- Не скрывай, паря, от меня, - сказал старый таежник, отведя фельдшера подальше от палатки, - заразный клещ укусил Федора Андреевича?
- Симптомов энцефалита нет, - развел руками фельдшер. - Потом же я все время применяю профилактику, сами знаете, так что не должно быть… Старый организм - вот с трудом и переносит болезнь. Полагаю, воспаление легких.
Сам вылечишь?.. - хмурясь, спросил Пахом Степанович.
- Не могу ручаться, дорогой. Сами знаете, не врач я, фельдшер только.
- Так-так… Стало быть, может умереть Федор Андреевич? - мужественно спросил старый таежник.
- Наперед не заглянешь, болезнь есть болезнь. А гут еще слабый, подорванный организм.
- Говоришь, обязательно в больницу?
- Совершенно обязательно! решительно ответил фельдшер. - И немедленно нужно везти,
- Ну, коли так, то собирай свои пожитки, - заключил таежник. - Повезете вдвоем с рабочим. Один будет верхом сидеть и держать его, другой поведет лошадь в поводу. Через марь не ходите, замучите его, обойдите слева.
Возле Удом и заберете Мамыку и скажите ему, что я просил его в одни сутки доставить Федора Андреевича из стойбища в Комсомольск на бату. Будете идти днем и ночью. Сутки вам до Удоми, там двое суток до стойбища и еще одни сутки до Комсомольска. Чтоб в четыре дня были в Комсомольске, - почти приказным тоном мрачно закончил Пахом Степанович. - Что случится - ты в ответе. Сам знаешь, кого везешь… Да еще просьба к тебе - письмишко запечатай да опусти в Комсомольске, хозяйке моей.
В письме, которое начиналось самыми нежными словами, таежник сообщал «хозяйке» о несчастьях, постигших отряд, предупреждал не ждать скоро. «А председателю Андрею Игнатычу скажи: пойду в зиму с бригадой белковать в верховья Зимина ключа, пущай завезет туда юколы и подремонтирует лабаз».
Распорядившись подготовить лучшую лошадь с седлом, Пахом Степанович зашел в палатку Черемховского, чтобы сообщить решение, принятое вместе с фельдшером.
Начальник отряда пытался возразить.
- Однако вот что, Федор Андреевич, - решительно заявил Пахом Степанович, - железо и уголь не убегут, а твоя жизнь дороже всего. Выздоровеешь, тогда исходи хоть всю тайгу. А за дочку и Виктора Ивановича не беспокойся: разыщу и приведу…
Черемховский не отвечал, но по всему видно было, что он соглашается с доводами старого друга.
Пока готовили лошадь, фельдшер поставил горчичники на грудь и шину больного. Температура у профессора поднялась еще выше. Черемховский начинал бредить. Он звал Анюту, предостерегая ее от каких-то ужасов, то и дело громко вскрикивал что-то по поводу магнитной аномалии, разговаривал с воображаемым Дубенцовым, упрекал его за оплошность.
По бред продолжался недолго. Когда сияли горчичники и стали одевать потеплее, чтобы сейчас же везти, Черемховский пришел в себя.
- Ах, как же некстати моя болезнь, - простонал он.
- Пахом Степанович, дорогой мой друг, ищи девочку мою, спасай… Не дай им обоим погибнуть…
Под красными, воспаленными веками Черемховского показались слезы.
- Виктору Ивановичу передайте, ежели… со мной что случится… ему я поручаю все… руководство поисками и… завещаю свои труды…
- Успокойся, Федор Андреевич, - непривычно мягким и ласковым голосом успокаивал его старый таежник.
- Мы еще походим с тобой по тайге и не одно месторождение отыщем. А Анюту и Виктора Ивановича я найду хоть на краю света, будь за это спокоен.
К палатке подвели оседланную лошадь.
- Ну, Федор Андреевич, на всякий случай, прощай, - приложился Пахом Степанович к лицу старого друга. - А я сейчас же отправлюсь своей дорогой…
Игнат Карамушкин давно жаждал подвига. Должно быть, эта жажда и привела его на Дальний Восток; повидимому, она и послала его в трудный поход с экспедицией. Но по-настоящему она пробудилась в нем после встречи отряда с Виктором Дубенцовым. Один Карамушкин знал, как он завидовал молодому геологу. Охота на тигра, спасение Мамыки - как хотелось Карамушкину, чтобы все это было сделано им!.. Конечно, этим Дубенцов и приманил на свою сторону Анюту - как не влюбиться девушке в такого героя! А что Карамушкин в сравнении с Дубенцовым? Так, жалкий лекарь, который к тому же не знает тайги, да еще мало образован. Но подождите, Карамушкин еще покажет себя! Он понимал, что подвиг не достигается одним лишь желанием, но он не подозревал, как много нужно для этого.
Готовясь к трудному пути, он бегал по бивуаку весь взъерошенный, потный. Он сам осмотрел лошадь, седло, приготовил микстуры, которые потребуются в пути, отложил и передал Стерлядникову лекарства, которые надо было оставить на бивуаке.
И вот сборы закончены.
- Будем двигаться так, - с видом распорядителя объяснял он рабочему, выделенному в помощь: - один в седле с больным, а другой будет вести лошадь в поводу, потом будем меняться. Понятно?
- Подождите, подождите, - остановил Карамушкина техник-геолог Стерлядников, когда фельдшер уже стал взбираться в седло. - А вы знаете, как нужно двигаться чтобы максимально сократить время в пути?
- Пойдем к Удом и, а там начинается тропа… Марь будем обходить с юга, как советует Пахом Степанович.
- Я не об этом говорю. Расчет времени в пути есть у вас?
- Какой расчет?
- Вот видите, а думаете быстро добраться до стойбища, - с укором сказал Стерлядников; он не ставил Карамушкина ни в грош и считал ошибкой поручение ему везти Черемховского в Комсомольск-на-Амуре. - Слушайте и запоминайте, - подчеркивая каждое слово, продолжал он. - Лошадь не механизм, а животное. Вы думаете, наверное, днем идти, а ночью спать? Ну вот, так вы за неделю не доберетесь. Вот вам режим движения: час двигаться, десять минут отдыхать. Через два часа тридцатиминутный привал, через шесть часов - двухчасовой привал. Никаких ночевок. Ночью тоже можно идти; для этого заготовьте с вечера десятка два факелов из березовой коры. Особенно там, за Удом и, где есть тропа. Овес лошади давайте на двухчасовом привале, да побольше. Вы меня поняли?
- Понял, - недовольно буркнул Карамушкин. - Давайте больного. …Медленно двигалась среди зарослей тайги странная процессия, состоящая из поводыря и двух всадников на лошади. В седле покачивался фельдшер, держа на руках закутанного в одеяло начальника отряда. Ветки хлестали, царапали всадников. Чтобы защитить больного и собственное лицо, Карамушкину почти все время приходилось сгибаться и принимать удары веток спиной. Один раз его так сильно царапнул по спине сук, что фельдшер едва не свалился с лошади вместе с больным. Он отделался лишь тем, что вся куртка на спине оказалась разодранной. После этого Черемховский потребовал, чтобы его оставили одного в седле. Теперь Карамушкин пошел сбоку, придерживая седока в седле.
Совет Пахома Степановича - не идти через болотистую марь, а обогнуть ее слева, с юга - оказался благоразумным: немногим более трех часов потребовалось на то, чтобы достичь дубняка, вместо почти целого дня, затраченного на путешествие по мари в прошлый раз. Правда, не обошлось и здесь без серьезных испытаний, сыпавшихся на голову Карамушкина.
На пути процессии встал бурелом, занявший довольно широкую падь.
Здесь когда-то прошел пожар. Огонь уничтожил весь подлесок и растительный слой. Но так как почти повсюду на Сихотэ-Алине корни деревьев не растут в глубь земли, а стелются горизонтально, потому что внизу - либо скальные породы, либо галечник, то все корневища обнажились и им теперь не за что было держаться. При первом же сильном ветре вся масса обгорелого леса повалилась. Вместо стволов вверх поднялись теперь корявые корневища, иногда с комьями земли, а иногда и со всей глиняной глыбой, которую обхватывали корни. Образовался невообразимый хаос из корневищ, острых веток, стволов. На первый взгляд казалось, что нечего и пытаться пройти сквозь этот хаос.
Но нашим путникам повезло: у входа в бурелом они увидели возле лужицы, образовавшейся на плотной глине, след трех сохатых. По-видимому, они пили здесь - два взрослых животных и один теленок. След от лужицы вел в гущу бурелома. Карамушкин пошел по следу и вскоре вернулся.
- Есть проход, - торжественно объявил он, вытирая пот с лица. - Правда, трудный, но пробраться можно.
Только на лошади ехать нельзя - за ствол можно зацепиться. Мы вас понесем, Федор Андреевич.
Никакие возражения старого геолога не остановили Карамушкина. Фельдшер и рабочий быстро срубили два шеста, привязали к ним дождевик и на эти импровизированные носилки уложили Черемховского. Почти целый час в муках они пробирались сквозь бурелом, придерживаясь следа сохатых. А когда бурелом оказался позади, они вскоре увидели ручей, неподалеку от которого в прошлый раз отряд встретился с кабанами.
Дав отдых лошади, покормив ее, путники двинулись вдоль ключа. Лес в этом месте был не так густ, а трава и подлесок почти и вовсе отсутствовали.
Но легкий путь продолжался недолго. Миновав покатый косогор, наши путешественники очутились в пойме Удоми. Но они не попали на след, который оставил отряд по пути на плато, и вскоре закружились в лабиринте бесчисленных проток, образовавшихся в широкой долине реки. Карамушкин не доверял рабочему и сам искал броды через протоки. Через каждый брод он вел лошадь в поводу, покрикивая на своего спутника, чтобы тот не замочил ноги больного. Измучившись вконец, весь мокрый, он часа через два нашел след отряда и отсюда уже не сбивался с него.
Незадолго до заката солнца путники достигли лагеря на устье Удоми. Черемховский сильно утомился и ослаб в дороге и сразу же уснул, как только внесли его в палатку. А Карамушкину и здесь некогда было отдыхать. Он сушил одежду, готовил крепкий чай с лимонником для больного, выбирал лучшую из имевшихся в лагере лошадь, проверял снаряжение…
Болезнь начальника отряда произвела удручающее впечатление на Мамыку, остававшегося до сих пор в лагере в ожидании удобного случая «обмануть» амбу и переправиться через Удоми. Теперь Мамыка предложил немедленно идти в стойбище.
Черемховского разбудили через два часа. Лежа в горчичниках, профессор давал последние указания геологу Титлянову, оставшемуся в лагере.
- Завтра утром сниметесь отсюда и пойдете к основному лагерю экспедиции, - говорил он слабым голосом.
- Поведет вас рабочий Скуратов, который сопровождал меня сюда. Там до возвращения Дубенцова будете руководить разведкой месторождения угля. Работайте спокойно.
Я, очевидно, скоро вернусь. Если что случится со мной, вы получите дополнительные указания… Вам все ясно?
- Все ясно, Федор Андреевич, - с готовностью отвечал Титлянов, высокий сухощавый человек. - Завтра с рассветом выйдем…
При свете факелов, большое количество которых было заготовлено из березовой коры еще засветло, Черемховский и сопровождавшие его фельдшер, Мамыка и рабочий удачно переправились через Удом и. Впереди шел Мамыка с высоко поднятым факелом. Свет факела выхватывал из темноты проплывающие призраками стволы деревьев, свисающие со всех сторон ветки, узкую тропу и выступающие на ней оголенные корневища. Свежая лошадь шла быстро, чуя, что возвращается к человеческому жилью.
Шли быстро еще и потому, что пламя факела хорошо освещало тропу. Фельдшер и рабочий время от времени менялись ролями: один вел лошадь, другой держал большого, и наоборот.
Июньская ночь коротка. Всего три остановки было делано под покровом темноты. И вот уже забрезжил рассвет.
С восходом солнца они сделали двухчасовую передышку на открытом песчаном берегу Хунгари. Карамушкин дал больному лекарства. Состояние Черемховского не улучшалось, но и не ухудшалось. Но даже в этом тяжелом состоянии он был неприхотлив, покорно выполнял все требования фельдшера: пил микстуры, терпеливо сидел в седле, покачиваясь и не издавая ни одного стона.
К счастью, погода все время держалась хорошая - теплая, без дождя и ветра.
Карамушкин вел лошадь и придерживал больного в седле. Впереди шел Мамыка с высоко поднятым факелом.
Люди отдыхали через каждый час по десять минут, а через каждые шесть часов устраивали двухчасовой привал. Благодаря строгому соблюдению такого режима они сохраняли собственные силы и силы лошади и продвигались, не снижая первоначального темпа.
В полдень на вторые сутки они миновали стойбищескит, а к исходу третьих суток, считая с момента выхода на плато, перед утренней зарей их встретил многоголосый собачий лай в большом стойбище орочей.
- Ну вот, Федор Андреевич, - бодро говорил фельдшер, раскутывая Черемховского, - самое трудное позади.
Теперь я так думаю, что ваше здоровье в безопасности. Откровенно сказать, сильно опасался я в первый день нашего похода. Думал, не выдержите такой тряски на лошади.
Оказывается, организм у вас прямо-таки железный.
Никогда еще Карамушкин не был так горд собой, как в эту минуту! И как ему хотелось, чтобы все это почувствовала и Анюта!..
- Вот и хорошо, - говорил пободревший профессор.
- Может быть, и не нужно будет ехать в Комсомольск.
- Что вы, что вы, Федор Андреевич, у вас еще и не развился как следует процесс воспаления. Возможно, и не разовьется, тогда уж дело другое, но болезнь может принять всякий оборот. Спешить нужно, спешить!
Черемховского поместили в школе, в комнате Вачи, девушка не отходила от больного, пока отдыхал фельдшер, - он ведь не спал и часа с тех пор, как вышли с плато.
Весть о том, что в Комсомольск срочно везут больного начальника экспедиции, взбудоражила все стойбище, еще до восхода солнца возле школы собрались все мужчины, стихийно возникло собрание. Обсуждали вопрос о том, как быстрее доставить ученого в Комсомольск, председатель местного Совета остановил свой выбор на Актынке Бокача - одном из самых лучших батчиков. Ему в помощники назначался Мамыка, отлично знавший фарватер Хунгари.
Помимо этого, был выделен запасный бат, на который назначались еще два ороча - оба хорошие батчики.
Баты отчалили от берега в половине восьмого утра, на переднем вместе с больным помещались фельдшер, Мамыка и Актынка, на заднем - двое орочей и рабочий, длинные, долбленные из цельного дерева, узкие лодки с лопатообразными носами, отвалив от берега, быстро помчались, подхваченные течением. Орочи, вооруженные длинными тонкими шестами, ловко управляли батами.
Они мчались весь день и всю ночь, освещая путь факелами из березовой коры. Карамушкин без конца восхищался уменьем Актынки проводить бат через пенистые перекаты или огромные водовороты у прибрежных скал. Бывали минуты, когда авария казалась неизбежной. Тогда фельдшер с замиранием сердца придвигался вплотную к изголовью Черемховского, охватывая руками его плечи, но проходили доли секунды, бат молниеносно разрезал стремнину потока и снова устремлялся в безопасное место, ничуть не нарушая равновесия. Ночью Актынка не доверял ни своему искусству, ни мигающему свету факелов. На бурных перекатах он подводил лодку к берегу, входил в воду по пояс или по грудь и руками проводил бат через опасное место.
Ровно через сутки после начала плавания по таежной реке перед батчиками открылась ровная и широкая гладь Амура. Позади лежало расстояние от стойбища более чем в двести пятьдесят километров. Но от устья Хунгари до Комсомольска еще оставалось добрых семьдесят километров.
Тут на помощь пришел почтовый глиссер, оказавшийся у ближайшего села. Через полтора часа он доставил больного к пристани Комсомольска-на-Амуре.
Хорошо отдохнувший за истекшие сутки, Черемховский почувствовал себя лучше. Прибытие в город еще больше подняло в нем бодрость духа, и профессор попросил раскутать его. Однако фельдшер категорически отказал ему в этом удовольствии. Вызвав скорую помощь, он доставил профессора в лучшую больницу города. И когда Черемховского внесли в палату, сияющий фельдшер сказал:
- Вот теперь я могу раскутать вас, Федор Андреевич.
- Дорогой мой, - тепло произнес Черемховский слабым голосом, - если мне доведется еще пожить и снова побывать в экспедиции, я этим обязан только вам и вашим славным спутникам.