как раз допил чашку и налил себе ещё, сделав, скорее, не чай, а заварку с кипятком.
- И как? - отец отхлебнул из чашки, - Помогло тебе то, что ты сжёг мосты?
Человек горько улыбнулся и покачал головой:
- Нихуя. Прости за мат. Совершенно, блядь, нихуя.
Человек вспомнил, чтобы было потом, после убийства. Его физически передёрнуло. На душе стало неприятно, в крови забурлило раздражение.
- Что это ты?
- Да не твоё дело. Знаешь что? - человек достал молоток из-за ремня и плюхнул его на стол, - Устал я. Я иду спать. Хочешь - делай что хочешь, а я спать. А не хочешь - тоже ложись спать.
Он ушёл. А отец качал головой, всё так же отхлёбывая кипяток. Когда кипяток кончился, он долил себе ещё, а когда кончилась вода в чайнике, не-живой пальцами сначала выгреб всю заварку из чашки, а потом из заварочного чайника. Сжевал, не ощущая ничего.
Человек проснулся ровно в то время, в которое привык просыпаться, несмотря на то, что уже спал. Поднялся. Сразу же почуял запах гниющей земли и понял, что всё вчерашнее было не сном.
- надо же, ведь я... жив. Он меня не убил? Не убил... да.
При одних мыслях об отце захотелось помыться, человек долго полоскался в душе и чистил зубы. Вроде бы стало полегче, но ненадолго - чувство гадливости вернулось сразу же, как только ему на глаза попался его не-живой отец, работавший в огороде. Картина на редкость обыденная. Бледный свет солнца, словно осветлённое белым карандашом небо. Ветра нет, поэтому запах гнилой земли стоит всюду.
Странное дело, но живот у отца был всё ещё раздутый, словно там ничего из съеденного не переварилось, а оставалось внутри. Отец вырывал из земли остатки зелёной травы и жадно ел.
Человек вышел к нему.
- Ты что делаешь? Ты голодный?
- Нет, - отец отрицательно покачал головой, - Просто это так приятно - есть... Я же тебе уже говорил.
- Жрать, скорее уж.
- Или жрать, да.
Отец оскалил зубы. Грязные. Земля.
- И как на вкус? Я вчера встретил людей. Они шли из города по железной дороге. Какие-то сумасшедшие.
- А причём тут вкус земли?
Человек пожал плечами.
- Я думаю, это свело их с ума.
- Земля? Хм...
Не-мёртвый отец зачерпнул горстью сухую землю, откинул голову и засыпал себе в рот. Прожевал медлительно. Поперхнулся, затем его вырвало.
- Ностальгия. Тем не менее... я начинаю многое понимать.
- Понимать что?
- Попробуй - поймёшь тоже.
Человек тоже зачерпнул горсть земли, но жевать её не стал, поспешно вышвырнув набранное в сторону и вытерев руку.
- Меня тянет попробовать. Но мне кажется, что люди, которые шли вчера по железной дороге, сошли с ума именно из-за этого.
- Они не сошли с ума. - ответил не-живой отец, снова запихивая в рот остатки зелёной растительности, и потому говоря немного непонятно, - Они просто поняли то, что нужно понять человеку, когда вокруг происходит такое: что случилось и как с этим быть. И они ушли... - на этот раз отец неопределённо махнул рукой, - Я не знаю. Но если бы я тоже пошёл - я бы пришёл куда надо. Но так-то я прийти не смогу, ведь я не собираюсь идти.
- Не собираешься? Ты же попробовал землю! - удивился человек
- Да, но ведь я уже мёртв. - отец улыбнулся и пожал плечами
Человек покачал головой и зашёл назад в дом. Прошёл на кухню и заглянул в холодильник, там - хоть шаром покати, всё съел отец за ночь. Выходя из кухни...
- молоток. Хм. Он его не взял.
Приятно было ощутить его в руке.
- не ощущаю такого к отцу, что ощущаю к тебе. Словно бы у тебя есть душа.
Человек вышел из дома.
- Еды нет.
- Я знаю. Я её съел. - не-живой отец сидел посреди разворошённых им грядок, где раньше росла картошка. - Я всё съел.
- Я вижу. - человек указал пальцем на живот отца, - А я что есть буду?
Отец развёл руками. Человек понял, что ничего от него не дождётся, поэтому молча развернулся и зашёл в дом, где быстро переоделся, а потом ушёл в магазин. В небольшом посёлке был свой: обычный, маленький, в точно таком же доме, подобным которому и застроили всё. Самодельная вывеска, продавщица, она же - владелец. Человек с ней здоровался, потому что её знал. Мысли о магазине успокаивали. Местечко в какой-то мере уютное, приятное, по-своему домашнее. Хотелось попасть туда поскорее.
Он быстро прошёл через опустевший посёлок, всё так же, как и днём ранее, оглядывая дома. Заходить ни в один просто не хотелось, несмотря на то, что двери почти всех из них были открыты настежь. Не страх. Не опасение. Само собой почему-то казалось, что никого нет и опасности быть не может, но всё равно, что-то мешало зайти внутрь. Поэтому человек шёл мимо.
Он дошёл до магазина и придирчиво осмотрел его снаружи. Казалось, что не изменилось ничего, но запах... всё тот же. Гниющая земля. Должен ли так пахнуть магазин? Человек не понимал ничего в происходящем, но точно осознавал, что там, где пахнет гнилой землей, творятся странные вещи. Тем не менее, он вошёл внутрь, попав в почти кромешную темноту. Дверь на тугой пружине громко хлопнула за его спиной и темнота стала совсем непроглядной.
Щёлкнула зажигалка.
- А. Это ты. - сказала продавщица, стоящая за прилавком. Синий фартук с белой оторочкой, ещё советский. Продавщица, раньше очень пухлая и краснощёкая, блестящая, казалось, от довольства, сейчас выглядела серо, как всё вокруг, - Еды хочешь?
- Да. Мы же раньше были на "вы". - ответил человек
- Нет-нет. Ты. И ты мне давай тоже.
- Хорошо, значит на "ты".
- Еды нет.
Продавщица обвела рукой прилавок и полки. Всё товары лежали на своих местах, но были негодные. Консервы - вскрытые, хлеб - вымазанный калом и испорченный, мясо и колбасы щедро натёртые всё тем же калом и серой землёй. Еда сама по себе выглядела старой и испорченной. Апофеозом всего выглядело ведро с землей, стоявшее с покупательской стороны прилавка.
Только сейчас, привыкнув к свету зажигалки и приглядевшись, человек увидел, что руки продавщицы грязны от земли, кала и прочего чего-то, что не различить. И на фартуке те же самые следы. А ещё кровь, много крови.
- Еды нет. У тебя есть земля снаружи - её и ешь. Я всё поняла ещё вчера, тоже начала есть землю и поняла.
Говорила она монотонно, но с затаённой страстью, огонёк зажигалки подрагивал в её руке. Человек молчал. Продавщица продолжала. Она поднесла зажигалку поближе к лицу, осветив выпученные глаза и грязные спутанные сосульки крашеных в красный цвет волос.
- Я хотела уйти со всеми, которые шли. Но как можно оставить вам всё это? - она обвела рукой магазин, - Вы не должны этим пользоваться!
Тон её голоса повысился.
- Вы не должны! Это всё для тех, кто останется тут навсегда, а остальные должны есть землю и уйти, уйти! В городе... они не хотят... а здесь не город!
- Сама почему не уходишь?
Человек отступил назад, к выходу. Продавщица двинулась туда же, грузно и неуклюже, почти карикатурно, топая ногами.
- А как? Это... моё место... у него есть душа. Ты веришь в то, что у предметов есть душа?
- Мой отец говорит, что у его машины есть душа. Я не знаю. Я её боюсь.
- О. - она скривила губы и рассудительно кивнула, продолжая двигаться к выходу, - Да. Я его понимаю... - человек машинально отметил: она не удивлена тому, что его отец жив, - этот магазин я купила и обустроила сама. Никто мне не помогал. Я не могу отсюда уйти.
- Потому что ты мертва? - человеку стало интересно
- Потому что я не хочу! Как можно уйти, когда есть душа, которая тебя любит? Которой ты не безразличен! Это предательство!
- Я никогда в тебе раньше такого не замечал. Вот она, какая ты была, оказывается.
- Да. А теперь - иди сюда. И ешь землю.
Выйдя из-за прилавка, она наклонилась и подхватила многокилограммовое ведро одной рукой, как пушинку. Человек увидел, что палец, которым продавщица держит рычажок зажигалки, уже покраснел от нагревшегося кремниевого колёсика.
- Я чувствую в тебе. Чувствую в тебе. - продолжала она, речь её стала невнятна, почти горячечна, - В тебе этого быть не должно, ни в ком. Поэтому... иди сюда. Ешь землю. Это ведро. Ты должен.
Она и дальше что-то говорила, что человек воспринимал уже не как речь, а музыкой и ритмами. Тяга к серой гнилой земле, бывшая в нём, стала сильной и всеобъемлющей, похожей на сексуальное желание подростка, но совсем иначе, идущее не от половых органов, идущее от головы, от желудка, от желания уйти. Человек почувствовал, что во всём происходящем есть что-то правильное, что-то то-как-оно-должно-бытьное, поэтому он стоял на месте. Завороженный. Продавщица шла к нему, держа близко-близко к лицу зажигалку, смотря серыми блестящими глазами, покачивая на вытянутой руке тяжёлое ведро.
- Я-тебе-несу-его, я-тебе-несу-его, а-ты-неси-его-не-хочешь-его, а-ты-си-хочешь-его, а-хочешь-ег-си го-шьего-пси-штыми-ты, спо-шта-псилы-ми, -спо-шта-псилы-м-, -кса-кса-кса-кса-кса...
Она подошла почти вплотную.
- По-це-лу...
Кремниевое колёсико нагрелось красным-красно.
Зажигалка, зажатая продавщицей, с тихим треском лопнула.
Рука её объялась синим пламенем на один миг, может дольше - на секунду, полыхнула, и пламя исчезло.
От человека отхлынуло. Горячая волна, от ног до головы и назад, пронеслась по его телу. Он отпрыгнул назад, к двери, рванул её на себя, и выскочил наружу, под бледное небо и блёклый солнечный свет. Продавщица тоже рванулась и прижала дверь красной от ожога кистью с красным большим пальцем, из которого торчало кремниевое колёсико, не давая ей закрыться.
- Вернись! Я прошу, вернись! Ты же понимаешь!
Человек действительно понимал.
- Нет. Я не хочу.
- Это не то желание! Это не то желание!
- Я понимаю. Но я не хочу!
Продавщица села на грязный пол и заплакала, всё так же держа дверь одной рукой, а второй вытирая слёзы.
- Но ведь... я хотела... как лучше...