– Лучше будет нам не дивиться ничему, хотя бы и увидели то, что никогда не видят в северных странах.
И они идут по драгоценным коврам так, как будто бы улица не покрыта ничем, и так же входят в Священный дворец, ослепляющий позолотою и величием.
Катакалон говорит:
– Напоминаю вам о земном поклонении, без которого не может состояться торжество приема.
Харальд на то ничего не ответил. Громогласно затрубили незримые трубы, возжглись сами собой тысячи светильников – и раскрываются двери в тронную палату василевса.
В ней стоят деревья из чистого серебра, и на них поют птицы, сделанные из чистого золота. И золотые орлы о двух головах машут крыльями и клекочут, изрыгая из клювов дым и огонь. Трон же скрыт багряною завесою.
Катакалон, недовольный, что лица варягов и руссов остаются равнодушны, говорит:
– Похоже, вы слепы и глухи, что не видите чудес, равных которым нет в мире.
Харальд говорит:
– Игрушки радуют детей, а мы не дети. Вот конунга я вправду что-то не вижу.
Тут вновь запели трубы, и завеса раздвинулась. И в дыму кадильниц является трон с василевсом в порфирной мантии и золотой короне.
– Ниц! – шепчет спафарий. – Трижды ниц!
Но Харальд и его люди стоят неподвижно. И василевс так же неподвижно на них смотрит из дыма.
Тут громоподобный глас как бы с небес раздался:
– Благочестивый василевс радуется прибытию гостя в благословенный Константинополь!
И трон весь заволакивается дымом, возносится вверх и там пропадает. Завеса снова сдвигается, птицы перестают петь, а орлы клекотать, и тихо становится.
Харальд говорит Катакалону:
– Это все?
Катакалон отвечает сердито:
– Тебе мало? Последним такой почести был удостоен сам Вильгельм Железный, и он не постыдился трижды поклониться порфироносцу!
Харальд говорит:
– Его дело. А я конунга еле видел. Может, это не конунг вовсе, а такая же игрушка.
Катакалон, закипая от ярости, говорит:
– Ты благочестивого василевса еле видел – а он тебя и вовсе не видел! Ни в строю, ни в бою! Кто ты для него, неотесанный варвар с жалкой горсткою воинов!
Рука Харальда потянулась к мечу, но Чудин ее остановил и говорит:
– Пусть увидит, жалка ли горстка, если лев во главе.
Катакалон помолчал и говорит:
– Увидишь. Это я вам обещаю.
А что задумал хитроумный грек, о том пока не будет речи.
Еще три дня варяги ждут на корабле, и многие из них начинают говорить Харальду, что лучше бы направить парус в другие страны, если в Миклагарде их встретили так неласково.
Но Харальд ничего не отвечал на это. Он один сидел на корме, и лицо его было словно каменное. И все гадали между собой, что случилось с Харальдом, потому что никогда не видели его таким.
И вот на четвертый день приходит грек, посланец, и говорит:
– Радуйся, Харальд! Сегодня благочестивый василевс делает смотр войскам, отплывающим к местам сражений. И хотел бы видеть твой отряд среди них на Гипподроме.
Харальд поднялся тотчас и отвечает:
– Идем.
Ульв одноглазый говорит Харальду:
– Не было бы нам здесь от греков подвоха.
Харальд отвечает:
– Чему быть, того не миновать.
И велит дружине немедля снаряжаться. И все снова дивятся, потому что никогда так не говорил Харальд.
Вот, оставив малую охрану на корабле, они в назначенное время приходят всей сотней к Гипподрому. И встречают там Катакалона, который улыбается Харальду, будто ничего не случилось.
– Забудем спор, – говорит Катакалон. – Ты воин, должен понимать, что верховный главнокомандующий, коим является наш василевс, не может отправить в поход войска, не повидав его.
Харальд спрашивает:
– Что нам нужно делать?
– Что и другим, – говорит Катакалон. – Пройти по Гипподрому, но так, чтобы все видели, что оружие ваше исправно и боевой дух крепок.
Харальд говорит:
– Хорошо.
– Церемониарий даст тебе знак, – говорит Катакалон. – А ты посмотри пока, как делают это другие, чтобы сделать лучше.
И он удалился, а некоторые из Харальдовой дружины стали недовольно говорить между собой.
– Негоже нам ходить перед людьми взад-вперед, как рабам на торге, – сказал Эйлив.
А Ульв сказал:
– Пустое это для воина занятие – смотр.
Харальд говорит:
– Думаю, не будет оно пустое.
Больше он ничего не сказал и стал смотреть, как в раскрытые ворота Гипподрома входят воины для смотра.
Первыми прошли трубачи, возвещающие начало. Потом проходит отряд боевых слонов, и на каждом из них по двенадцать вооруженных воинов. Всадники скачут в тяжелых доспехах, шагает тагма императорской стражи, блестя золочеными шлемами и серебряными кольчугами. За ними идут галльские наемники, легко вооруженные, но быстрые в движениях, и печенежские раскосые лучники. И всякий раз с Гипподрома слышится крик толпы и хлопанье ладонями, чем греки выражают свое одобрение.
Церемониарий поглядел в свиток и говорит:
– Твоя очередь, варяг.
И вот вслед за Харальдом варяги проходят ворота и оказываются на Гипподроме, окруженном стеной в человеческий рост, над которой находятся трибуны с людьми и царский шатер над ними.
И когда они вошли, люди на трибунах стали смеяться и свистеть, видя, как варяги идут вразвалку и без строя и нет на них брони. И конунг, которому Катакалон что-то нашептывал, тоже смеялся в шатре.
И многие варяги уже хотят со зла и досады повернуть обратно, но вдруг ворота за ними со звоном цепей опускаются.
И открываются другие ворота на дальнем конце Гипподрома, и оттуда, рыча и бия хвостами, выбегают сто голодных львов.
Ворота за ними тоже опускаются, и толпа на Гипподроме вопит в восторге от такого нежданного зрелища.
– Попались, – говорит Эйлив. – Обманул все-таки грек.
Львы же с громовым рыком стали подступать к варягам. И некоторые дрогнули, потому что всяких врагов им доводилось видеть, но таких – никогда.
Один Харальд стоял твердо и спокойно, как будто давно знал, что с ними случится.
Ульв говорит:
– Шли на смотр, попали на скотобойню. Что будем делать, Харальд?
Харальд говорит:
– Ты спросил, я ответил, – и вынул меч.
Ульв тоже обнажает меч, поцеловал его и говорит:
– Прости, приятель.
Тогда то же самое делают все остальные варяги. И, по правилу полевого боя, сбиваются в круг, спиной к спине. Львы, ревя, обступают их со всех сторон, но бросаться на выставленные мечи не решаются.
И так идет время. И крики и свист на трибунах все сильнее, потому что не такого постного угощения ждет себе толпа.
Тогда Чудин говорит:
– Неужели волкам сбиваться в стаю, завидев кошек? Их сто, нас сто, один на одного – забава для ребенка!
– Хей! – кричит Харальд.
И варяги тотчас рассыпаются по Гипподрому, приманивая каждый на себя выбранного льва. И мелькают быстрые ноги и мечи. И бой длится недолго, скоро девяносто и девять туш лежат неподвижно в крови.
Но один лев, самый большой и яростный, еще уцелел, свирепо рычит и бьет хвостом.
Харальд говорит:
– Этот по мне.
Варяги отступают, он идет навстречу льву, но тот не двигается с места, и только глаза его горят смертным огнем.
Харальд поглядел на свой меч и говорит:
– Он прав, неравная у нас битва.
И отбросил меч в сторону. И только он это сделал, лев пригибается и прыгает на Харальда. И они, сцепившись, катятся по траве. Но Харальд, падая, успевает ухватить львиное горло. Железные руки были у Харальда, и они давили горло льву, пока лев не захрипел и не умер.
Ахнул и затих Гипподром от такой невидали. Харальд же поднялся и говорит, обратясь к золоченому шатру:
– Ну, Катакалон, что еще у тебя припасено для меня?
И слышит глас, невидимый и гулкий, как эхо:
– Подойди к Благословенному, храбрый Харальд!
Тут расступаются на трибуне все, кто был ниже шатра. И Харальд, подобрав меч, идет по ступеням к шатру, где сидит василевс с женой и знатнейшими мужами Миклагарда. Катакалона же среди них уже нет, словно и след его простыл.
– Вот, – говорит конунг греков, – что у меня припасено для тебя.
Он протягивает руку, и евнух подает ему золотой венок. И василевс надевает венок на голову Харальда. И весь Гипподром славит Харальда неистовым хлопаньем в ладони.
Конунг говорит:
– Хоть ты и перебил весь мой зверинец, но теперь истинно вижу, что пошлю льва против вепря…
(Здесь в старинной рукописи пробел: несколько страниц отсутствуют.
Исходя из исторической хронологии, а также сочинений уже упомянутого Михаила Пселла, можно предположить, что эти страницы повествуют об участии Харальда и его дружины в возврате под византийскую корону нескольких городов африканского побережья, временно захваченных арабским эмиром Абдалахом, прозванным «вепрем Африки». Другие источники свидетельствуют о том, что Харальд прославился в этих операциях победами «не числом, а умением», нередко применяя изощренные боевые хитрости. Так, исландские саги упоминают о городе, взятом Харальдом с помощью подожженных птиц. Сомнительнее сведения тех же источников о применении Харальдом дрессированных крокодилов и даже специально обученных боевых ос. Сомнительно также, что за время войн Харальд и его люди столь хорошо овладели греческим и арабским языками.
Но несомненно, что благодаря ратным успехам Харальда имя Елизаветы – Эллисив, изображенной на его парусе, стало известным в Средиземноморье не менее, чем имя его самого. – В.В.)
3. Как Харальд воевал в Сицилии И что сказал Чудин
Жил человек по имени Георгий Маниак. Он был греческий стратиг, что значит полководец. Рост его был сажень, и окружающие смотрели на него как на гору; голосом он обладал громовым и в остальном был такой же. Этот Маниак отвоевывал для конунга греков Сицилию, которую занял эмир Абдулла ибн Моэз.
Он осадил город Сиракузы, но долго не мог его взять, потому что город был защищен крепко. Вот как-то раз в стан Маниака приплывает из Миклагарда один знатный грек по имени Андроник. Его ведут к шатру Маниака, и он находит, что полководец крепко спит после обеда.
Андроник говорит:
– Не удивительно мне, что Сиракузы еще в руках сарацинов, если сам стратиг предпочитает сон сражению.
Маниак проснулся и говорит:
– Опять ты, Андроник? Не надоело василевсу присылать ко мне советчиков и соглядатаев?
– Твои слова оскорбляют не столько меня, сколько самодержца, – говорит Андроник. – Но еще более недоволен он тем, что Сиракузы до сих пор не взяты.
– Пусть придет и возьмет, – отвечает Маниак.
– Венценосному есть чем себя занять, – говорит Андроник. – Но будь уверен, кто-то придет и возьмет.
Маниак рассмеялся и спрашивает:
– Уж не ты ли, патрикий?
Андроник говорит:
– Император повелел взять Сиракузы более достойному, чем я, грешный.
– Кто же это? – спрашивает Маниак, и брови его сошлись как две тучи в ясном небе.
– Слава его, конечно, не так велика, как твоя, – говорит Андроник. – Но все же он положил к ступеням трона восемьдесят городов в Африке и неприступный порт Пирей…
– Хватит! – Маниак вскакивает и в бешенстве кружит по шатру. – О времена, о нравы! – кричит он. – О империя, куда ты идешь? Варвары стали более всех угодными двору!
– Да, трудные времена, – говорит Андроник. – Ибо на кого стало надеяться, как не на варваров?
Тут Маниак хватает меч и замахивается на дерзкого, но Андроник был ловок и выскользнул из шатра; меч же, как сквозь бестелесный луч, прошел сквозь столб опоры, и шатер рухнул. И все, кто были снаружи, увидели, как, разрубив ткань, Маниак предстал перед ними, страшный в гневе.
Тут он велит подвести коня, и это исполняют. И он, как был, без доспехов, прыгает в седло и один скачет туда, где стоят осадившие город войска.
Там у городской стены устроен большой намет из воловьих шкур, и под ними ведут подкоп, охраняясь наметом от кипящей смолы, которую сарацины льют со стены. И Маниак зовет старшего над землекопами и грозно призывает к ответу. Тот же ничего не может сказать, кроме того, что подкоп не готов. Тогда Маниак бьет его по лицу хлыстом и скачет дальше.
Он подъезжает к другим, кто строит из бревен боевые башни и стенобитные орудия, и тоже призывает старшего над ними, и старший опять ничего не может ответить, кроме того, что работа не кончена. И велит Маниак его схватить и ослепить, к чему немедля приступают.
Но увидел Маниак, что его войско не готово к взятию Сиракуз, и, впав в большую печаль, поскакал обратно, и пока не будет о нем речи.
Рано утром на другой день Андроник, патрикий, вышел из своего шатра, раскинутого у берега моря, и увидел вдали другой корабль, стоящий неподвижно на воде.
Он спрашивает начальника своего отряда, именуемого гемилохитом:
– Давно пришел корабль?
– С рассветом, – отвечает гемилохит. – Но как пришли, так убрали весла и встали и стоят.
Тогда Андроник посмотрел на небо и говорит:
– И будут стоять до первого ветра, ибо всем известно, что этот корабль входит в гавань только под парусом.
Тем временем Маниак, стратиг, посадив перед собою писца, сердито говорил так и велел записывать за собою слово в слово:
– «…Но вместо твоей монаршей благодарности за Миры Ликейские я, украшенный венком, попадал в оковы; возвращаясь с победою из Эдессы, угождал в тюрьму; теперь же тебе угодно предпочесть мне разбойника-варвара, и посему, почтенный василевс, терпение мое…»
Но тут внезапный ветер дунул с моря и смел пергамент с колен писца. И Маниак, подняв глаза, увидел, что к берегу быстро приближается ладья под наполненным парусом.
И многие, кто был на берегу, дивились тому парусу из драгоценной ткани, на котором была изображена дева на белом коне, а также богатому виду корабля, украшенного резными идолами и золочеными щитами. На носу же стоял трубач в серебряном шлеме и трубил в рог.
Вот корабль причаливает, и воины быстро спрыгивают в воду и наводят сходни. И по сходням спускается на берег Харальд, загорелый и обветренный, в богатых доспехах и красном плаще.
Андроник, патрикий, выступает ему навстречу и, приветствуя поклоном, говорит:
– Рад видеть, Харальд, твой славный парус.
Харальд едва на него взглянул, потом кивнул в сторону Сиракуз и спрашивает:
– Этот город брать?
– Он ждет тебя, – отвечает Андроник.
Тогда Харальд кивает Ульву, и тот кричит:
– Выгружаемся!
И по его приказу стали сходить на берег варяги, неся оружие, меха и постели, бочки с вином и прочее, что было на корабле. Андроник же, глядя на воинов, которых было не более сотни, спрашивает Харальда:
– И это все твои люди?
Харальд говорит:
– Тебе мало?
– Но город сильно укреплен, – говорит Андроник. – Сам Маниак три месяца не мог взять его.
Харальд говорит:
– Разве не поэтому позвали меня?
И он, не обращая больше внимания на грека, идет вдоль берега осматривать местность, где им надлежит расположиться. А Андроник идет за ним и говорит:
– Я доверяю твоей смелости, Харальд, но хотел бы кое-что обсудить.
Тут на грека натыкается Ульв одноглазый, который нес на плече котел, роняет с грохотом котел на землю и говорит:
– Слушай, ты, тебе сколько лет?
Андроник от растерянности отвечает:
– Тридцать, а что?
Ульв говорит:
– Если хочешь прожить еще столько, не путайся под ногами.
Харальд оглядел местность и обратился к Феодору.
– Скажи, – велит он Феодору, – чтобы мой шатер поставили на холме, где торчит какой-то шалаш.
– Но это мой шатер! – говорит Андроник.
Харальд не отвечает, а Феодор говорит Андронику:
– Придется перебраться, патрикий. А то от греков разит чесноком, а Харальд этого не любит.
Тут варяги Харальда берутся за шатер Андроника, а воины Андроника, видя это, хватаются за мечи, но Андроник говорит:
– Хорошо, пусть будет по-твоему, Харальд.