Часть первая
ДАЛЬНИЕ СТРАНЫ, СТРАННЫЕ СУЩЕСТВА
1. Борея
Кота’на, краснокожий индеец, словно вышедший из кадра фильма об освоении Дальнего Запада Америки, Кота’на, Хранитель Медведей, смотрел, как Морин играла с парой медвежат — каждый был уже больше нее ростом, — и только покачивал головой от удовольствия и восхищения. Мать медвежат, могучая Тукис, которая на задних лапах оказывалась вдвое выше человека, стоя рядом с хозяином в тренировочном зале, негромко ворчала и переминалась с ноги на ногу. Ее самец Морда, любимец Кота’ны, считавшего его лучшим из всех боевых медведей, сейчас отсутствовал — с отрядом своих соплеменников и, естественно, проводниками, он добывал у подножия плато мясной скот, который служил основной пищей и для людей, и для медведей. В кладовых мясные запасы могли храниться сколь угодно долго.
Но как же девушка играет с медвежатами! Без тени страха, заливаясь смехом, дергая их за уши, шлепая по носам, когда они валят ее с ног, а они наскакивают на нее, как щенята, с шутливым рычанием стискивают в неуклюжих объятиях, но никогда не кусают ее! Друг дружку — сколько угодно, так, что клочья шерсти летят, бывает, что и до крови, а вот девушку — никогда. И могучая медведица Тукис, кажется, тоже наслаждается происходящим, одобрительно фыркает и покачивается на лапах, а вот будь на месте этой девушки кто-нибудь другой, даже сам Кота’на… ну, ему никто не смог бы позавидовать!
В конце концов Морин изнемогла. Еле дыша, но продолжая так же звонко хохотать, она выбралась из-под бурно скакавших теплых меховых сугробов и прислонилась к стенке пещеры, чтобы перевести дух.
— Очень уж они большие стали! — сквозь смех выкрикнула она и тряхнула золотыми, длиной до плеч, волосами. — Они, наверно, и для мамочки своей слишком большие, да, Тукис? — И она закинула руку на шею громадной медведицы.
Тукис не была с нею согласна. Она негромко зарычала, мотнув головой, сбросила руку девушки, зашаркала к продолжавшим возиться медвежатам и, подняв тучу пыли, опустилась рядом с ними на пол. Теперь среди пещеры катался пусть небольшой, но все же внушительный белый холмик. Кота’на усмехнулся, еще минуту-другую смотрел на возню зверей, рядом с которыми (хотя он и не знал этого) даже их предки, самые крупные земные хищники, показались бы мелкими, а потом одним словом прекратил игру. Сейчас, когда он находился рядом, звери были совершенно свободны, однако оставить их на свободе без своего присмотра Кота’на не рискнул бы. Медвежата пребывали в возрасте самого ненасытного любопытства и готовы были обследовать все на свете. И конечно, медведица ни за что не бросила бы своих малышей в одиночестве. Нетрудно представить себе, каких безобразий может натворить эта семейка, если ей выдастся возможность безнадзорно погулять по бесконечным, вздымающимся на много этажей лабиринтам плато! Поэтому он прицепил каждого медведя за ошейник к закрепленной в стене цепи — привязи были довольно длинными и позволяли медвежатам и играть, и ласкаться к матери, — а потом отступил на пару шагов, чтобы звери сообразили, что их положение изменилось.
— Будет, будет… — промолвил он в ответ на возмущение, выразившееся в рычании, скулеже и громыхании цепями; неопытный человек не усомнился бы в том, что звери взбунтовались всерьез. — Пусть еще немного повозятся; лишняя усталость им только на пользу. Самое лучшее упражнение, какое я только знаю. Пусть они играют, а тебе я предлагаю прогуляться со мной на верхний балкон, посмотреть оттуда на Борею и поговорить. Ты не против?
Морин уже отдышалась; она выпрямилась во все свои шестьдесят четыре дюйма и принялась отряхиваться, не сводя при этом восхищенного взгляда со своего собеседника. Рослый бронзовокожий воин собирал блестящие черные волосы в два хвоста, ниспадавших на крепкие ключицы. На его голых руках и полуоткрытой груди красовалось множество шрамов, полученных в самых разных битвах. Кота’на был великим героем войн, которые народ Плато постоянно вел против волчьих воинов Итаквы и его Детей Ветров, деяния Кота’ны вошли в легенды, насколько это возможно для простого человека. В последние годы он воспитывал медведей для Хэнка Силберхатта, главнокомандующего всеми войсками Плато, и при этом был еще и другом Силберхатта, а уж выше этой чести обитатели Плато вряд ли могли что-то представить.
Как Морин разглядывала Кота’ну, так и он разглядывал девочку. Де Мариньи, человек (а может быть, и волшебник) из Материнского мира, подобрал себе прекрасную женщину. Она может родить ему много сильных сыновей.
Девушка была стройной и гибкой, как молодая ива, с большими ярко-голубыми глазами и кожей цвета светлого дикого меда. И еще ее окружала аура, тепло, в которое она облекалась, как в меха. Эту ауру лишь единожды сорвал с нее Итаква, темный скиталец меж мирами. Сейчас, когда на ней была коричневая куртка и брюки из мягкой кожи, она походила на мальчика; разве что казалась более хрупкой, чем был бы подросток. Однако ее ненаигранные благожелательность и очарование, ее юношеское изящество, пожалуй, вполне уравновешивались утраченной невинностью мировосприятия: Морин довелось видеть Шагающего с Ветрами в одном из худших его проявлений, а после такого невинный взгляд на мир не может сохраниться ни у кого.
Для человека увидеть беснование Итаквы — стать свидетелем его бездумных убийств — как раз и значило, что с него безжалостно срывают покров любых иллюзий, с какими невинный взирает на мир. Тем не менее она прошла сквозь все это и, вопреки шансам, складывавшимся отнюдь не в ее пользу, нашла себе спутника в лице Искателя, Анри-Лорана де Мариньи. Ведь Морин, хотя и смертная и хрупкая, как любое человеческое существо, несла в себе силу и могущество — она была свободным порождением самой природы и могла найти общий язык с любым порождением природы, где бы ни встретилась с ним. Таково было ее могущество, которое и позволяло ей так по-свойски обходиться с Тукис и ее медвежатами.
— Что ж, — кивнула она в ответ на предложение Кота’ны. — И о чем же мы будем говорить? Только, пожалуйста, не проси меня вновь рассказывать о Нуминосе и наших приключениях в ледяной пещере на Дромосе. Это было очень страшно, и мне очень хотелось бы выкинуть все это из памяти… — На секунды, которые понадобились ей, чтобы произнести эти слова, из широко раскрытых глаз напрочь исчезла ее всегдашняя веселость.
Было позднее утро; день стоял тихий и необычно яркий. Впрочем, слово «яркий» вряд ли подходит для Бореи, где, по сути, не бывает нормального дневного света; этот мир пребывает в постоянном полумраке, особенно его северные области. А ведь именно там и находится Плато, громадный улей, образовавшийся в источенном бесчисленными ходами скальном массиве, в приполярной зоне Бореи. Этот могучий каменный выступ с плоским верхом и почти отвесными стенами возник в незапамятные времена и сегодня остается единственным бастионом свободного народа Бореи, постоянно обороняющегося от Итаквы и подвластных ему Детей Ветров.
На балкон, о котором говорил Кота’на — один из многочисленных наблюдательных пунктов на стене Плато, — можно было попасть через проем, пробитый там, где пещеру отделяло от стены самое меньшее расстояние. В задней части балкона располагалась вырубленная прямо в стене широкая скамья, а спереди невысокий — всего по грудь — барьер отделял находившихся там от стофутовой пропасти, обрывавшейся прямо к заледеневшей каменной осыпи у подножия стены.
Там было холодно, то и дело с раскинувшейся на севере снежной равнины срывались холодные ветерки. Потому Морин не стала садиться, а все время прохаживалась по висевшему над бездной балкону, лишь изредка останавливаясь, чтобы присмотреться к какой-нибудь не замеченной прежде мелочи на полого уходившем вдаль белом поле. Кота’на же, невосприимчивый к холоду, как и большинство обитателей Плато, просто стоял с непроницаемым выражением лица, скрестив руки на груди.
— Нет, — ответил он после короткой паузы. — Я не буду спрашивать тебя о лунах Бореи, ни о Нуминосе, где ты родилась, ни о Дромосе, где Лорд Зиль-бер-хут-те, и ты, и другие разделались со жрецами льда. Я хорошо запомнил все это еще по твоему первому рассказу и тому, что рассказывал мне Вождь. Это сказание я донесу до своих детей, когда они вырастут и смогут все понять, а когда Унтава, их мать, станет старой, когда я стану морщинистым, тощим, горбатым старцем, наши дети перескажут его своим детям. Так всегда бывает с легендами, так они живут в веках. Нет, на этот раз я хочу узнать о тех местах, которые ты увидела с тех пор, как побывала здесь в прошлый раз, и что заставило тебя вернуться сюда. И, если это не будет дерзостью с моей стороны — я ведь знаю, что твой мужчина кудесник и его пути трудно постичь, — я хотел бы, чтоб ты сказала, какой недуг его терзает. Понимаю, что я не в состоянии облегчить его боль, но если бы смог…
Морин порывисто поднялась на цыпочки и крепко обняла рослого индейца за шею.
— Неудивительно, что Хэнк Силберхатт любит тебя! — воскликнула она. — И Унтава, и громадные медведи, и весь ваш народ. Кота’на, ты не обманешь меня своим суровым видом — это же маска! Ты и твои легенды и сказания о геройских делах!.. Ты же самый настоящий романтик! Будь у тебя такая возможность, ты взвалил бы себе на плечи тяжесть всего плато. Ты говоришь о Хэнке так, будто он бог! Но ведь он человек — человек из Материнского мира. Но чего же тебя винить за романтизм, когда он и сам точно такой же? Слышал бы ты его, когда он рассказывает о том, как ты расправился с предателем Нортаном, а потом не хотел никому отдать его голову, пока Хэнк не пришел к тебе и не простил тебя за то, что ты похитил у него толику славы!
Кота’на отодвинул девушку на расстояние вытянутой руки. Его брови не то изумленно, не то недовольно вскинулись, но Морин не сомневалась, что ее слова доставили ему немалое удовольствие. Еще чуть-чуть, и он, пожалуй, позволил бы себе улыбнуться.
— Лорд Зиль-бер-хут-те… он говорил об этом?
— Ты что? Ну конечно! Он никогда не говорит о своем «брате-медведе» без того, чтобы самому не похвалиться. А ты такой!.. — Она отступила на шаг, поежилась и зябко обхватила плечи руками. — Знаешь что, давай лучше прогуляемся в плато, — предложила она, снова сделавшись серьезной.
Они прошли под аркой и вернулись в пещеру, где Тукис продолжала самозабвенно возиться с медвежатами. Кота’на приостановился, перекинулся несколькими короткими фразами с молодым смотрителем-эскимосом, дав ему какой-то совет по уходу за медведями, после чего они с Морин углубились в лабиринт пещерных переходов.
— Ты спросил, что удручает Анри, — сказала Морин на ходу. — Что ж, могу тебе рассказать. Только сразу поправлю тебя. Он не волшебник. Его Часы Времени — это волшебное устройство или, по крайней мере, кажется таким. И его прежний хозяин, тот, пожалуй, действительно был волшебником! По крайней мере, так я сужу по тому, что Анри рассказывает о нем. Но, уверяю тебя, де Мариньи не таков. Он простой человек. Ну, не простой человек, замечательный человек, и я очень люблю его. А насчет того, что он несчастлив, ты не ошибаешься. Я знаю, это не так просто понять. С Часами Времени ему подвластны любые пространства и времена, он может бесконечно исследовать их. И все же…
— Что?
Она пожала плечами, и теперь Кота’на явственно увидел, что она тоже сильно расстроена. Из-за того, что ее муж несчастлив.
— А вот то, чего он больше всего желает, — продолжила она после паузы, — для него недоступно. Единственное место, которое он рвется отыскать, от него скрыто. Единственный голос, который он стремится услышать даже сквозь кальпы пространства и времени, хранит молчание. Да что там говорить, сама вселенная, похоже, не замечает его бесконечных поисков, они ей безразличны. Ты знаешь, что Анри на сегодня известен как Искатель в доброй сотне чуждых нам миров? Что его гнетет? А вот что: кто-то когда-то показал ему место, подобное россыпи драгоценных камней, место, какое и представить себе невозможно, где постоянно происходят чудеса — это место называется Элизией, и говорят, что это родина богов, — Анри же удается находить лишь шарики из камней и грязи, беспрерывно и скучно вращающиеся вокруг своих солнц. Этих миров столько же, сколько песчинок под ногами, и все они для него так же безвкусны. А ведь мы — признаюсь тебе, Кота’на, — за те три года, которые, как ты говоришь, минули с тех пор, когда мы в первый раз отправились отсюда в странствие на Часах Времени, нам попадались изумительные миры. Громадные миры океанов, усеянных островами из бирюзы и агатов, усыпанные розами, миры гор, где поселения находятся на вершинах высоченных пиков, поднимающихся над облаками, миры лесов, где воздух напитан ароматом миллионов орхидей, а ночи озаряет свечение живых светильников с деревьев-маяков. Мы и друзей нашли в этих мирах; ты мог бы и не поверить — они настолько непохожи на нас и странны на вид, но многие из них полюбили нас всем сердцем. Впрочем, нет, у одного из друзей, которых там завел Анри, вместо сердца была машина!
— Хуг! — негромко воскликнул Кота’на. — Человека, которого ты любишь, можно было бы счесть… извращенцем, что ли? Но этого не может быть, потому что ты ведь любишь его. Может быть, он все еще пребывает под заклятьем могущественного колдуна?
На эти слова Морин опять рассмеялась.
— О, конечно же, пребывает! По крайней мере, в этом Анри меня убеждает. Но не забывай, Кота’на: моя мачеха Аннахильд считалась настоящей ведуньей, проще говоря, ведьмой, но вся ее магия была простыми фокусами. Так что, видишь ли, в магию я по большому счету не верю и тебе не советую. Существуют лишь необычные люди — люди, владеющие необычными и подчас диковинными силами, — но в этом нет никакой магии. Об этом Анри мне тоже говорил. Никакой магии вовсе, а лишь силы, власть и нечто такое, что называется «наукой».
Девушка говорила все это с улыбкой на губах, и все же Кота’не показалось, что ее глаза снова немного затуманились.
Про себя же она думала:
«Магия? Может быть, все же она. Потому что Анри точно зачарован. Местом под названием Элизия и видениями человека по имени Титус Кроу…»
Точно в это же время в своих пещерных покоях на самом верхнем уровне плато Хэнк Силберхатт и Армандра, Женщина Ветров, вели между собой почти такой же разговор. Между ними ощущалось напряжение, что бывало крайне редко, и причиной этого напряжения были естественные подозрения и сверхъестественное чутье, равно как и неподобающее пристрастие полководца Плато к приключениям.
Эти двое, наделенные телепатическим даром, могли проникать в сознание друг друга, но давно договорились между собой, что мысли каждого из них неприкосновенны для другого. Они соединяли свои разумы лишь в мгновения самой тесной близости, или серьезной опасности, или когда время слишком уж сильно поджимало. Потому что они давным-давно поняли, что если муж и жена копаются в карманах друг друга или в мыслях друг друга, это ни к чему хорошему не приводит! Но сейчас Армандру так и подмывало заглянуть в голову мужа и, пожалуй, сделать это не исподтишка.
После трехлетнего отсутствия на Борею вернулись Часы Времени, а с ними и дух приключений. И это, думала дочь Итаквы, и тревожило Хэнка Силберхатта. Поэтому он не спал ночами, поэтому его голову занимали мысли о Материнском мире, Земле, которую, в ином случае, он давно позабыл бы, поэтому его одолевали мечты о приключениях и авантюрах среди отдаленных звезд.
— Армандра, — тяжело вздохнул полководец, все это время нервно расхаживавший по комнате, и, остановившись, ласково обхватил могучими руками ее плечи — обманчиво хрупкие плечи невероятной женщины, уродившейся человеком от Шагающего с Ветрами, совершенно чуждого для людей бесчеловечного существа, — ведь все это мы с тобой уже проходили. Помнишь, как было в прошлый раз? Тебя ведь грызли точно эти же сомнения. И чем закончились все твои страхи, а?